взять провисающее тело на руки; в глазах потемнело - или вокруг
действительно сгустилась ночь?! - и Марта неуклюже шагнула к распахнутым
воротам. Ноги Джоша волочились по земле; кровь набатом стучала в висках,
но женщина закусила губу и сделала еще один шаг.
затаенная неуверенность.
Я хочу знать, как ты можешь...
впились чьи-то сильные пальцы. Тело на руках женщины вздрогнуло и
захрипело, прирастая к ней, как ребенок до родов неразрывно связан с
матерью; Марта пошатнулась, но устояла, даже не успев испугаться. Джоша
медленно, но неумолимо отрывали от нее, отрывали вместе с кожей - с их
общей кожей! - и Марта закричала от боли и отчаянья, зубами вцепившись в
чужие потные пальцы на теле души любимого... она рванулась, рыча и мотая
головой, как дикий зверь - и в этот момент они с Джошем буквально выпали
за ворота.
выворачиваемая наизнанку. Нечеловеческий крик нечеловеческой боли
наваливался со всех сторон, давил, туманил сознание, застилал глаза
кровавой пеленой. У Марты, оглохшей и ослепшей от этого крика и от своей
чудовищной ноши, уже не было сил подняться, и она поползла, как ползет
кошка с перебитым хребтом, цепляясь за пожухлую траву - туда, куда вел ее
инстинкт, выпестованный строгим батькой Самуилом, домой, к себе, потому
что Джош был все-таки с ней, она не отдала его Великому Здрайце с
вкрадчивым голосом и жадными пальцами, не отдала, а значит, теперь все
будет...
добралась до собственного тела, наполовину втянувшись в него, как черепаха
в панцирь, неожиданно ощутив совсем рядом что-то живое, теплое, скулящее,
желающее помочь - но невидимая пуповина между ней и Молчальником лопнула,
теряющая сознание Марта из последних сил потянулась к искреннему живому
теплу и почувствовала, как душа Молчальника разрывает ее и уходит, рушится
в этот теплый колодец, гостеприимно лучащийся мягким добрым светом...
действительно тащила Джоша на себе, во рту стоял солоноватый привкус крови
из прокушенной губы. В углу кто-то хрипло стонал, видимо, тоже приходя в
себя.
рядом, мертвое, окоченевшее и пустое. А в углу... в углу приходил в себя
Великий Здрайца! Свеча немилосердно чадила, но мрак слегка расступился, и
был виден силуэт худого человека, стоящего на коленях и вытирающего лицо
сорванным беретом. Марта с усилием заставила себя встать, пошатнулась,
сделала нетвердый шаг к двери. Что-то влажное мягко ткнулось ей в руку,
Марта чуть не вскрикнула, но тут же поняла, что это - собачий нос. Она
машинально нагнулась, чтобы потрепать пса по голове, увидела судорожно
подергивающееся горло Одноухого, мучительно клокочущую пасть, словно пес
хотел заговорить, хотел и не мог... лапы пса расползались, как у
новорожденного щенка - и безумная догадка холодным лезвием пронзила душу
Марты.
пошла-побежала через луг к мирно пасущемуся коню. Надо было спешить, пока
Великий Здрайца окончательно не пришел в себя. Похоже, там ему тоже крепко
досталось.
проклятиями.
Марта не знала, куда они направляются, но какой-то инстинкт погнал ее на
северо-восток, через равнины Словакии, венгерский Липтов и дальше - вдоль
левого рукава Черного Дунайца к Нижним Татрам.
пришла позже. Это давало хоть какую-то призрачную надежду укрыться от
Великого Здрайцы и его слуг - а в том, что за ними погоня, Марта не
сомневалась ни на минуту.
деньги у Марты с собой были), а когда - просто в стогах сена или
заброшенных избушках, и оставшись наедине, Марта рассказывала
четвероногому Джошу-Молчальнику, кто она такая на самом деле, и что
произошло с ним.
нее карими глазами Одноухого. Иногда он лапой неуклюже чертил прямо на
земле слово-другое - и Марта потом долго улыбалась во сне, перебирая эти
слова, как нищий перебирает свой скудный заработок. Это были минуты их
горького счастья, когда на время отступала память о том, что жизнь Марты в
одночасье рухнула, за ними по пятам идут слуги Великого Здрайцы, и
неизвестно, чем закончится завтрашний день.
определенные заботы. Причина крылась в том, что Молчальник и раньше не
отличался целомудрием, а теперь, похоже, унаследовал поистине кобелиный
характер Одноухого, в чьем теле отныне пребывал. Бродячие суки его не
интересовали, он чувствовал себя человеком, причем влюбленным человеком, и
Марте все труднее становилось противиться полушутливым домогательствам
своего четвероногого любовника, с улыбкой отстраняясь от нахально лезущего
под платье пса... Как-то раз она-таки не отстранилась. И - ничего, даже
больше, чем ничего, только Марте еще некоторое время было стыдно, но это
быстро прошло. А Джош остался все тем же веселым вором, и однажды
предъявил Марте украденный у одного из посетителей очередной харчевни
увесистый кошелек. Как он ухитрился это сделать, при его-то лапах,
оставалось загадкой, и Марта лишь рассмеялась, не удержавшись. Ну а деньги
из краденого кошелька им очень даже пригодились - ибо средства, которые
прихватила с собой Марта, подходили к концу.
нельзя было сказать о Марте. Марта надорвалась, спасая Джоша; и она это
знала. Теперь женщина просто боялась извлекать из чужой души что-нибудь
существенное - рана внутри нее не заживала, превращаясь в зудящий свищ, и
любая "душевная" тяжесть причиняла нестерпимую боль.
подбрасывать украденное у одних людей другим. Оно как бы вываливалось
через образовавшуюся где-то глубоко внутри прореху - и Марта быстро
научилась пользоваться случайно возникшим умением, подбрасывая лишнее тем,
кому хотела. Это было ново, необычно, батька Самуил никогда не рассказывал
ни о чем похожем - и это открывало возможности, о которых Марта раньше и
не догадывалась. Она и сейчас-то не вполне понимала, что ей делать со
своим новым даром, и пользовалась им лишь изредка...
Женщина боялась поднять глаза - ей казалось, что в Божьем взгляде она
прочтет осуждение и беспощадный приговор.
его осунулось, потемнело и нисколько не напоминало тот возвышенный образ,
какой привыкли видеть приходящие в тынецкий монастырь богомольцы. Плохо
было аббату, очень плохо, и не только потому, что сейчас он разрывался
между святым отцом Яном и Яносиком из Шафляр, старшим из непутевых детей
Самуила-бацы.
перебирая висевшие у пояса агатовые четки.
отношение к рассказанному имеет приезд в монастырь Михала, их четвертого
брата, который был младше Яна и осевшей в Кракове Терезы, но старше самой
Марты.
Михалека, способного постоять за себя лучше любого защитника...
- Михал был на похоронах.