долгосрочный прогноз обещал холодную погоду и осадки, а мальчики оба
кашляют пусть лучше посидят дома. Ну, что ты скажешь! Обычная женская
глупость, как будто не ясно - для любого мальчишки пойти с
дедом-фронтовиком на трибуну в сто раз полезнее для жизни любых
горчичников с микстурами! Петр Васильевич крякнул, выгреб из кармана груду
двухкопеечных и принялся названивать друзьям: поздравлял с наступающим,
спрашивал, как в части здоровья, встретимся ли на День Победы, а в конце,
между прочим, сообщал, что вот хочешь - не хочешь, а первого мая придется
идти на трибуну, Совет ветеранов требует, билет на дом принесли, так что
болен, - здоров, никого не касается, будь любезен явиться в 10.00 и
принимать парад трудящихся, товарищ Тютин.
злобные тучи, похожие на армии Антанты со старого плаката, и в груди жало,
в силу чего Петр Васильевич тайком от жены принял нитроглицерин.
сказать ему, чтоб остался дома, не смела, да и правильно: что без толку
раздражать старика?
по звенящим от репродукторов улицам бежали опаздывающие на демонстрацию,
многие, конечно, уже хвативши, нехорошо вообще-то - с утра, да у кого язык
повернется осудить - такой день! Еще во дворе Петр Васильевич столкнулся с
Анатолием. Тот был в сбитой на затылок кожаной шляпе, в расстегнутой
нейлоновой куртке, с распахнутым воротом белой рубахи.
понесло сивухой.
нравился.
Дворцовой понесу, у нас за знамя два отгула обещали.
у вас придумал такой цинизм? Вот, напишу в райком. И ты - хорош! Это же
честь - нести заводское знамя!
словечки из до нашей эры. Вы уж их их забирайте с собой на заслуженный
отдых, а нам давай деньгами.
все-таки подпортил, паршивец, и сердце опять засосало. Как у них все
просто, черт его знает! Такой за целковый будет тебе крест вокруг церкви
на Пасху таскать, ничем не побрезгует, лишь бы платили, беспринципность
полная. Это поколение такое - горя не знали. Черт с ним, паршивая овца,
хороших людей у нас намного больше.
людей, почти рядом с руководителями города, приветствовать, - руку к
шляпе, проходящие мимо мокрые, но все равно веселые, гулкие колонны.
Демонстрация только еще вступила на площадь.
бабенки, и до сих пор тащат. А вон идут - нарядные, красивые, точно не они
- и у станков, и на машинах, и в поле. Нету в мире красивей наших женщин,
знаю, Европу прошел, повидал. Нету!
помещается, жмет на ребра, подпирает под горло. Петр Васильевич вынул
нитроглицерин, пальцы плохо слушались, и уже чувствовал - надо уходить,
быстрее уходить, не хватало еще грохнуться тут в обморок, чтобы сказали:
наприглашают на трибуну старья, а они и стоять уже не могут... И в глазах
смутно... наверное, упало атмосферное давление, для гипертоников -
последнее дело. Торопясь, стараясь не думать про тупую боль в груди, не
думать про нее и не бояться, Тютин спустился с трибуны и пошел к выходу, к
улице Халтурина.
обычно, была незнакомой и грозной, росла. Но сейчас-то не страшно, вон уже
и Марсово Поле, добраться бы как-нибудь до Литейного, а там автобусы да и
машину какую-нибудь можно остановить... только бы домой, скорее бы
домой... темнеет, дождь, что ли, опять собирается, воздух, как мокрая
вата, дышишь, дышишь, а все без толку...
площадью людская масса, повсюду - на скамейках, на дорожках, на газонах -
обрывки расчлененной толпы. Прямо на мокрой земле, на только что
продравшейся траве расстелен кумачовый плакат. Вдоль белой надписи "МИР И
СОЦИАЛИЗМ НЕРАЗДЕЛЬНЫ" - батарея пивных бутылок, две "маленькие", груда
пирожков, бутерброды с сыром.
Когда успел?
плохо?
волк.
медалей сколько, и ордена... Гражданин! Эй!.. Колька! Колька! Валерка!
Ребята, надо "Скорую"! Валерка!..
кустов, из-за голых веток сумрачно и с обидой глядит розовощекий,
нарисованный на фанере портретный лик. Косой пробор в гладких волосах,
темный пиджак, звездочка на груди. И у Петра Васильевича на груди - тоже
звездочка, орден Красной Звезды, приколот по случаю праздника.
Смотрят в празднично-синее небо застывшие глаза ветерана Тютина. И уже не
видят, как далеко в космической вышине пролетают над городом и лопаются
радужные пузыри детских воздушных шаров.
утра сорвался с цепи будильник, долго радостно трезвонил, но иссяк. За
окном лило, кричали мокрые репродукторы и она подумала, что в праздник
человеку должно быть хорошо, а это - когда живешь, как хочешь. И, виновато
посмотрев на поджавший губы будильник, она повернулась к стене и с головой
залезла под одеяло.
лежит себе в теплой постели, как королева, Наталье Ивановне сделалось
совсем уютно, и она заснула под марши, несущиеся из-за окна.
вчера полы натерла, в серванте посуда блестит. И пирог. А впереди целый
день, который можно провести, как хочешь. Потом вспомнила, что позавчера
было письмо от сына, он здоров, работает механиком. Может, и станет еще
человеком? Правда, Людмила последнее время стала редко заходить, как бы не
любовь у нее, как же тогда Олег?
гулять. Потому что, сколько она себя помнила взрослой, никогда не ходила
просто так, без дела, по улицам. Гуляли в садике с маленьким сыном, а как
вырос, только: купить, отнести, к врачу, на родительское собрание, на
работу, с работы, на работу, с работы... Это зиму, правда, грех
жаловаться, Людмила где ни таскала, и в музеи, и в Музкомедию, и в Пушкин,
в лицей. Но это все равно дела для повышения культуры, тоже заботы:
придти, что положено - увидеть и запомнить, сколько положено - отбыть.
Нет. Сегодня она пойдет одна, куда захочет.
Петру Васильевичу тоже.
пошел, рукой махать. Не слышала по радио: кончилась демонстрация?
Русанов Владислав
Никитин Юрий
Гуль Роман Борисович
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур