Чтение 11–й страницы книги ~Княжеский пир~

-- Верховный волхв! -- напомнила она со строгостью в голосе.

Она сделала знак пальцами, Залешанин почувствовал, как его спина перестала ощущать горы мяса и мускулов сзади, затем он услышал, как негромко хлопнула дверь. По ее взгляду он понял, что они остались одни в огромной палате.

-- Он выглядел больным? -- повторила она с тревогой. -- Усталым? Измученным?

Залешанин в замешательстве развел руками:

-- По его морде разве заметишь?

Она чуть вздрогнула, словно приходя в себя, натянуто улыбнулась:

-- Нам придется с ним схлестнуться однажды. Потому я хочу все знать о нем. И с кем он встречается, как одет, что ест, часто ли моется, здоров ли...

Залешанин наконец понял:

-- А-а-а-а! Да, знать врага -- первое дело. Нет, он не устоит. Он больше занимается звездами, а такие не видят, что под ногами. А ты, наоборот, вот как змея ползаешь только по земле, на небо тебе наплевать... даже не плюнешь, ты вся здесь, опасная и злая. Он перед тобой как овца перед волком! Говорят, он мудр, но что самая большая мудрость супротив хитрости? Да и говорят же в народе: против умного устоишь, а супротив дуры оплошаешь.

Она подумала, покачала головой:

-- Нет, против дуры он устоит. Для того и звериную морду выпросил... Дуры сами разбегутся! Он, дурак, все еще думает, что я заклятиями стараюсь вернуть ему людской облик!.. Дурак, еще какой дурак... Кто ж в мужчине видит личину? Разве что девчонка какая малолетка, но не женщина. Личина важна для нас, женщин... А он и в звериной личине тот же витязь, равного которому нет...

Голос ее дрогнул, а в глазах на миг проглянула такая бездна, что Залешанин отшатнулся, будто одной ногой завис над краем пропасти, и сдуру посмотрел вниз. Сердце колотилось, в голове заметались суматошные мысли, словно застигнутые в амбаре за кражей зерна воробьи.

В великом изумлении промямлил:

-- Так у него же... рыло-то, рыло!.. Морда, то есть... От него народ шарахается. А приснится такой, всю жизнь дергаться будешь!

Взгляд колдуньи был полон презренья:

-- Он и сейчас красивее всех мужчин Руси!.. А что рыло... так у каждого мужика рыло, что тут дивного? Он с и рылом всех краше.

Голос дрогнул, Залешанин уловил глубокую печаль, а когда всмотрелся, то морозом пробрало по коже. В глазах колдуньи стояла такая тоска, такая боль, что он пробормотал в замешательстве:

-- Ты чего... брось... Ты вон какая красавица! Да за тобой прынцы пойдут как гуси на водопой, только крякни. Чего тебе еще надобно?

-- Что мне принцы, -- прошептала она, -- что мне императоры... Как он выглядел, когда ты уезжал?

По чести говоря, он почти не запомнил волхва, ибо старался не смотреть на страшную звериную морду, только и помнил, что голос был могучий, сильный, не голос, а рев:

-- Да так... здоров, как медведь. В делах, как пес в репьях. Только кашлял сильно, но...

Она повернулась так резко, что он не успел заметить движение:

-- Заболел?

-- Да что ему станется, -- огрызнулся Залешанин, но взглянул на ее сдвинутые брови, торопливо поправился, -- у него не только морда, он и весь здоровей медведя. Такого колом не добьешь, а ты о болезнях!. Кого угодно перепьет... да только не видал я, чтобы он пил. Хотя зря: в такую пасть ведро вина войдет и еще для ковшика место будет...

-- Ты сказал, -- напомнила она, -- он кашлял!

-- Да мало ли чего в пасть залетит? Может, жук какой сослепу решил, что это его родное дупло?.. Да тебе-то что до его здоровья?

Она медленно отвернула лицо. Голос снова стал злым и холодным:

-- Мне нужна победа над здоровым и полным сил противником. Тогда никто не скажет, что я одолела калеку или немощного.

-- Да-да, -- сказал он торопливо, страшась резких перемен в настроении могущественной колдуньи, -- это будет драчка... Хотел бы знать, когда. Я бы коня продал, только б поглядеть хоть одним глазком.

Ее взор погас. Залешанин видел, что княгиня перед ним, а душа сейчас возле Белояна. Сражается... гм... дерется, доказывает, борется в магии и не только в магии, но борется, борется, борется... сама еще не понимая, что будет делать с победой, если та вдруг, к ее несчастью, настанет!

Глава 17

Конь вынес его за ворота веселый, бодрый, отоспавшийся, а Залешанин горбился в седле мрачный, как дождливый день осенью. Хоть и вырвался живым, даже шкуру не попортили, но слишком легко отпустили древляне... А ведь поняли со своим колдовством, что он выполняет поручения ненавистного им князя. Слишком уверены в коварстве Владимира. Ну, да это понятно, кого ненавидят, того и подозревают во всем, но уверены еще, что для их врага будет хуже, если их гость поедет дальше целым...

Ну, что князь замыслил убить, уже сказали, подумал он невесело. Правда, баба-яга рекла, а бабам верить... С другой стороны, баба-яга не совсем баба... Да и с чего ей врать? Ей в лесу все одно: я или князь. Но насчет ножа их волхв попал пальцем в небо. Хоть и в самую середку. Нож у меня таков, что и хлеб не разрежет... Правда, хлеба тоже нет.

-- Ладно, -- сказал себе наконец. -- Род не выдаст, свинья не съест. Авось, будет по-нашему. А на нет и суда нет. Надо жить, как набежит.

Дивно, но дальше дорога стала легче. Самой дороги не было, как и раньше, но хоть между деревьями конь шел свободно, не продирался сквозь завалы, засеки, не обходил огромные выворотни...

-- Эх, -- сказал он вдруг, -- что ж это я... Они к войне готовятся! Потому все завалы только с той стороны...

Повеселел, сообразив, что дальше лесом ехать легче, усмешливо подумал даже, что хоть и княгиня, хоть и колдунья, а не сообразила, что Владимир тоже не самый последний дурак на свете: не станет продираться напролом, а пошлет в обход...

Правда, может быть, она как раз к этому и толкает? Чтобы пошел через земли дрягвы, а те восстанут тоже...

К полудню сделал маленький привал, перекусил запасенной снедью, снова ехал беспечный и беззаботный, ибо даже разбойники крутятся возле дорог, а любому зверю он сам страшен, ибо человек и есть самый лютый зверь, даже медведь, хозяин леса, опасливо уходит с дороги...

Конь вдруг настобурчил уши, вопросительно оглянулся, нерешительно свернул с дорожки и вломился в кусты. Залешанин не стал спорить, ему тоже почудились звуки, похожие на плач ребенка. Конь выбрался на полянку, и Залешанин убрал ладонь с булавы. Впереди шагах в десяти сидел, скорчившись, белоголовый мальчишка. Перед ним был продолговатый холмик свежей земли, сверху лежала кобза.

Мальчишка приподнял голову лишь когда тень коня обрушилась как хищные крылья сверху. На Залешанина взглянуло распухшее от плача детское лицо. Мальчонка тут же снова уронил голову на скрещенные на коленях руки, худенькие плечи затряслись от рыданий. Руки до плеч были в земле, а по локти еще и в царапинах, засохшей крови.

Залешанин поежился, представив себе, какие у мальчишки ногти, если уцелели. Явно же копал могилу голыми руками.

Он спрыгнул с коня, сел рядом:

-- Добрый кобзарь был?

Мальчишка кивнул, всхлипывания сотрясали тощее тело так, что дергался, почти подпрыгивал от рыданий. Залешанин положил на детскую голову широкую ладонь, медленно перебирал шелковые волосы, такие нежные, детские. Так его успокаивала мать, когда ревел из-за очередного неслыханного детского горя.

Плечи мальчишки все еще дергались, но плач уже уходил из его худенького тела. Залешанин выждал, когда всхлипы сошли на нет, погладил по узкой спине:

-- Он прожил хорошую жизнь... Песни пел, людей веселил, жить учил. И умер по-мужски: в дороге.

-- Ага, -- прошептал мальчишка, он повернул к незнакомцу зареванное лицо, -- он так и хотел...

Над головой раздался дикий крик, Залешанин вздрогнул, рука упала на рукоять исполинской палицы.

На вершине куста сидела... жар-птица! Изумительно яркая, слов таких не найти, вся желто-зеленая, с красным хохолком на голове, пурпурными перьями в хвосте, изумрудно зелеными на крыльях. И толстая, как сытый кот, а клюв загнут так хищно, что и орел воззавидовал бы...

Он замер, мальчишка что-то сказал, Залешанин зашипел:

-- Тихо!.. Не спугни жар-птицу!

Мальчишка сказал сквозь слезы:

-- Какая это жар-птица? Это Петя.

-- Что за Петя? -- прошептал Залешанин, боясь шелохнуться, чтобы не спугнуть диковинную чудо-птаху.

