Чтение 11–й страницы книги ~Жертвы~

Жрец недоуменно воззрился на него.

- Потому что лучшей женщины Зевсу уже не найти! - Амфитрион возвысил
голос, чтобы дошло до всех. - Нигде и никогда! Такой прекрасной и... такой
целомудренной, что богу пришлось принимать облик ее мужа для достижения
цели! Теперь ясно, тупицы?!

Он еще раз оглядел их - солдат, жрецов, рабов - подолгу задерживая
взгляд на каждом лице.

Всем было ясно.

Всем было совершенно ясно.

- Есть хочу, - Амфитрион потянулся всем телом, как человек,
закончивший утомительную работу. - Эй, Гундосый, расстарайся...

И покровительственно подмигнул жрецу.

СТАСИМ ПЕРВЫЙ

Тьма.

Вязкая, плотная тьма с мерцающими отсветами где-то там, на самом
краю, в удушливой сырости здешнего воздуха - приторного-теплого и в то же
время вызывающего озноб.

Багровые сполохи.

Гул.

Ровный шелест волн Стикса.

Дыхание глубин.

Где-то падают капли воды.

Все.

И всегда было так. Только так.

- Мы пришли, Сестра. Ты можешь говорить.

- Спасибо за разрешение, Старший, - в женском голосе сквозит явная
издевка.

Так иногда блестит бронза кинжала в складках воздушного пеплоса.

В ответ - молчание. Падение капель. Ровный шум Реки.

- В Семье - разлад, Старший.

- Знаю.

- И знаешь, кто виноват?

- Знаю. Каждый винит другого.

- Это суесловие, Старший. Ты не хуже меня понимаешь, что во всем
виновен Младший.

- Твой Супруг, Сестра. И мой брат. Кстати, и твой тоже.

- Да, мой Супруг. Мой Супруг - но он виноват! Он и его сын от
смертной, который родится сегодня!

- В чем же может быть виновен еще не рожденный ребенок?

- Во многом! В наших раздорах! Мой Супруг и раньше был не в ладах со
Средним - теперь же они просто видеть друг друга не могут! А я не люблю,
когда в Семье возникают серьезные ссоры... Ты знаешь, к чему это может
привести?

- Знаю, Гера.

- Я пыталась примирить их...

В ответ - саркастический смешок.

- Я пыталась примирить их - и едва сама не попала в немилость!

- Неудивительно. Таков жребий миротворцев - особенно женщин.

- Не смейся, Аид! И не думай, что в случае чего тебе удастся
отсидеться здесь!

- Я так не думаю.

- И правильно! Потому что это еще не все. Племянничек наш...

- Который? У нас с тобой их несчитано-немеряно.

- Не притворяйся! Тот, который - что ни ночь! - у тебя обретается!
Душеводитель твой!

- Лукавый, что ли? Гермий?

- Он, Майино отродье... Пустышка! Ворюга несчастный! Ухитрился
разгневать не только Среднего, но и моего Арея. Сам знаешь, Арею только
повод дай... я уж говорю ему: "Сынок, не связывайся ты с Пустышкой!" - а
он вне себя. Поймаю Лукавого, говорит, и...

- Пусть сперва поймает.

- А если все-таки? Лукавый у тебя в любимчиках - вот и скажи ему,
чтоб не совал свой длинный нос куда не надо! Арей ведь шутить не любит.
Вернее, не умеет.

- Зато Лукавый умеет. Стащил у меня мой шлем - и поминай как звали.

- Какой это шлем? Тот самый, что ли? Который тебе Киклопы ковали?!

- Тот самый.

- Этого только не хватало! И так в Семье невесть что творится! Ты
отмалчиваешься, Младший со Средним друг на друга рычат, Арей в драку
лезет, Гермий совсем от рук отбился - и все из-за еще не рожденного
ребенка! Тоже мне - Мусорщик-Одиночка, равный богам... А что будет, когда
он родится?!

- А по-моему, Сестра, ты просто ревнуешь. Как обычно. Как сто раз до
того. Ревнуешь к смертной женщине, которую Младший в очередной раз
предпочел тебе. И - опять же, как обычно - собираешься выместить злость на
ней и ее сыне. То ты бедную Ио гоняешь по всему свету, то Эгину мучишь,
теперь вот Алкмена... Пора бы успокоиться, Сестра.

