И все-же не потеряли охотники сердце, встретили напасть как должно сыновьям великого зубра. Уперли копья в землю; все, кто мог, пустили стрелы. Меток глаз степных охотников, верно летели стрелы; помогали и из-за частокола. Карлики падали, но оставшиеся без водительства птицы, подхваченные порывом соседей, жадно стремились на добычу и бежали уже не вместе со всеми, а вырывались вперед. Они и врезались первыми в строй Бойшиного войска.
Кто скажет, встречались или нет диатриты не просто с человеческими народами, но и с тяжелым загонным копьем, но правильного строя они явно доселе не видывали. Каждую хищницу принимали на три копья, а это не шутка даже для живучего ужаса пустынь. И все же первые людские шеренги проредило изрядно.
Следом за осиротелыми смертницами ударило основное войско диатрим. Но этот отряд только-только переправился через Великую, и не имел даже того малого опыта, что дорогой ценой приобрела потрепанная на Истреце орда.
Если бы ринулись всадники в бреши, что оказались пробиты первым натиском, то верно сумели бы рассечь войско на части, но они снова пошли сплошным фронтом и их встретила непроходимая стена загонных копий. Птицы лупили клювами, но срубленная в священной роще жердь оказывалась длиннее, и немногим карликам удалось достать людей.
Только поэтому войску и довелось спастись. Да еще то помогло, что свои в селении тоже не спали. В воротах спешно оттаскивали дубовые плахи, торопясь открыть проход. Над частоколом густо стояли лучники - похоже, за оружие взялись все, от мала до велика, и даже девки с бабами, не забывшие еще детские забавы, когда все, и мальчишки и девчонки, бьют из слабых детских луков пролетную птицу.
И ворота - вот они, совсем близко... Бойша, не теряя времени, взмахнул нефритовой дубинкой приказывая своим - внутрь! Сам вождь с немногими лучшими воинами отступал последним. Людская круговерть швырнула к его невеликому отряду и Таши с Тейко. Непримиримые враги оказались рядом - Тейко с копьем, уже успевшем сегодня испробовать горячей диатричьей крови, и Таши со своим знаменитым луком.
Гарцующая птица с размаху вогнала кремневый наконечник себе в грудь, пронзив непробиваемую людской рукой броню грудных перьев. Почувствовав рану она отдернулась, почти вырвав копье из рук Тейко; карлик стараясь справиться со взбесившейся от боли диатримой, на мгновение забыл о собственной безопасности, неловко открылся - и его тотчас в упор достал стрелой Таши...
Но и люди теряли многих, слишком многих. Падали раненые, рвался строй, еще чуть-чуть - и совсем смели бы диатриты рать Бойши. Хорошо, у своих стен бились, недалеко бежать...
Последний, самый страшный удар диатритов принял на себя Бойша. Уже поняв, что добыча ускользает, карлики и птицы ударили с такой яростью, что едва не втоптали в пыль оставленный отходящими заслон.
Таши пустил меткую стрелу, сбив чужинца, закинул руку за спину, чтобы выхватить следующую стрелу, но пальцы встретили пустоту - в висящем над плечом колчане больше ничего не было. В то же мгновение остался безоружным и Тейко - наскочившая боком птица вывернула из его рук массивное копье, рванулась и помчала прочь оглашая окрестности хриплым криком. Копье так и осталось в ране и теперь волочилось по земле вслед за теряющей силы диатримой. Кто-то из воинов упал, пробитый кривым клювом, кто-то продолжал сражаться, просто потому, что не было секунды, чтобы вбежать в ворота и спасти себя самого.
И в этот миг вперед шагнул Бойша. В левой руке он держал меч с обсидиановыми вкладышами, а в правой... в правой был зажат священный нефрит.
Неуловимым движением Бойша увернулся от первого удара клювом, а второго диатрима нанести уже не успела, потому что Бойша внезапно и резко взмахнул нефритом. Таши показалось, что Бойша что-то выкрикнул при этом, но слова в том кличе были странные и непонятные.
Из-под зеленого камня а разные стороны брызнула кровь. Плоть диатримы смялась, словно снопик сухой травы: нефрит перебил страшилищу шею, и не просто перебил - а снес напрочь. Из раны выглянул обломок кости, неестественно белый на алом фоне; хлынула кровь из разорванных жил. Дергая лапами в предсмертии, птица грянулась оземь, а упавшего карлика Бойша ударил пяткой в грудь - да так, что ребра у того, верно, вывернулись в обратную сторону, из рта плеснула кровь и он замер.
Диатриты растерялись. Прежде им не приходилось видывать такого, и они замешкались на один только миг, но этого мига хватило остаткам войска, чтобы очутиться за городьбой. Последним не влетел, не вбежал - с достоинством вошел сам вождь. И - десятки рук тотчас одним дыханием задвинули дубовые плахи.
Таши почувствовал, как у него подгибаются ноги. Еле-еле устоял, да и то лишь опершись спиной на очень кстати случившуюся здесь стену.
Глава 5
Встреча это не проводы, после битвы молчать не обязательно. Войско вернулось - крика на весь день было. Женщины, встретившие из похода мужей и сыновей, рыдали от счастья, не встретившие - выли от горя. Ромар, Матхи и старухи-целительницы, позабыв про былую вражду, трудились, не покладая рук (хотя у Ромара рук-то как раз и не было), пытаясь спасти хоть кого-то из раненых, которых не бросили даже попав под внезапный диатричий натиск.
Конечно, выходить удалось бы больше - не устрой Бойша дневку в балке.
Правда, тогда не вернулось бы домой все войско...
Последняя схватка с диатритами унесла четыре десятка жизней - больше половины того, что потеряли за весь ночной бой. Треть войска легла костьми, а враг по-прежнему стоял у самой городьбы... Вот почему мрачен был Бойша, когда начали, по давнему обычаю, славить вернувшегося с победой вождя... Да и то, какая это победа, коли погибших не сумели похоронить по-человечески, бросили во время бегства. Только Свиоловы сыновья дотащили до городьбы тело брата. Остальные лежали у самых стен, на виду у людей, и лучники не жалели припаса, отгоняя шустрых карликов, жаждущих полакомиться человечиной.
Злобные малютки потеряли троих смельчаков и еще одной диатриме вышибло стрелой глаз, но все же несколько мертвых тел было утащено в сторону и теперь изголодавшиеся карлики, собравшись кружком, пожирали их на глазах у стонущей родни погибших.
Такого люди не прощали никому. Черная ненависть сгущалась над округой, грозя разразиться новыми сражениями.
Таши в это время у городьбы не было. Очутившись дома, он первым делом отыскал Ромара. Не терпелось расспросить - как Уника? Однако безрукий старик только досадливо дернул обрубком плеча. Вместе с бабами он ворожил над раненым Рутко; парню разворотило бок, крови много вытекло, но ежели сейчас все порядком справить, то выкарабкается...
- Ничего с твоей Уникой не сделалось. Как сидела в Отшибной землянке, так и сидит. Потом поговорим! Видишь, у меня дел невпроворот...
Таши понурился и отошел. Верно... все верно, Ромар должен увечных пользовать, тут не до разговоров... да только все равно обидно. Мнилось - вести принесенные важней всего. Право же, глупо, совсем по-мальчишески - не терпится, чтобы похвалили...
Мало-помалу суета и крики стихали. На поле перед городьбой остались только мертвые - заплатив за угощение собственными жизнями, диатриты больше за страшным лакомством не совались.
Стряпухи уже во-всю орудовали над котлами - накормить вернувшихся молодых воинов; семейные давно сидели у своих очагов. Один Таши не находил покоя: ноги сами понесли его к Отшибной землянке.
Долго кружил Таши вокруг землянки - никак не получалось выбрать минуту, чтобы подобраться поближе, все время кого-то Хурак тащил мимо невесть зачем. Но вот вроде бы все убрались, даже вездесущие ребятишки.
И тут на Таши напала незнакомая прежде робость. Не так-то просто запретом пренебречь, ослушаться решения всего рода. Занавешенный шкурой вход в землянку манил и в то же время отталкивал. Ведь если застанут тебя за разговором с той, что между живыми и мертвыми, беды точно не оберешься.