-- Имя такое... В Царьграде пети -- это, по ихнему, любимцы. Да не жар-птица это... Там их как ворон, по всем деревьям гнезда вьют, на всех мусорках сидят, роются...

Залешанин, раскрыв рот, слушал мальца, что видывал так много, а сам поглядывал на дивную птаху, которая в дальних странах, оказывается, за место ворон да галок.

-- А как ты его поймаешь?

Мальчишка всхлипнул, вытер слезы:

-- Зачем ловить... Петька, поди сюда!

Он вытянул руку. К изумлению Залешанина, птица в самом деле вспорхнула, от взмаха дивных крыльев у него сердце екнуло от счастья, что узрел такую дивную красоту, будет о чем рассказывать, а птаха сделала в воздухе полукруг, но опустилась не на руку -- мол, не ловчий сокол! -- а села на плечо мальчишки, что-то сердито застрекотала в ухо, требовательно дергая горбатым клювом за розовую мочку.

-- Ишь... -- только и выговорил Залешанин, больше не нашелся, что сказать, только смотрел как жар-птица, выговаривает мальцу, а на пришельца подозрительно поглядывает то одним глазом, то другим.

Мальчишка сказал:

-- Мне подарили еще в Киеве! Сама дочь одного боярина подарила. Красивая! Очень красивая. И добрая. Меня тогда побили, я плакал, а она мне дала леденцов, а когда я все еще плакал, то подарила эту птицу. Ее еще ругали: мол, дорогой подарок оборвышу! А она отмахнулась.

Залешанин недоверчиво покачал головой:

Что-то я не видел, чтобы по Киеву такие раскрашенные вороны порхали. Да и в лесах наших стаями не летают...

-- Правда! Ей привезли из заморских стран. Из Багдада, страны чудес. Я даже видел того купца, Рыломордом его дразнили...

Сердце Залешанина застучало чаще. Охрипшим голосом спросил:

-- А где в Киеве?

-- Ближе к Борическому взвозу, -- ответил мальчишка после раздумий. -- Там красивый такой терем...

-- У всех бояр терема богатые, -- сказал Залешанин. -- Какие его приметы?

-- Ну... богатые ворота...

-- Понятно, дальше ворот не пустили. А скажи, глаза у той боярской дочери серые?

Мальчишка кивнул:

-- Да, серые... И лента в косе.

-- Ленты тоже у всех, -- сказал Залешанин, но сердце стучало все возбужденнее. -- Брови темные, а слева у виска родинка... Так?

Мальчишка кивнул, погладил птаху по голове, всхлипнул, вздохнул глубоко-глубоко. На не детски серьезном личике снова проступило озабоченное выражение. Он пытливо посмотрел на Залешанина.

-- Возьми, -- сказал он и протянул птаху Залешанину.

-- Ты чего? -- отпрянул Залешанин.

-- Возьми, -- повторил мальчишка просто. -- Ты ж все равно отберешь.

-- С чего ты взял?

-- Вижу.

Залешанин ощутил, как волна жара прокатилась по телу, залила лицо, а уши запылали как факелы. Мальчишка в самом деле угадал. Видать, поскитался по дорогам, навидался людей всяких, разных.

-- Да ладно, -- сказал он, осердясь в самом деле, -- с чего ты взял, что я заберу только твою птаху? Я и тебя беру.

Мальчишка отшатнулся, в глазах мелькнул страх:

-- Меня?

-- Да. Негоже тебе здесь оставаться. А мой конь двух вынесет, а не то что... одного с четвертинкой... В ближайшей веси найдем добрых людей. Может даже совсем бездетных.

Мальчишка вперил в него взгляд полный такой горячей благодарности, что от неловкости Залешанин ощутил, как покраснела даже спина. Не успел подняться, как мальчишка поймал его коня, подвел, остановился справа, держа повод, голубые серьезные глаза смотрели выжидательно.

Залешанин усмехнулся:

-- Никак, знаешь ремесло отрока?

Легко поднялся в седло, протянул руку, но мальчишка едва коснулся его пальцев, во мгновение ока оказался сзади на конском крупе.

-- Я его в самом деле очень любил, -- сказал он, словно оправдываясь. -- Он был добрый.

Залешанин стиснул зубы. Не очень-то мир добр к ребенку, если обыкновенная доброта выглядит как нечто особое:

-- Не убивайся за ним так. Он умер, как мечтают все мужчины, да не всем удается: в дороге. Сейчас он из вирия смотрит на тебя. Говорит: не плачь, ты же мужчина. Мужчины не плачут.

