Чтение 11–й страницы книги ~Шкатулка рыцаря~

скот и зудав соленый, прорезался парагвайский акцент: - Гус... Ты так
сказаль? Гус?.. Зачем ядовит? Почему Флорида? Он ядовитый бывает не!..

- Вот я и говорю.

"Беляматокий."

Редкое слово, оценил Шурик. Ни одна буква не повторяется. Жаль,
неизвестно, что означает. Впрочем, Лигуша на такое богатое слово все равно
не потянет. Рвется, зовет кто-то через всю страну - беляматокий, дескать,
беляматокий!..

Тоскливый зов.

Что-то изменилось в кафе.

Шурик не сразу это отметил.

Потом до него дошло: в кафе все молчали.

Он оторвался от объявлений.

Приятели Гаргоса смотрели на него. Даже те, с багровыми затылками,
что сидели к нему спиной. В их затуманенных алкоголем глазах теплилось
какое-то гнусное ожидание.

- Че, Иван? - волнуясь, спросил Гаргос, не оборачиваясь к Лигуше (и
без того было видно, что обращается к нему). - Драка будет?

- А вы монетку бросьте, - тоже не оборачиваясь просипел бывший
бульдозерист. - Решка выпадет, к драке. Орел, сам Бог велел.

- Точней не можешь? - Гаргос обиделся.

Куда уж точней! - с подозрением удивился Шурик. Если они обо мне,
надо сваливать. Чем я им помешал? Газетой шуршу?

- Он уйдет, Иван? - недоверчиво спросил настырный Гаргос.

Ему не ответили.

Тощий официант, вынырнув из-за Шурика, шепнул:

- Междугородняя. Вас зовут. Хотите, поднимитесь к администратору,
хотите, в свой номер.

Врал, наверное. Не хотел скандала.

- Я к себе поднимусь.

То, как смотрели на него Гаргос и компания, ему не понравилось.

Забрав у официанта поднос с пивом, он поднялся. Он остро чувствовал,
Лигуша в нем угадал что-то. Враждебное, не свое. Вот ни разу и не
взглянул, но угадал, угадал что-то...

С подносом в руках, не оглядываясь, смиряя себя, Шурик поднимался по
лестнице. Он знал свою слабость. Больше всего ему хотелось сейчас
вернуться в кафе, запустить подносом в приятелей парагвайца и выбить стул
из-под Лигуши. Он знал: ему нельзя возвращаться. Он знал: он не вернется.
Ты же работаешь, сказал он себе. Ты работаешь на помойке. Помойка не может
благоухать как шанель.

Шурик боялся себя такого.

Где-то в апреле возле универмага "Россия" Шурик отбил у пьяных,
озверевших от пьяной силы юнцов вопящую, как милицейская сирена, девчушку.
Вырвавшись из потных и мерзких лап, девчушка дала деру, забыв даже, как
потом выяснилось, позвонить в ближайшее отделение. Семь разочарованных и
обнаглевших юнцов, потные акселераты, заглотившие каждый по паре бутылок
портвейна, тяжело притопывая шнурованными кроссовками, пошли на Шурика. Он
украл у них удовольствие. На ходу вооружаясь, кто палкой, кто ржавой
железкой, акселераты шли на Шурика, круша по пути хрупкие стекла
автомашин, пристроившихся на стоянке. Владельцы коммерческих ларьков,
попрятавшись за металлическими ставнями, не без удовольствия следили, как
мента в штатском, а может, сотрудника налоговой инспекции (за кого еще они
могли принять Шурика?) загоняют в тупик под глухую кирпичную стену.
Единственное, чего боялся Шурик - не сорваться, не искалечить юнцов. Из-за
этих проклятых мыслей он действовал чуть замедленно. Не то, чтобы он
пропускал удары, нет, просто в последний момент за остекленелыми
взглядами, за кривыми, уже нечеловеческими ухмылками, за воплями, мало
напоминающими человеческие голоса, он вдруг, как звезду из тьмы колодца,
прозревал в несчастных акселератах им самим непонятное отчаяние, и боялся,
боялся сорваться, дать волю кулакам...

Где-то в январе на заплеванном, гудящем, как рой, центральном рынке,
два смуглых гуся в потертых кожаных куртках рассыпали по грязному снегу
лук, принесенный какой-то старушонкой на продажу. Старушонка,
крест-накрест перевязанная теплым платком, беспомощно смотрела, как гуси,
гогоча, топтали сапогами лук. Наверное, это было все, чем владела
старушонка. Шагах в пяти стоял милиционер. Он ничего не видел, потому что
не хотел видеть.

Уложив гусей на заплеванный снег, Шурик показал милиционеру
удостоверение.

"Я их заберу", - лениво сказал милиционер.

"А через час они вернутся?"

"Тебе-то что? - усмехнулся милиционер. - Они свое получат."

И усмехнулся еще раз:

"По закону..."

"Видишь, - сказал один из гусей, лежа на грязном заплеванном снегу,
но ухмыляясь. - По закону!"

Услышав про закон, старушонка заплакала...

