Чтение 11–й страницы книги ~Гней Гилденком Артур Грин~

Кровь активной группы может быть более или менее активной: от
редчайшей переходной до особо активной, так называемой горячей крови.
Считается (хотя и не доказано), что горячая кровь присутствовала у великих
героев прошлого.

Академия отвлеченной философии и тут делала вывод: она обращалась к
Королю с почтительной просьбой разрешить исследование его крови. Может
оказаться, добавляли отвлеченные философы, что горячая кровь - не просто
особо активная кровь, а смесь из трех групп: активной, быстрой и
пульсирующей.

Пометка Путника. Представляю, что ответил Король!!!

Эта пометка была зачеркнута и рядом нацарапано еще более коряво:

Смешать силу, ум и радость.

Зачеркнуто.

Смешать силу, ум и откровение.

Опять зачеркнуто.

Силу, ум и - как называется это третье?

Смысл второго учения заключался в каких-то климатических изменениях,
скорей всего в тех, что происходили везде, кроме Златограда, лет десять
назад. Климатические изменения увязывались с невозможностью конца света,
но тут я мало что понял. Я уже изрядно хотел спать. Фонарь покачивался,
тень моя колебалась, плеск волн за бортом убаюкивал. Я лишь напоследок
обратил внимание на пометку Путника:

Гениально!!! Продолжение следует! Вскрой вены, птицы с запада, орел с
востока!

Я бережно сложил листы и взглянул на Луну. Судя по ее положению ночь
достигла середины. Перед сном я решил еще раз пройтись вдоль борта.
Разместить в голове все новое за день.

Касатка стояла у штурвала. Она посмотрела на меня и лунный свет
отразился в синих глазах.

Корабль, уходящий от преследования. Грифоны. Их далекие страшные
силуэты там, за кормой. И как она стояла, вцепившись в штурвал, а может не
вцепившись, может быть, руки ее так же небрежно покоились на нем, и от
каждого легкого движения, от тонких чувствительных пальцев зависело, уйдут
все они из кошмарного северного залива или нет.

Я почувствовал себя на том, бегущем корабле. Мне стало жутко.
Казалось, призрак грифона вот-вот схватит меня сильными лапами, ударит
клювом и унесет прочь с уютной палубы. Я обернулся. За кормой висела тьма.
Я ускорил шаги, распахнул дверь, лестница заскрипела подо мной...

...Проснулся я... когда бы вы думали? Когда вторая мачта потеряла
тень, главный повар отдыхал на корме, а рыцари вожделенно потягивали
носами, готовясь к обеду.

Позже всех на корабле.

Прошло одиннадцать дней.

На третий день я понял, что изучил судно и оно больше не кажется мне
огромным и непостижимым; на шестой мне надоело смотреть за борт, на
бесконечную воду; на девятый корабль окончательно превратился для меня в
Позолоченный Дом, в одну-единственную каменную башню против трех
деревянных.

Когда же настало двенадцатое утро, впереди показался берег.

Мы медленно приближались.

Синее знамя развевалось над причалом. А над водой, вернее над тем
местом, где вода становилась землей, неподвижно повис бледно-сиреневый
туман.

Темно-лиловый, светло-фиолетовый, бледно-сиреневый.

Причал выезжал из туманной завесы, над которой неожиданно четко
виднелись верхушки деревьев.

Я уже знал, что так здесь всегда. И я уже знал, что предо мною - Храм
Ириса.

СОСТОЯНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ. ПОВЫШЕНИЕ СТАТУСА

Открыв глаза, я понял, что ночью прошел дождь.

Мокрая луна висела где-то там, за пределами квадрата моей молельни,
но я не видел ее - я чувствовал.

Ночь. Лето. Влажные ароматы ирисового вэйборна.

Ночь была на исходе. Она еще не кончилась, и я не мог знать, сколько
осталось до рассвета, но я опять-таки чувствовал...

Нащупав взглядом темноту, я рванулся всем своим естеством - и
проснулся по-настоящему. И лишь затем спросил себя: "А почему,
собственно?"

Ответ пришел в виде звука.

- Хэйя-а-аа! - раздался вопль нескольких голосов, и следом сразу же
прозвучало:

- За Коро-о-о-ля!!!

Я был на ногах. Я отбрасывал к дьяволу занавес, я несся по террасе к
лестнице, боковым зрением замечая, как из всех молелен выбегают
пробудившиеся воины. Но я бежал впереди их, потому что по наитию проснулся
раньше - на пару торнов, но раньше многих.