Хотя, по нынешним делам... каждый воин на счету, с диатритами драться надобно, а не замшелые обряды справлять. А ну как не на пустом месте обычай стоит и от твоих дел всем худо станет? Но ведь Уника там одна, и что бы род ни приговаривал - живая она. Тоскует наверное, скучает, волнуется...
И Таши решительным шагом двинулся к землянке.
Хотел окликнуть любимую и не мог горло - сдавило. И слова все куда-то запропали, так что только и сумел выдавить:
- Уника!.. - и снова:
- Уника!
За занавесом послышался шум, словно бы даже упало что-то, а потом раздался знакомый голос:
- Таши!.. живой!.. живой...
- Уника... - беспомощно выдавил Таши.
Уника громко всхлипнула, но через мгновение справилась со слезами и немедленно напустилась на Таши:
- Ты зачем пришел? Зачем со мной говоришь? Хочешь, чтобы тебя вовсе из рода изгнали?! Все, что надо, мне Ромар втайне скажет, так, что другие и не увидят и не услышат. Ну-ка, быстро отсюда! И чтобы не видела тебя я здесь!.. Ишь, чего выдумал!..
- Уника... - попытался вставить слово Таши, да только куда там!
Девчонку разве переспоришь... Так и пришлось уйти ни с чем.
Позже, когда воины, вернувшиеся из похода, утолили первый голод и все как один завалились отсыпаться за прошлые дни, Ромар сам нашел Таши. И сразу же напустился еще почище Уники.
- Ты что ж вытворяешь, еловая голова? Ты, что, сам решил Унику на смерть отвести? Или, думаешь, врагов у тебя мало? Да Тейко со Свиолом только и ждут, чтобы тебе в горло вцепиться. Ты у них - словно бельмо на глазу. И коли тебя возле Отшибной землянки увидят - жди беды. Не для себя жди, - что с тебя, дурака, взять! - а для нее. Так что и ноги твоей чтобы там не было! Унике я сам все твои слова перескажу, не сомневайся.
В этом Таши как раз и сомневался. Как тайные, сердечные слова, что только меж двумя говорить и можно - третьему поверять? Даже если третий - Ромар, который больше чем отец, - а все равно промолчишь. Так как-то лучше.
- Передай... что жив я, цел, не ранен... Что про нее думаю... - выдавил Таши.
- Вот и хорошо. Большего ей сейчас и не надо. Ни к чему ее диатритами пугать. Она ими и без того напугана. Слыхал, что здесь приключилось?
- Нет.
- Ну так поспрошай у Латы, я ей велел рассказать. А с Уникой, чтоб ни полслова! Ей о ребенке думать надо. Ну, ладно, хватит о ней, рассказывай, что в походе видел...
***
Вечером родичи собрались на большую тризну. Нельзя было устроить ее, как встарь, за городьбой - потому что уже под вечер к осаждавшим селение диатритам подошел новый отряд, в котором без труда опознали остатки той орды, что разбили на Истреце. Слишком много было раненых карликов, да и птицы растрепаны больше обычного. Ромар и Матхи, прибегнув к колдовству, тоже подтвердили, что явились старые знакомцы.
- А и немного же их осталось... - проворчал Мугон, стоя рядом с Таши на приступке частокола, откуда удобно было метать стрелы.
Диатритов и впрямь вернулось едва ли больше сотни. Остальные где-то пропали, кто мертвыми телами на речных скатах, кто заплутав в степях Завеличья...
За стенами долго раздавались визгливые вопли и птичий клекот, однако ближе к ночи находники все-же убрались восвояси, не рискнув ночевать под самыми стенами селения. Не теряя времени, Бойша тотчас нарядил людей за водой; работа женщин и подростков разом стала уделом опытных охотников.
От Великой остался один крошечный ручеек. Совсем крошечный, две ладони глубиной. И не слишком чистый - вода мутная, несет какую-то взвесь и пахнет дурно. И тем не менее это была вода. Покуда вода течет - жизнь тоже не остановилась. А грязь Ромар велел отделять, пропуская воду через древесный уголь.
