Чтение 11–й страницы книги ~Ожидающий на перекрестках~

А потом совсем рядом послышались спотыкающиеся шаги, и я ринулся в
боковой переход с криком "Грольн!", а Эйнар отстал... и когда я, никого не
найдя, попытался вернуться, то понял, что остался один.

И услышал Голос.

Голос Дома.

Это было, как на Испытании - моем давнем Испытании - только гораздо
страшнее, и я пошел прочь, а потом побежал, сжимая гудящую от Голоса
голову руками - потому что знал, что лишь в одном месте я могу спастись от
того, чего хочет от меня Дом... Я должен был успеть, добежать, дойти,
доползти...

ИНТЕРМЕДИЯ

Человек идет по Дому. Невидимые сквозняки колышут занавеси вдоль
стен, прозрачные языки тюля хлопают, извиваются, перекручиваются
жгутами...

Человек бежит по Дому.

- Меня зовут Грольн! - кричит человек. - Меня зовут Грольн! Меня
зовут...

- О-о-о!.. - отзывается Дом, и множество имен - незнакомых,
непроизнесенных - запутываются в занавесках и сползают вниз по стенам
бесконечного коридора.

Поворот. Еще один. Человек бежит по Дому. Маленький человек.

"Меня зовут Грольн... Только меня так уже никто не зовет. Очень
давно. И поэтому я зову себя сам. Я бегу по этому безвыходному Дому и зову
себя: "Гро!.. о-о-о..." - и только эхо дробится сотнями отголосков, словно
Дом дразнится чужими именами, которые гонятся за мной, которые хотят быть
моими, которые..."

Человек бежит по Дому. Маленький человек. В развевающейся рубахе и с
зачехленным леем на боку, с высохшими соломинками в волосах.

Бежит. Спотыкается. Падает.

"Я не хочу выбирать. Ты слышишь, Дом-на-Перекрестке? - я не хочу!..
Не слышит. Молчит и меняется. Вон - был кирпич, а теперь - ковры
какие-то... И я меняюсь вместе с ним. Я чувствую себя дорогой, дорогой с
дурацким и дорогим именем "Грольн", по которой идут люди, люди Дома - они
идут по мне, они идут через меня, они ждут, когда я выберу себе имя одного
из них, и забуду себя, и тоже стану человеком Дома; а я иду через Дом..."

Человек идет через Дом.

Поворот. И пустые доспехи на подставке у стены.

Человек оглядывается. Ни одна занавеска не полощется на стенах.
Ковры, ковры, ковры... Тяжелые, двухслойные ковры в бордовых тонах, и
никакому сквозняку не сдвинуть с места их пыльную тяжесть.

Человек стоит у пустых доспехов. Человек трогает шлем с узким
гребнем, привстав на цыпочки и по-детски шевеля припухшими губами. Он -
подросток, этот человек...

"Я. Я - подросток. Идущий по коридорам, бегущий по коридорам, стоящий
в коридоре... Но если я расслаблюсь - вот я уже мужчина, бородатый
мужчина, безбородый мужчина, маленькая женщина, еще одна женщина, очень
красивая... Люди Дома. И их имена волочатся за мной шлейфом, мне больно их
отдирать; я - подросток, я - Грольн, а они все кричат на меня, и Дом
кричит, кричит, кричит..."

- Выбери!..

Человек идет по Дому. Останавливается. Смотрит в зеркало. И лицо
человека не отражается в зеркале. Словно у человека нет лица. Или Дому не
нравится это лицо.

В зеркале отражается Дом. Переходы, комнаты, залы, двери, лестницы...

Человек и Дом смотрят друг на друга. Через стекло с блестящей,
холодной амальгамой.

Дом-на-Перекрестке.

Человек-на-Перекрестке.

- Чего ты хочешь? - тихо спрашивает человек, моргая и стряхивая
слезу, повисшую на реснице. Капля срывается и беззвучно падает на пол.

В зеркале появляется лицо. Чужое лицо. Взрослое. С крупными, резкими
чертами. Со складками у рта.

Человек не убегает. Человек примеряет чужое лицо.

Лицо хмурится, собирая многочисленные морщины в напряженную маску,
словно тот, в зеркале, что-то вспоминает.

Человек примеряет чужую память.

Лицо в зеркале одними губами произносит имя.

Человек примеряет чужое имя.

Имя. Махиша. Предстоятель Инара-Громовержца.

Человек вглядывается в чужое прошлое. Примеряя предложенную жизнь.

МАХИША-ПРЕДСТОЯЩИЙ

...В мир приходим мы нагими и беспомощными, и, уходя,

ничего не уносим с собой. Можно жить Предстоятелем, но

умереть Предстоятелем - нельзя. Последнее право и

последний долг Предстоящих - право выбора смертного часа и

долг передачи дара своего тому, кто идет следом. И пусть

Идущий следом поможет уйти опустевшему Предстоятелю за

грань между миром и небом, поможет и проводит; и запомнит

день и час сей.

Посему нет Предстоящему подлинного покоя вне его воли

и в одиночестве...

Авэк ал-Джубб Эльри, Рага о Предстоящих.

Они стояли рядом. Почти рядом. Они были невероятно, невозможно похожи
друг на друга.

Дряхлый волхв Хаом, взметнувший к провисающему небу обглоданные
временем руки, руки аскета и провидца, и Грозовое дерево, Древо-у-алтаря,
с его черными, навеки обугленными ветвями, покрытыми крикливой листвой
воронья, и лишь сучья, сучья...

Эх, жизнь, сучья жизнь!.. Ударит, опалит... Стократ благородней тот,
кто не скажет при блеске молнии: "Вот она, наша жизнь!.."

Они стояли рядом. Они ждали. Ждали того ослепительного мгновения,
когда набрякшая холстина небес прорвется водой и огнем.

Приехавший на рассвете князь - Ликский Великий князь; хоть
молодо-зелено, а взгляд властный, с рысьим прищуром, с холодным азартом -
лениво сидел на пригорке и вполглаза поглядывал на волхва и его мертвое
дерево. Князь тоже ждал. Он хорошо умел ждать, и трупы нетерпеливых
братьев ступеньками ложились к престолу Большого Лика; братьев, так и не
научившихся ждать, а теперь - поздно.

Учиться надо вовремя.

Все надо делать вовремя. Время камни разбрасывать и время собирать,
как любил говаривать покойный наставник при дворе, удавленный за
неучтивость. Разбрасывать так, чтоб падали, куда положено и на кого
положено (князь вспомнил свой полк легких пращников и довольно пожевал
губами), и собирать тоже надо с умом. Без ума собрал, свалил в кучу - холм
получился, а кому тот холм нужен? Разве что на могилу, для вечной памяти,
и то...

А попадется толковый каменщик - и лягут камни в основу столичного
храма Инара-Громовержца; поклонятся людишки грозному князю неба, глядишь -
и ему, земному князю охотней кланяться станут.

Хорошая вещь - вера. Полезная, дорогостоящая... сколько запросит Хаом
за слово о храме?.. не базар здесь, не поторгуешься...

"Вера... - думал молодой послушник Махиша, разглядывая своего
знатного ровесника. - Ишь, словно купец: весы вынул и прикидывает, сколько
барыша достанется... Шалишь, князюшка, с огнем играешь! Будет барыш, да не
тебе..."

Послушник хмуро глядел, как напускное безразличие застывает на лице
гостя равнодушно-приветливой маской династии, выдержавшей и вой степняков,
и каменные ножи староверов, и многое другое... ох, многое, бессчетное,
гулевое; веками выдержанное, отстоянное!..

А плащ княжеский; алое, золотом шитое корзно волочилось по грешной
земле, в пыли - пойдет дождь, и пыль станет грязью, а плащ станет
неотличим от дерюжной накидки послушника Махиши...

Где князь, где холоп?.. Не запутаться бы, не ошибиться...

Именно эта мысль - глупая, пустая, ядовитая - занозой сидела в мозгу
ученика несговорчивого волхва Хаома; сидела и упорно не хотела вылезать.

Махиша глядел на князя и вспоминал изнурительные часы медитаций под
Грозовым деревом, когда он из последних сил прорывался внутренним взором к
тайному Алтарю Инара-Грозовика, вне дорог человеческих, вне реальности и
понимания - где сливаются воедино все алтари в храмах и капищах, где вера
людская становится бытием, как весенние ручьи, ручейки и просто талые
струйки сливаются в страшную, упругую стихию взбунтовавшегося половодья...

Ах, вера, вера, вера людская! Кто тебя хоть раз вкусил... жрецы,
маги, шаманы, ясновидцы, пророки - Предстоятели!..

Трижды видел он - словно в бреду - тот Алтарь, и косматое,
гневно-смеющееся лицо над ним; и оба первых раза это было знакомое лицо
волхва Хаома, а в третий... Махишу вновь сотряс озноб лихорадочного
возбуждения - он вспомнил!

Вспомнил невероятное чувство всесилия, вспыхнувшее в нем в тот
сладостный миг.

Он видел свое лицо.

Махиша, скрестив ноги, сидел под Грозовым Древом, и лопались нити