Схватка у ворот уже звенела. Пока я преодолевал лестницу, трубный
возглас "За Коро-о-оля!!!" прогремел еще дважды, и вслед за ним оба раза
предсмертно оборвалось начатое "Хэ-э..."

Я был во дворе, на бегу я разворачивал клинок, отводя его для
"лесного зверя", я не принимал решения, рука сама сделала выбор, ведь
"лесной зверь" неизменно получался у меня лучше всего остального. До места
схватки оставалось тридцать шагов, не больше, и за эти тридцать шагов
"Хэ-э..." успело оборваться еще четырежды.

Ярк с обломанной саблей бежал прямо на меня, глаза его горели
обреченным алым пламенем. Я забыл о любимом элементе и просто выставил меч
перед собой. Ярк увернулся, бросившись влево, и острие моего оружие едва
чиркнуло его по бедру. Но слева его встретили. Он даже не успел
вскрикнуть.

- За Коро-о-оля!!! - грохнуло прямо передо мной, и Квинт Арета,
взмахнув Разрушителем, погасил живой огонь в глазах последнего, восьмого
по счету из дерзнувших ярков.

Квинт Арета обернулся ко мне. Чуть дальше в темноте я различил фигуру
Лайка. Кроме них, у ворот никого не было.

Я представил себе неуклюжие движения Лайка с оружием, - движения,
против которых даже жрецы Храма с трудом изыскали защиту.

- Откуда взялись ярки? - сказал Лайк в пустоту.

Квинт Арета только неопределенно хмыкнул.

В тот же миг в чаше ириса взревела молния.

Молния пела о битвах, и ее непременный спутник отбивал единицы
времени - не минуты и не торны, другие, истинные единицы, - ритм небес,
частота ударов создателя, переменный пульс восьмицветного мира, где жизни
сталкивались в противоборстве, и вот: чаша цветка озарилась изнутри своим
удивительным светом, в его музыке было все - живым или мертвым, заповедали
первые воины, и зов их стал неписанным законом новой Вселенной, и каждый
из стоящих ныне во дворе Храма поднял знак призвания своего в мир и
совершил предписанное ритмом жесткой лиловой молнии: удар, разворот над
головой, еще удар, разворот...

Мы сидели у воды: я, Лайк и Квинт Арета Артур Рейз. Туманная завеса
колыхалась совсем близко; казалось, стоит протянуть руку - и дотронешься.

Было время после полудня. Перерыв между циклами обучения.

На песке в ножнах лежал Разрушитель. Хотя нет, конечно же не на
песке, - он покоился на отрезе белой ткани, принадлежащей ему с рождения.
Рукоять Разрушителя сияла на солнце драгоценными каменьями: "синим оком" и
"желтым ликом". Рядом с таким оружием мой меч и меч Лайка выглядели серо.
Я вспомнил, как Лайк сказал когда-то: "Обычный клинок. Серая сталь."

Мы плавали в тумане, обнимаясь с водой и стараясь нечаянно не
коснуться друг друга. Сейчас я наслаждался отдохновением тела и размышлял
о сущности воды.

Лайк оделся и застегнул пояс. На поясе крепко держались три мешочка.

- Путник говорил: ярки еще придут и с востока и с юга, - произнес
Квинт Арета. - Путник говорил: ярков больше, чем мы думаем.

С тех пор как Публий отъехал на полуостров, Квинт Арета стал
частенько повторять его изречения. Дня не проходило (да что там дня!),
чтобы мы не слышали: "Путник говорил, Путник рассказывал..." Некоторые
слова Квинт специально заучил наизусть. Он отменный воин, Артур Рейз, но
говорить, увы, не мастак. Все мы не мастера говорить, и я, к сожалению,
тоже. Я, как и все, говорю односложно, совсем не так, как думаю, и не так,
как мне хочется. Раньше я никогда не замечал этого. Я не замечал этого
даже когда Путник был здесь, с нами. И смог заметить лишь когда он уехал.

- К молнии привыкли, - сказал Квинт Арета. - Да?

Квинт желал говорить так же хорошо, ярко, как умел драться. Он
пытался объяснить, поделиться своими чувствами...

Мелодии молнии, те или иные, уже требуют от нас тех или иных приемов
боя. Молния - тот же сонг, вот только звук ее куда чище, протяжнее и... и
громче, как это ни просто. День за днем жрецы приучают нас к ее музыке, а
та уже сама по себе учит не переставать быть воинами даже во сне. Одно
накладывается на другое, и звук вызывает трепет, и жажду, жажду победы, и
когда его долго нет, начинаешь ждать и выбирать в тишине самую нужную из
притаившихся мелодий.