Ледяной шип уколол Шурика. Больше всего ему хотелось сейчас
спуститься в кафе. "Так же не должно быть, - сказал он Роальду однажды. -
Я по морде хочу гаду вмазать, а у него там что-то в глазах, и кулак не
поднимается. Почему? Наверное, во мне что-то сломалось." - "Да ну, - грубо
сказал Роальд. - Просто ты уже не трава."

В августе, год назад, Роальд, Сашка Скоков и Шурик участвовали в
засаде на банду Соловья - Кости-Пузы. Два месяца Сашка Скоков выслеживал
Соловья, днюя и ночуя в картофельной ботве на огороде старика Пыжова, за
вполне умеренную плату согласившегося пустить на квартиру тихого
квартиранта. Частные дома, беспорядочно разбросанные по плоскому берегу
умирающей речушки, не были, собственно, окраиной Города. Соловья это,
конечно, устраивало.

За Костей-Пузой тянулся длинный след.

Впервые Соловьев, будущий лихой Соловей, попал в руки закона в
Городе. Было ему пятнадцать с небольшим, шел шестьдесят восьмой год, и из
колонии Соловей вышел уже Костей-Пузой. И кличка, и имя, все было
тщательно расписано на пальцах рук, будто Соловей сразу хотел сказать
властям: хватит! Теперь я не прячусь! Я теперь всему научился, а дуги
пусть медведь гнет... Три раза садился Соловей на разные сроки и к сорока
годам подробно изучил "Кресты", Бутырку, Владимирскую пересыльную и массу
других не менее злачных мест. Убийство в Свердловске, разбой в казахских
поселках, три мокрых дела в Томске и в Городе... Было ради чего
выслеживать Костю-Пузу. Сашка тогда хорошо сработал.

В ночь засады в деревянном домишке, выходящем глухой стеной в огород
старика Пыжова, пировали сам Костя-Пуза, его двоюродный брат и мрачноватый
тип, известный уголовному миру не менее чем по семи кликухам. В эру
свободы, объявленной в стране, Соловей и его подручные не теряли времени
даром. Не один Роальд мечтал определить Костю-Пузу и его дружков
куда-нибудь подальше, но повезло Роальду...

Впрочем, засада не удалась. Несмотря на позднее пиршество бандиты
держались настороже. На голос милицейского капитана, предложившего
соловьям сдаться, Костя-Пуза ответил выстрелами из обреза. Его поддержал
двоюродный брат, пустив в ход газовый пистолет. Пользуясь шумом,
Костя-Пуза через угольный люк выскользнул в огород старика Пыжова. В
темноте он налетел прямо на Шурика. Был момент, когда Шурик понял -
Соловей сильнее... Не окажись рядом Роальда, Шурику пришлось бы туго, но,
к счастью, Роальд оказался рядом и не зря вокзальные грузчики держали
Роальда за грубого...

Оборвав с одежды обрывки картофельной ботвы, Шурик присел на какой-то
ящик. Его трясло. Роальд хмуро сказал:

"Сашку ранили."

"Где он?"

Роальд хмуро кивнул в сторону дома.

Сашка Скоков лежал на старом половике, брошенном в тень забора.
Вышедшая луна ярко освещала запущенный двор и повязанных подельников
Соловья. Рядом стоял, нервно потирая длинные грязные руки, хозяин дома -
спившийся мужичонка в потасканной телогрейке. Не останавливаясь, сам себя
не слыша, он повторял одно и то же: "Чего это, мужики, а?.." Несло
перегаром, кислятиной, землей, кто-то из милиционеров по рации вызывал
скорую, у всех были злые лица.

"Ты как?" - спросил Шурик.

Держась за плечо, Скоков беспомощно хмыкнул:

"Да ладно..."

И улыбнулся.

Эта беспомощная улыбка доконала Шурика. Он даже закуривать не стал.
Он слова больше не сказал. Сжав кулаки, он вернулся в огород. Костя-Пуза,
в наручниках, лежал в картофельной ботве и злобно скрипел зубами. "Ты,
мент! - шипел он, пытаясь разглядеть отворачивающегося Роальда. - Я тебя
поимею!"

Роальд курил. Казалось, он ничего не видит, но появление Шурика его
насторожило.

"Мотай отсюда, - сказал он грубо. - Скокову помоги, или там ребятам."

"Да, ладно, - благодушно кивнул милицейский капитан, очень довольный
тем, что ранен не его человек. - Я ж понимаю. Пусть набежит... Темно..."

Шурик смаху пнул Соловья в лицо.

Крысы! Подонки! Что позволяет им плодиться с силой такой невероятной,
такой неистовой?..

И снова бросился на Соловья.

Он ничего не видел, он ничего не чувствовал. Он бил ногами хрипящего,
катающегося в картофельной ботве Костю-Пузу, а милицейский капитан,
благодушно придерживая за плечо Роальда, в общем-то и не рвущегося
остановить Шурика, благодушно приговаривал: "Да пусть набежит. Чего там!"

И советовал: "Набеги, набеги. Легче будет."