- Я? Я - ревную к смертной?! Пройдет лишь миг - для нас - и тело ее
станет прахом, а тень попадет к тебе. Для меня она - уже прах! Как я могу
ревновать к праху? Меня беспокоят в первую очередь разногласия в Семье,
потом мне не нравится сама идея Мусорщика-Одиночки... И наконец - мой
Супруг собирается сына этой... этой женщины в конце его жизни возвести на
Олимп, сделав равным нам! Ты представляешь, Аид?! Я ночь не спала, когда
Зевс заявил об этом!

- Это невозможно, Сестра. Или он изначально равен нам - и тогда
намерения Младшего не имеют смысла; или он не равен нам - и не будет
равным, что бы ни думал Младший по этому поводу!

- Значит, Старший, ты с нами?

- Я? Неужели Средний не рассказал тебе о нашем с ним разговоре?

- Средний сказал, что ты с нами.

- Значит, он соврал. Я сказал, что я сам по себе. И пока не
вмешиваюсь. Пока.

- Вот и не вмешивайся! Во всяком случае, царствовать над всеми
Персеидами этот Мусорщик-Одиночка не будет - об этом я уже позаботилась!

Та, которую называли Сестрой, неожиданно умолкла. Когда она
заговорила снова, в голосе ее уже не было ни злобы, ни ярости, ни даже
властности - была усталость и просьба, почти мольба.

- Ты знаешь, Старший, мой Супруг в последнее время очень изменился.
Вот уже девять месяцев он не делит ложе ни с кем. Женщины перестали
интересовать его - и это пугает меня. Он стал раздражителен, порой мрачен
и еще более вспыльчив, чем прежде. Я не знаю причин - и боюсь узнать их.
Так что прошу тебя, Старший - оставайся в стороне, как и обещал. И еще
прошу тебя - угомони Лукавого.

- Хорошо, Сестра. Угомоню... если найду.

- Ну, мне пора...

- Да, иди. У каждого из нас - свой путь. Тебе - идти, мне -
оставаться... Только смотри, не оступись.

- Ой!

- Ну вот, я же предупреждал! Это так просто - оступиться, особенно
если дорога плохо видна...

...Когда легкие шаги и шорох осыпающихся камешков затихли в
отдалении, а багровый мрак заметно поредел, тот, кого называли Старшим,
повернулся и безошибочно ткнул пальцем в одну из ниш на бугристом теле
утеса.

- Лукавый?

Ответа не последовало.

- Ты что, решил от меня спрятаться? Снимай шлем и лети сюда. А то
Кербера кликну, пусть погоняет тебя, дурака...

В нише что-то шевельнулось - и в сумраке слабо проступило лицо, а
затем - чуть светящиеся очертания стройной фигуры Лукавого (проявившейся
несколько позже лица) и некий громоздкий предмет в его правой руке.

По-видимому, это и был пресловутый шлем.

- Великоват он мне, дядя, - пожаловался Лукавый. - Все время на нос
сползает.

- А ты б не хватал без спроса - глядишь, и не сползал бы. Ладно, шлем
пока оставь у себя. Тебе он нужнее - попадешься Арею в лапы, он с тебя три
шкуры спустит.

Лукавый презрительно хмыкнул.

- Спасибо, дядя, - чуть погодя добавил он.

- Пожалуйста. Все слышал?

- Ни единого слова. И вообще, я только что пришел.

- И что думаешь?

- Думаю? Я? Ну ты шутник, дядя...

- А чего не думаешь?

- О мачехе, что ли? Ревнует. Но и беспокоится. Только не о том, о чем
надо. Я меж людей толкусь чаще вас всех - потому и замечаю то, чего вы не
видите.

- Что именно?

- Человеческие жертвоприношения. Снова. Там, где их приносили раньше
- их приносят чаще. Там, где о них стали забывать - вспомнили опять. И
даже там, где их не было никогда... А ведь ты знаешь, дядя, кому они идут,