Начали тризну, когда уже стемнело; да только выходила она какой-то сдавленной, придушенной, слова лишнего никто не скажет. На тризне вообще-то плакать не полагается. Тризна должна быть веселой, чтобы павшие родичи не горевали и не тужили сверх меры, чтобы видели - одержана победа, разбит враг; а что новые подоспели - так ничего, и этих одолеем. Пока сердце крепко, пока не согнулся ты - до тех пор никакой враг над тобой, над родом твоим не восторжествует.
Скудной выдалась эта тризна. Все угощение - из запасов. Где свежатинки-то взять? И хотя и петь начинали, и даже пляску заводили - не таким все было как должно, натужно получалось. Дорогонько куплена победа, треть воинов в поле осталась; ежели такую цену за диатритов платить, так никаких людей не хватит. Веселились поначалу только несколько молодых воинов, ошалевших от первого боя и первой победы - а главным образом от того, что назад живыми вернулись. Но и они потом поутихли, пригорюнились - нельзя ж веселиться, когда все вокруг мрачные сидят, словно в селении черный мор.
И как-то само собой вышло, что не тризна получается у детей Лара - а всеобщая сходка, сбор всего селения. И, значит, должен Бойша перед людьми ответ держать - как дальше-то жить станем?
Хотя и так уже всем, даже самому последнему тугодуму понятно - плохи дела, хуже некуда. Второй раз диатриты в ловушку не попадутся, а в чистом поле с ними справиться вообще никак не возможно.
Тишина сама собой воцарилась на тризне. Даже Матхи, ревнитель обычаев, не стал ничего говорить - мол, не сходка здесь, не о том речь повели. Промолчал слепой шаман, сидел, голову опустив - и Таши заметил недовольный взгляд Ромара. Тоже правильно - когда плохи у рода дела, когда враг на пороге - кому же, как не шаману людей ободрять! А коли сидит колдун с опущенной головой - то даже младенцу ясно: не отвести беду. Эдак и духом пасть можно. А тогда - какие из родичей воины?
И, предвидя всеобщее уныние, первым вышел в круг Ромар. Искалеченный рузархом, изглоданный жизнью, перекошенный на один бок - сейчас он казался прямым и стройным. Глаза смотрели в упор, и под их пристальным взглядом сами собой начинали отступать отчаяние и тоска - "Справимся, не можем не справиться!" - и выпрямлялись согбенные спины, сжимались кулаки, возвращалась решимость.
- О чем печаль, родичи? Бойша с победой вернулся! Немало диатритов побито за три дня! Значит, можно с ними сражаться, можно и бить. Или кто думает, что не побьем? И не таких бивали! - всем почудилось, что рубанул при этом колдун воздух отсутствующей рукой - да так, что воздух застонал, как бывает, если зажат в ладони меч.
Ясно, что в таком деле колдуну никто возражать не думал, и Ромар продолжал, пытаясь хоть как-то приободрить павших духом:
- Непривычно драться с диатримами, тяжело, но можно. А как привыкнем, научимся этому делу, то будем походя бить. Жаль, маловато времени отпущено нам на учебу, но да уж сколько есть. Одно чужинское полчище разбито. И второму того же не миновать!..
- Эк вы, мужики просто судите! - ощерилась Крага, - а вот что мы есть будем? И без того с этой войной все работы на женщин свалили. Эдак мы быстро припас потравим, а дальше что? День вас не покормить, два... а там вы и копий таскать не сможете!
Бойша недовольно поморщился: некстати вылезла старая! Пользуется, что здесь не совет набольших. Никак не смирится злая старуха, что Унику из ее воли вывели - но говорит верно, от ее правды не отвернешься. Гурты погибли. Хлеба и так уродилось немного из-за засухи. Великая обсохла. Рыбы не стало. Охотиться чужинцы не дадут, а ведь сейчас самая пора осенних облав. Всем понятно - зиму пережить сумеем, только если с диатритами покончим. А вот покончишь ли с ними, или же они с тобой покончат? Но все же слово сказано и ответить надо.
- Твоя правда, мать, - ровным голосом произнес Бойша. - Ныне это всякому ясно - или сломаем мы чужинцам хребет, прогоним обратно в пустыни - или самим придется уходить с родных земель.
