хорошим человеком, Мстислав!
над пачкой старых записных книжек и тетрадей Максимилиана Федоровича
Ивернева. Потертые холщовые переплеты с тиснеными буквами
дореволюционных пикетажных тетрадок, слипшиеся черные полевые книжки
из плохой клеенки тридцатых годов. Побуревшие, еще сохранившие тонкую
лессовую пыль в сгибах страниц спутников среднеазиатских путешествий.
Затертые листки торопливых записей с каплями пота и еще не выцветшими
следами крови от раздавленной мошки - свидетели трудовых походов по
парной от зноя тайге Дальнего Востока с целыми облаками комарья и
гнуса.
геолог обязан передавать в начисто переписанном виде в специальные
хранилища, где исключается случайная их утрата. Некоторые черновики, а
больше всего короткие записи, которые путешественник вел для себя.
вычисления времени и провианта, груза и потребного транспорта.
каких-либо особенных впечатлений, услышанных песен или легенд. Иногда
просто тоскливая строчка о неудаче, опасении не выполнить намеченного,
долгой разлуке с близкими. И все это в коротких, отрывистых, иногда
недописанных фразах трудночитаемым, торопливым почерком.
особенном открытии, которое могло заинтересовать чужих людей, далеко
за пределами нашей страны и много лет спустя, настолько, что они не
поскупились на крупные расходы.
работой геолога прежних лет, которую он смог прочувствовать до конца,
лишь сам будучи таким же геологом. Фотографий было совсем немного -
пожелтевших от времени контактных отпечатков. Никакое воображение не
могло подсказать молодому геологу, какой труд требовался для получения
каждого снимка, каким тяжелым грузом ложился на и без того оттянутые
снаряжением плечи неуклюжий аппарат с дюжиной запасных кассет и
стеклянными пластинками. Как трудно оперировать с ними в жестокий
сибирский мороз или при малой чувствительности пластинок добиться
удачного снимка в пасмурные дни или с быстро идущей лодки. Не
догадываясь об этом, Ивернев решил, что фотографирование вообще еще не
получило распространения и путешественники больше полагались на
зарисовки и отличную зрительную память.
он сам, и тогда трудности и тревоги на пути отца становились еще ближе
к сердцу. Многое ускользало от образного представления геолога второй
половины века - и запасные крючья с цепями для артиллерийских вьючных
седел, опасность прохода порогов на ленских лодках, достоинства
улимагды - нанайской лодки на широких ветровых просторах Амура, приемы
срочного ремонта оморочек - берестяных гольдских каноэ, обращение с
педометрами и шагосчетами. Как ковать лошадей для пустыни и для болот,
подшивать кошмой потрескавшиеся от адской жары ступни верблюда. Многое
стало ненужным при аэрофотос(r)емке, вертолетах, резиновых лодках,
моторках, рациях и автомобилях.
передвижения геолог двадцатых-тридцатых годов гораздо меньше зависел
от случайностей, чем его потомки шестидесятых. Диалектика жизни вела к
тому, что, вынужденный брать в длиннейшие многомесячные маршруты все
необходимое с караванами в тридцать-сорок лошадей, с тяжелыми
сплавными карбасами, геолог старшего поколения был подлинным хозяином
тайги или пустыни, пусть медленно, но настойчиво проламывавшимся через
недоступные и неизведанные "белые пятна". Ни пожары, ни наводнения, ни
стечение случайных обстоятельств не могли остановить дружной горстки
людей, закаленных и взиравших на трудности со спокойствием истинных
детей природы.
вдумчивым наблюдением в продолжительном маршруте. Геолог постепенно
"вживался" в открывавшуюся передним страну.
друг на друга одно соображение за другим, как возникали различные
варианты гипотез, тут же на пути проверяясь и отмирая, пока не
выкристаллизовывалось построение, настолько широкое, продуманное и
ясное, что до сих пор, проходя теми же путями, новые геологи
поражаются точности карт и широте геологической мысли полвека назад.
километров в труднодоступные местности, без врача, без радио, не
ожидая никакой помощи в случае серьезного несчастья, болезни или
травмы. Впервые ощутил он великую ответственность начальников
экспедиций прошлого, обязанных предусмотреть все, найти выход из
любого положения, потому что за их плечами стояли жизни доверившихся
им людей, которые зачастую вовсе не представляли себе всех опасностей
похода. И самым поразительным было ничтожное количество трагических
несчастий. Опытны и мудры были капитаны геологических кораблей
дальнего плавания! Фрегатами парусного века представились Иверневу
геологические партии тайги и пустынных гор в те далекие годы.
медлительные темпы прошлого, отца и сына связывало одно и то же
стремление к исследованию, раскрытию тайн природы путем нелегкого
труда. Труда не угнетающего, не трагического и надрывного, как любят
изображать геологов в современном кино, книгах или картинах, а
радостного увлечения, счастья победы и удовлетворения жажды знания.
Само собой, как и везде в жизни, все это переплеталось с
разочарованиями, грустью и тревогами, особенно когда какой-нибудь
трудно доставшийся хребет оказывался ничего не обещающим,
неинтересным. Но все эти тоскливые дни, усталость и препоны не могли
ни отвратить от увлеченности исследованием, ни посеять сомнение в
правильности избранного пути. В чем же заключается наша сила? Только
ли в увлеченности исследованием, или есть еще что-нибудь другое?
Это двойная жизнь геолога. Полгода - суровая борьба, испытание меры
сил, воли, находчивости. Жизнь полная, насыщенная ощущением близости
природы, со здоровым отдыхом и покоем после удачно преодоленной
трудности. Но слишком медлительная для того, чтобы быть насыщенной
интеллектуально и эмоционально, слишком простая, чтобы постоянно
занимать энергичный мозг, жаждущий все более широкого познания разных
сторон мира. И вот другие полгода - в городе, где все то, что было
важным здесь, отходит, и геолог впитывает в себя новое в жизни, науке,
искусстве, пользуясь юношеской свежестью ощущений, проветренных и
очищенных первобытной жизнью исследователя. Видимо, такое двустороннее
существование и есть та необходимая человеку смена деятельности,
которая снова и снова заставляет его возвращаться к трудам и
опасностям путешествия или узкой жизни горожанина. Переходить из одной
жизни в другую, ни от чего не убегая, имея перед собою всегда
перспективу этой перемены, - это большое преимущество
путешественника-исследователя, которое редко понимается даже ими
самими...
портрету отца на стене. Усталое, доброе лицо было обращено к сыну с
твердым и ясным взглядом.
И это не только тысячи километров маршрута. Это путь испытаний и
совершенствования человека, боявшегося лишь одного: чтобы не совершить
вредного людям поступка.
тебя? Прости, мне следовало бы лучше знать твои исследования, особенно
те, какие не удалось тебе довести до конца".
прокрался на кухню, чтобы приготовить кофе.
пройти на посадку" - равнодушные слова, которые провели черту между
всем привычным и далеким новым, что ожидало Ивернева в Индии. Ивернев
смотрел на побледневшее лицо матери. Евгения Сергеевна, как всегда,
старалась улыбкой прикрыть тоску расставания. На миг она положила
голову на плечо сына.
Иверневыми возник запыхавшийся, потный Солтамурад. - Понимаешь, едва
успел, хорошо, таксист попался настоящий!
тобой простились дома!
понимаешь, такая история, - чеченец от волнения и бега едва
выговаривал слова.
Ивернев.
ступеньках сидит женщина спиной, совсем похожа на Тату. Она уверена
была, что это Тата, и побежала домой мне рассказать.