Мальчишка сопел за спиной, его потряхивало, но скоро приловчился, покачивался в такт, а когда Залешанин начал расспрашивать о дорогах, землях, людях, мальчишка отвечал сперва послушно, затем увлекся, сам выбирал интересные случаи, серый голосок обрел краски, зазвенел, однажды даже засмеялся, и Залешанин вздохнул с облегчением. Мальчишка живуч, а если не давать ему постоянно вспоминать умершего кобзаря, то оклемается быстро.

Диковинная птаха по имени Петька пробовала ехать, сидя у Залешанина на плече, но быстро устала, перебралась в седельную суму, долго там копошилась, устраивалась, бурчала, но заснула наконец крепко, по-мужски.

К вечеру, когда остановились на ночлег прямо в лесу, Залешанин уже не столько жалел мальчишку, сколько завидовал. Такое повидать, в дальних землях побывать, диковинные народы поглядеть! Что в сытом боярстве, ежели только сиднем зад просиживать, добро копить? Дряхлый старик и сопливый мальчонка показывали как должны жить мужчины!

Мальчишка умело развел костер, сказывался навык, вопросительно взглянул на взрослого, Залешанин кивнул на седельную суму. Пока он расседлал коня, напоил, мальчишка уже вытащил хлеб и мясо, разложил на широких листьях, которые успел сполоснуть в ключевой воде, бережно развернул узелок к солью.

-- Готов ужин? -- удивился Залешанин. -- Быстрый ты.

Он опустил на землю птичье гнездо, где лежали пять некрупных яиц. От костра веяло домашним теплом, мальчишка насадил на прутики ломти хлеба, сырого мяса, поджаривал, в воздухе поплыли ароматные запахи. Поджаренный хлеб весело хрустел на зубах, мясо покрылось быстро выступающими капельками сока.

Из седельной сумы послышался раздраженный крик. Петька выбрался злой, растрепанный, грозно щелкал клювом. Заорал диким голосом:

-- Что с воза упало, того не вырубишь топором!

Залешанин от испуга выронил мясо в огонь. Выпученные глаза уставились на диковинную птаху, а Петька перелетел, шумно хлопая крыльями и подняв тучу пепла, на колено мальчишки.

-- Враг у ворот! В бой!

Залешанин подхватился, а как палица оказалась в руке, не мог вспомнить. Сказал попугаю, вздрагивая и оглядываясь:

-- Простите, боярин... я думал, вы птица...

Мальчишка посмотрел на Залешанина удивленно и, ничуть не удивившись, что птица говорит, сунул ей ломтик мяса. Петька брезгливо отвернулся, тогда мальчишка со вздохом вытащил маленький узелок, высыпал на ладонь горсточку зерен:

-- Это последние, Петя...

Залешанин прошептал:

-- Он... оно... разговаривает?

Мальчишка удивился:

-- Конечно! Ты вот тоже умеешь. Хоть и не так хорошо, как он. Петя даже древних мудрецов знает...

-- Здесь вы там не найдете! -- закричал Петька мощно. -- Проснись -- трусы нашлись!!!

-- Я этого древнего мудреца уже слышал, -- обрадовался Залешанин. -- Он у князя на заднем дворе гридней гоняет. Никогда бы не подумал...

Петька нехотя клевал зерна, а когда Залешанин протянул ему ломтик мяса, поглядел недоверчиво, потом перепрыгнул ему на руку, клюнул, Залешанин едва успел разжать пальцы, и кус мяса исчез в дюжей глотке удивительной птицы.

-- А ты зерна, -- укорил он мальчонку.

-- А я думал, что они только их...

-- Ага, вороны и то мясо долбят, а у этого погляди какой клюв крючком!.. Молодец ты, Петя... Орел! Да куда до тебя какому-то паршивому орлу.

Петя сожрал мясо, гордо выпятил грудь, быстро зверея от свежего мяса с кровью. Глаза округлились, он потоптался на месте, озираясь исподлобья, с кем бы подраться, не нашел, вздохнул, только конь и эти двое, но все трое хоть и не птицы, но свои...

Костер весело рассыпал искры, воздух был теплый, день клонился к закату. Над пламенем мелькали мошки, сгорали, уносясь искорками в небеса к своим мошиным богам.

-- У нас не всегда были даже сухари, -- признался мальчишка. -- Если ночевали в лесу, то ели траву, папоротник, даже кору грызли...

-- Но вы всегда были в дороге, -- сказал Залешанин мечтательно.

-- Поневоле, -- трезво ответил мальчишка. -- На одном месте наши песни быстро бы приелись. А так я, не знаю... наверное, хотел бы жить на одном месте.