Тишина пала на круг. Та тишина, что страшнее крика: Как так уходить?!
Куда уходить?..
Но оказалось, что у Бойши на все уже готовы ответы. Впрочем, на то он и вождь, чтобы заранее отвечать на незаданные вопросы.
- Ко всему надо быть готовыми, - с напором повторил он. - Род должен жить, а где - не так важно. Поймет и простит нас великий Лар. Уходить нам есть куда. За Белоструйную пойдем, куда подались сыновья тура. Одно наше селение там есть, значит, и еще будут. Там засуха не такая страшная - прокормиться сумеем. Переждем лихие времена, а потом обратно вернемся. Не бывает вечных засух, - Матхи кивнул головой в знак согласия. - И эта тоже пройдет. Но первее всего - чужинцев разбить. Если они к Белоструйной за нами пойдут - покоя не будет. Вот о чем думать надо! У кого мысль дельная есть, как врагу досадить - говорите!
Бойша сел. Пусть теперь другие скажут - как с врагом управляться?
Глядишь, все вместе и придумают что...
- А чего тут думать, - проворчал Мугон. - Первых чужинцев мы на крутояре ночью взяли. И других взять точно так же! Выследить, где они лагерем стали - и ударить! Так, чтобы и маму свою чужинскую навсегда забыли.
Родичи отозвались многоголосым гудом. Правильно сказал Мугон, верные слова нашел. Как иначе с диатримами справиться? Не в чистом же поле, при свете дня!..
- Еще бы засады устроить... - подал голос кто-то из Свиоловых сыновей. - На деревьях засесть, сверху чужинцев бить. Там и башка птичья близко, и карлик сверху не прикрыт...
- Станут они тебя под деревьями дожидаться! - оспорил говорившего Макос. - С карликами воевать - это не тигра на козленка приманивать. Да и где ты у нас в округе столько деревьев найдешь? Чужинцы, по зарослям неохотно шастают...
Курош и сам уже видел, что глупость сказанул. Вон и люди смеются - полез землепашец с охотником спорить, как дичь ловчей бить!
Судили, рядили, спорили. Бойша не препятствовал. Понимал - нужно роду выговориться. При таких делах невысказанное слово горькой обидой становится.
Долго гудел народ. Препирались мало не дотемна, пока не погнал вождь людей за водой.
Ушли, растворились в полумраке. Таши нес на плече здоровенную долбленку. Тяжело, но зато воды много влезет. В селении каждая капля на счету. Вместе с Таши шло еще десятка три воинов; такой поход теперь - дело для настоящих мужчин. Колдуны сказали, что в округе шастает немало карликов. Ловить их по кустам до самого утра можно. Правда и они на десяток вооруженных человек не попрут. А ежели увидят безоружных, да еще и женщин - запросто порезать могут. Так что теперь каждый шаг за городьбу - под охраной.
Оскальзываясь на оголившемся дне люди спустились к ручейку, что покуда струился меж мертвых берегов. И здесь их ждал новый удар. И прежде вода была нечистой, застоявшейся в лужах и омутах, но теперь неширокая полоска воды столь явно смердела гниющей тухлятиной, что люди невольно попятились, зажимая носы. Пить это было нельзя, никакой уголь не поможет.
Замерли в оцепенении. Как же так? Вчера еще была вода! Пусть грязная, но не такой же яд!
- А не карлики ли это нам подстроили? - еле слышно процедил сквозь зубы Мугон. - Ну-ка, пройдемся на шаг повыше, посмотрим, что там приключилось.
Идти пришлось не то чтобы очень долго, но в темноте дорога показалась бесконечной. Ручеек лениво извивался по бывшему речному дну, распадался на отдельные струйки, разливался лужами и озерками. Местами путникам грозили ямы, наполненные стоячей водой... Не лучшее место для ночного похода - оголившееся речное дно.
И все-таки, нашли причину несчастья, не глазами нашли, а возмущенным обонянием.
В одном из мест, где вода образовала стоячий затон, в нос идущим ударила такая струя вони, что сразу стало ясно, что тут и есть источник заразы.
Неподвижная вода тускло отблескивала в изредка прорывавшихся сквозь облака лучах луны, и хотя этого света было недостаточно, чтобы как следует видеть, но и того, что удалось рассмотреть, было достаточно. Темными грудами торчали из водной глади притопленные овечьи туши, громады забитых диатрим и чуть ли не тела самих диатритов.
Так вот куда дели коротышки чудовищную добычу первого дня! А люди-то гадали: неужто диатритам удалось слопать такую прорву мяса? Тут, какой утробистый ни будь, а столько не заглотишь.
И тут в стороне раздалось чириканье карликов. Весело переговариваясь, они волокли еще какую-то гадость. Встали на краю озерца, раскачали в четыре руки и швырнули что-то в воду - кажется убитую пять дней назад собаку.
Первым пришел в себя Тейко. Одним могучим прыжком он вырвался из вязкого ила на твердую корку пересохшего дна и бросился за шарахнувшимися недомерками. Следом кинулись остальные молодые парни - чуть не десяток человек. У кого-то в руке появился факел - с одной искры разгорелся! - от него разом подпалили еще пяток. Тейко к тому времени догнал одного из коротышек, взмахнул топором. Карлик повалился на землю, стремясь уйти от удара, но в скользкой грязи не сумел откатиться как следует, и острие боевого топора обрушилось ему на затылок.
Когда вспыхнул огонь, вдалеке раздался разноголосый крик. Темные тени бросились врассыпную от туши убитого зубра, которого чужинцы тоже старательно волокли в общую кучу. Пробегая мимо, Таши с ужасом подумал, что ведь это старый зубр, хозяин священной рощи мог найти здесь свой конец. Нет, не будет мира с диатритами и пощады им не будет! Даже если они сбегут обратно в свои барханы, он достанет их и там и не успокоится, пока последний карлик не издохнет лютой смертью и последняя птица не ляжет кучей падали!
Первого карлика Таши догнал, когда тот пытался вскарабкаться по осыпающемуся песчаному откосу, ведущему наверх, к бывшему берегу. Таши ударил его в спину, не чувствуя ничего кроме радости, - наконец-то он напоил топор кровью врага!
Тейко был уже далеко впереди, он догнал еще кого-то, Таши слышал его ликующие крики и визг карлика. Другие парни тоже бежали вдогон за диатритами, у большинства из которых даже пичек с собой не было - не ждали работнички такой скорой вылазки.
И вдруг крик переменился, исчезли победные ноты и послышался в нем дикий ужас:
- Птицы!.. - орал Тейко.
Гигантские фигуры одна за другой вырастали на фоне неба. Диатримы бежали вслепую, ведомые наездниками. Но уж пламя факелов они разглядели сразу и поспешили на огонь, словно небывалые ночные мотыльки, летящие на свет.
Таши широко размахнулся и швырнул факел навстречу бегущему чудовищу, на мгновение ослепив не только его, но и крошечного наездника, а потом кинулся обратно к руслу. Мгновенно роли переменились, теперь охотники бежали, спасая свои жизни, а визжащие карлики гнались за ними. По счастью все парни догадались избавиться от опасных факелов и это позволило тем, кто уже поднялся на обрыв, спуститься вниз.
Диатриты, которым и днем-то было непросто провести своих тварюг через русло, следом не пошли, остались над обрывом.
Возле отравленной лужи парней поджидали старшие охотники. Стояли ощетинившись копьями, прислушивались к тому, что творится возле берега.
- Что там?! - крикнул Мугон, услыхав, как бегут в темноте недавние преследователи.
- Птицы у них там! - ответил за всех Тейко. - Еле ноги от них унесли.
- Сами-то все целы?
- Вроде так... Ну-ка, кого не хватает?
Быстро пересчитались - оказалось, что все на месте и никто даже не ранен, а вот карлики потеряли четверых. Двух сумел догнать Тейко.
И все-таки, о победе говорить не приходилось. Конечно, пока парни устраивали облаву на безоружных карликов, старики успели подняться еще выше по течению и набрать воды во все баклахи, но на целый день питья из такой дали не наносишься. Да и сейчас, отправившись с Мугоном, большинство оставило долбленки внизу. А на крутом берегу уже, не скрываясь щебечут диатриты и не нужно быть мудрецом, чтобы понять - затевают новую пакость.
В селение вернулись понуро - ни на ком лица нет. Воды принесли - всего ничего, а вот дурных вестей - полный короб.
***
Наутро чужинцы подступили к самому селению. Без толку носились взад вперед на своих птицах, орали, визжали, размахивая копьями, словно приглашая выйти за городьбу. Родичи молча смотрели поверх острых кольев, на визги диатритов уже никто не отвечал, только луки вскидывали, если кто-то подходил слишком близко.
В селении почти не осталось воды; но даже дети ни разу не заикнулись о жажде: словно в сильный голод начинал действовать страшный закон, по которому последний кусок отдается не детям, а тому, кто сейчас защитит, а потом добудет. А детей, в случае чего, и новых родить можно.
Ромар, Матхи, Бойша и еще несколько старших мужчин весь день проговорили взаперти; разошлись мрачные.
Таши промаялся целый день, а потом не выдержал - как темнеть начало прокрался к Унике. И вновь она его отругала, словно мать нашкодившего мальца. И даже говорить не стала.
Когда совсем стемнело, и луну сокрыли наплывшие тучи, Бойша повел охотников за частокол. Селению нужна вода, даже если за каждую ее каплю придется заплатить равной мерой крови.
Вернулись лишь под утро, усталые и злые, правда без потерь и с водой; не осмелились карлики нападать в темноте да еще посредь речного русла. Но зато устроили еще один завал из битых тел, отнеся его много выше по течению. За день зараза успела растечься по всем ямам и затончикам, так что теперь воду так просто не достанешь - еще немного, и всей ночи не хватит, чтобы один раз по воду сходить.
Тут уже и самому тугоумному стало ясно - не берегах Великой роду Лара не продержаться.
Когда шли назад, то не только тащили воду, но, выбравшись к роще и не найдя там засады, по приказу Бойши успели нарубить молодых рябин - из них потом в селении сделают длинные ратовища, чтобы можно было на переходе отбиваться от наседающих птиц. Всем понятно: пока царит засуха, до пока Великая не вернет сил и не потечет полноводно, сметая всякую заразу, - до тех пор коротышки будут портить и перенимать стоячую воду. Значит - надо уходить. Двигаясь по труднопроходимому руслу, добраться хотя бы до верхового селения. Там, возле самого леса, с водой всегда было легче.
Оставалось надеяться, что и на сей раз засуха сказалась в верховьях не столь сильно, как в коренной степи. И от диатритов отбиваться всем многолюдством легче будет. Зиму перезимуем - глядишь, и засуха кончится, надеялся народ. На самый крайний случай оставался отход к закатному селению, за Белоструйную. В горы, никакие диатриты не сунутся.
Поутру Бойша и Матхи объявили решение - уходить на север. Перечить никто не стал, хоть и положено такие вопросы решать не волей старейшин, а на общей сходке. Достаточно горло драли. Пора дело делать, иначе во всем роду ни одного человека не останется.
Собирали скарб. Что не могли унести с собой - закапывали, надеясь вернуться; хотя и догадывались - как чужинцы в селении похозяйничают, едва ли прежним хозяевам что-нибудь из спрятанного отрыть удастся. Плохо было, что нельзя взять с собой весь съестной припас - просто спин донести не хватит. Ладили волокуши. Кто побойчей - вздыхали: эх, нам бы таких птичек, чтобы на спинах ношу таскали! Другие ругались: век бы этих птичек не видать!..
Про Унику никто не вспоминал; а сама преступница по-прежнему сидела в Отшибной землянке; и не находилось ни одного человека, кто рискнул бы заговорить с ней.
Выходили из домов молча - в начале похода нельзя чувствам волю давать. Кланялись порогам, рыжим суриком чертили на дверях и пологах фигуры предков и охранительных духов, чтобы никакой чужак не сумел безнаказанно влезть в дом. Обещали вскоре вернуться. А уж какие стоны, крики и плач рвали души, то одни предки ведают.
Догорела вечерняя заря. Дубовые плахи, запиравшие вход, оттащили в сторону. И людская река - двадцать три сотни - потекла прочь. На север. К лесам.
***
Перед тем, как покинуть селение, Матхи, Бойша, Ромар, и еще человек десять старейшин и старших матерей отправились к Отшибной землянке. Нужно было вывести лишенную имени - она хоть и приговорена к смерти, но не клювам же диатрим вершить приговор!
Следом за нАбольшими увязался и Таши. На него пару раз бросили косые взгляды - но Бойша повел плечом и все разом прекратилось. Парень молодцом дрался у Истреца. И нечего на него зря глаза пялить.
Возле Отшибной землянки остановились. Матхи, Ромар и Бойша вышли вперед, к самой шкуре, что занавешивала вход. Шаман в полном облачении тряхнул было бубном, гортанно затянул призыв духам - служителям Хавара; как никак свое же Запретное слово снять нужно! - и тут из землянки донесся осторожный голос Уники:
- Мне... выходить можно?
И прежде, чем Матхи успел ответить - зачарованная шкура отмахнулась в сторону; Уника несмело шагнула за охраняемый чародейством порог.
Все так и обмерли.
- Ай да девка! - медленно проговорил Бойша. - Что ж это выходит, а, Матхи?
Шаман неожиданно улыбнулся, и так удивительна была улыбка на его всегда хмуром лице, что у Таши челюсть отвисла от изумления.
- Что ж тут не понимать? Знамение простое можно и предков не спрашивать. Глядите сами, родовичи! Заклятье я именем Матери-Земли наложил, и кроме меня его только сама Земля снять могла. Значит, показывает Великая Мать, что нет на Унике вины перед ней. Иначе как бы она сквозь такое заклятье пройти сумела?..
Люди оторопело молчали. Да, тут не поспоришь.
Ромар глядел в землю, многозначительно хмурил брови, намертво подавив ехидную усмешку, что отчаянно просилась на лицо. Ай да Матхи, ай да хитрец! Ничего не скажешь, заклятие именем Матери-Земли вещь серьезная, да только чтобы снять его, духов справедливости звать не нужно. Сам вход заговорил, сам заклятье и снял. Вон, земляной порожек, что так аккуратно перешагивался все эти дни, в одном месте словно случайно сбит умной ногой слепца. Кто не понимает в тайном искусстве, тот и заподозрить ничего не сможет. Зато старейшины и строгие старухи своими глазами видели, как оправдала девку всеобщая Мать. Ловок, ловок шаман, умеет пыль в глаза пускать!..
Уника стояла, переминаясь с ноги на ногу.
- Что приговорим, старшИна?! - грянул Бойша. - Время дорого, речи говорить да сходы собирать некогда... Будем ли в самом начале похода предков гневить кровавой жертвой? Или станем Матери-Земле перечить? Что скажете: считаем девку оправданной?
- Считаем... - вразнобой ответили старики.
Таши и Лата разом кинулись обнимать Унику и едва не сбили ее с ног.
Старый Лат, словно забыв, где находится, безостановочно кивал седой головой. Муха, так и не проронивший ни слова, безнадежно махнул рукой и, волоча ноги, пошел к своему дому, где рыбаки неведомо зачем сворачивали большой невод. Что этим неводом в изгнании ловить? Нет в мире рек, что сравнились бы с Великой.
Даже Свиол промолчал - понимал, что не такая пора, чтобы раздор меж людей селить. И только Крага не смогла сдержать языка.
- Ну-ка, погодьте! - потребовала она. - Ежели девка невиновна, то как мы-то дальше будем? В семье зубрихи Асны ей оставаться никак нельзя! Что ж, нам ее обратно к чернокожим в семью переводить?
- Не знаю, мать, - ответил Бойша. - Это дело не мужское. Как решите, так и будет. А мне недосуг.
Вождь развернулся и быстрым шагом отправился последний раз обходить селение. Старухи, подгоняемые недовольными взглядами, сошлись в кружок и, против обыкновения, в одну минуту без всякого шума решили, что Унике в семье Асны не быть, и ни в какой другой семье не быть, а быть самой по себе, безо всякой семьи. О лучшем решении Бойша и мечтать не смел; первая трещина камень колет.
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Акунин Борис
Пехов Алексей
Шилова Юлия