Он умолк, начал прислушиваться. Залешанин вскочил и подбежал к коню. В вечерней тиши ясно слышался далекий стук копыт. Кони неслись в их сторону. Залешанин даже различил, что все они неподкованные, а значит -- степняки...

Ругаясь, он оглядывался в поисках палицы, а стук копыт прогремел громче, чаще, из-за деревьев выметнулся белый конь с развивающейся гривой, на спине его согнулась тонкая фигурка, длинные темные волосы трепало ветром. Если бы не волосы, Залешанин принял бы всадника за мальчишку, сейчас же только глупо хлопал глазами, ибо женщина, завидев его, подала коня в сторону, Залешанин едва успел отпрыгнуть, когда белый конь пронесся совсем рядом.

И тут из-за поворота выметнулось пятеро всадников. В малахаях, с арканами в руках, они неслись с веселым гиканьем, наглые и уверенные. Завидев Залешанина, двое тут же убрали арканы, в их руках мелькнули кривые сабли.

Ругаясь, Залешанин подхватил палицу. Всадники налетели словно бы все разом, он успел раскрутить палицу, заорал дико, приводя себя в ярость, без нее удар слабоват, руки тряхнуло, но палицу удержал. Кони ржали, кто-то кричал тонким голосом, Залешанин торопливо ударил еще и еще, огляделся дико, палицу держал на головой.

На поляне бились искалеченные кони и люди. Два коня все же поднялись, отбежали к стене деревьев, один волочил застрявшего ногой в стремени хозяина, а еще два коня хрипели и брыкались, пытаясь подняться. Искалеченные всадники лежали, разметав руки, один пополз, привстал на колени, но тут же упал лицом вниз и застыл. Трава пламенела в красных брызгах, словно здесь забили целое стадо скота.

Залешанин ошалело оглядывался. Сердце бешено колотилось, он все еще не верил, что схватка кончилась. Мальчишка застыл с ножом в руке.

-- Вот жизнь, -- выдохнул Залешанин. -- Ходи и всего боись. Вот так ни за что, ни про что дадут меж ушей...

Мальчишка бегом бросился к поверженным. Залешанин сделал шаг в их сторону, палицу не выпускал, как снова услышал стук копыт. Уже с другой стороны.

Белый конь шатался от изнеможения, но женщина направляла его к Залешанину. Не доезжая на полет стрелы, соскочила на землю, повела в поводу. Залешанин рассматривал ее во все глаза.

Глава 18

Ей было не больше семнадцати весен, темноволосая, лицо смугловато, но глаза удивительно синие, а лицо продолговатое, с не по-женски выдвинутым подбородком, губы полные, как спелые вишни. Нос тоже тонкий, а у степняков короткие и приплюснутые. Волосы на лбу перехвачены золотым обручем, глаза внимательные, дерзкие и насмешливые. Во что-то одета, но Залешанин, к одежде невнимательный, как все мужчины, ошалело видел только синие глаза, такие глаза. По телу прошла легкая дрожь, сердце пискнуло и пошло стучать еще чаще, а пальцы то стискивались на рукояти палицы так, что выдавливали сок, то, наконец, разжались, и палица выпала ему на ногу.

Залешанин невольно выругался, а девушка улыбнулась. Зубы ее блеснули как два ряда жемчуга, улыбка так озарила ее лицо, что Залешанин нервно сглотнул. Откуда такая красота в дикой степи?

-- Ты победил пятерых, -- сказала она с удивлением. -- Кто ты, богатырь? Я должна была слышать твое имя.

-- Вряд ли, -- пробормотал Залешанин. Подумал, что если и слышали о нем, то за такую славу в лесу вздернут, а в степи размечут конями. -- Я не гонюсь за славой.

-- Но все же...

-- Кто ты? -- перебил он. -- Почему одна?

Она беззаботно пожала плечами:

-- Не так уж и одна. Вон там, в той стороне, наши шатры... Я -- дочь кагана Синего Орла.

-- Младшая?

-- Единственная, -- ответила она гордо.

От поляны донесся стон. Мальчишка разогнулся, в руке был нож, с лезвия стекала кровь. Лицо было хмурое. Перехватив их взгляды, сказал печально и с упреком:

-- Ты одному коню ноги перебил, а другому -- грудь проломил. Пришлось дорезать, чтобы не мучились.

Залешанин сказал торопливо:

-- Спасибо. Ты настоящий мужчина! Не надо коней мучить. А те... с арканами?

Мальчишка равнодушно отмахнулся:

-- Тех я дорезал сразу.

Залешанин повернулся к дочери кагана, виновато развел руками: