медовые дыни. Море дивное, природа красоты удивительной; на весельной
лодочке плавали с визжащей от восторга полькой к шайтановым воротам, в
золотом рассветном мерцании поднимались на Карагач, к скалам-Королям,
встречать безмятежно всплывающий из-за Киик-Алтама солнечный диск,
купались в карадагских бухтах до истомы... а, уложив Полину спать, убегали
с Лизой за медовую скалу, в двух шагах от поселка, но уже в дикой,
скифской степи, прямо под пахнущими сухой полынью звездами молодо любили
друг друга. А по утрам Полушка-толстушка, нахалка такая - в ту пору она
действительно была мягко сказать, полновата, это сейчас вытянулась в
лозиночку - кралась к хозяйскому дому подсматривать, как знаменитый
океанолог, подстелив под колени коврик и повернувшись лицом на юго-восток,
оглаживая узкую бороду, что-то беззвучно говорит и по временам бьет
поклоны; и, возвращаясь, делала страшные глаза и громогласным шепотом
рассказывала: "А потом он делает знаешь как? Он делает вот так! А потом
бот так лбом - бум! Совершенно все не по нашему! А губами все время
бу-бу-бу! бу-бу-бу! Так красиво! Пап, а если я уже крещеная, я могу стать
мусульманкой?" - "маму спрашивай". - "Мам?" - "Нельзя" - "Ой как жалко! Ну
почему нельзя сразу и то, и то, и то?!" А по вечерам часами сидели за
длинным столом хозяйского дома, под виноградными сводами - "немножко
кушали"; Роза Рахчиева делилась секретами татарской кухни, Лиза -
секретами русской и прибалтийской; Фазиль рассказывал про моря, я про
шпионов, и кончающий школу, стремительный и сильный, как барс, Рамиль,
слушал, думал и выбирал героем меня. Как же он счастлив был, когда после
выпуска из училища оказался в Петербурге, со мною рядом.
купаться по лунной дорожке, и прямо на знаменитой карадагской гальке, или
даже в воде...
моя наконец провалилась между разъехавшимися кулаками.
чувствуя, что губы сами собой начинают улыбаться. Голосок родной,
обрадованный, безмятежный. Все хорошо.
Универ нынче... или хотя бы отложишь?
абитуриентов. Остальной год - там же преподавала, и занятие доброе, и все
ж таки еще какие-то деньги. Лишних не бывает.
только о еде, напал великан-обжора...
северному сдержанным имперским достоинством; из всех городов, что я видел,
такую ауру излучают лишь Петербург да Стокгольм. Через Дворцовую площадь,
под окнами "чертогов русского царя", как писал Александр Сергеевич
когда-то, и на выбор: либо через мост к Университету и Академии Художеств,
мимо возлюбленных щербатых сфинксов, либо по набережной мимо львов к
Синоду, либо через Адмиралтейский сквер и Сенатскую площадь, а дальше
опять-таки через мост, Николаевский; Потом, похлопав по постаменту
задумчивого Крузенштерна, еще чуток вдоль помпезной набережной и направо,
к небольшому, ухоженному особняку в Шестнадцатой линии. Но теперь не было
времени, и я вызвал авто.
даже угловатый деревянный крестик из под ее халата вклинился мне в грудь
по-родному. Она прятала лицо у меня на груди и стояла смирно; и думала,
наверное, о бедных абитуриентах, которые придут к неурочному часу и с
раздражением узнают, что занятия перенесены на полдень. Я слышал, как
колотится ее сердце, и сам терял дыхание. Скользнул ладонью по ее гибкой
спине, потом еще ниже, плотнее прижимая ее тело к своему. Возбуждение этих
диких суток сказывалось во всем; Лиза, послушно прильнув бедрами, чуть
запрокинулась, подняла порозовевшее лицо, заглядывая мне в глаза, и с
задорно утрированным изумлением спросила:
и, мгновенно срисовав обстановку, с визгом скатилась по лестнице к нам.
Скоро маму догонит ростом. Широко распахнула тоненькие руки и загребла в
объятия нас обоих. Она с ранних лет очень любила, когда мы обнимаемся, и
всегда норовила присоединиться. Иногда даже сама начинала возглавлять:
"Что вы ровно брат с сестрой сидите? А ну обнимитесь! Поцелуйтесь!" И
когда мы, посмеиваясь, соприкасались губами, восторженно и хищно
взвизгивала, с размаху прыгала к нам на колени, одной рукой обнимала за
шею меня, другой - маму, и совалась мордашкой к нам, чтобы целоваться
а-труа.
сказку! А ты уже отдохнул?
приподнялась на цыпочки и поцеловала меня в небритый подбородок.
марево сотен приглушенных разговоров и сотен шаркающих шагов висел в
громадном зале, время от времени его продавливал шкворчащий голос
громкоговорителей, объявляющих рейсы. Невозмутимый доктор Круус, свесив в
длинной руке строгий чемоданчик, стоял поодаль и все посматривал на часы.
Шалишь, до посадки еще восемь минут. Климов и Григорович из группы "Веди",
азартно жестикулируя, что-то доказывали друг другу, присев прямо на
ступеньку лестницы, ведущей на второй этаж.
всю ночь не спала, ждала, когда ты позвонишь...
исполняю... от сердца улетаю..." Может, это она уже исполняет повинность?
При таком тоне можно отвечать лишь, что все в порядке.
нибудь журнал опять задерживает с выплатой, и в доме нет денег. И что
угодно. Очень значимое слово "пустяки", когда его произносят так. Но
пытать о подробностях бесполезно - не скажет нипочем. Остается либо
бессильно гадать до зуда под черепом, либо махнуть рукой, дескать все
равно сейчас ничем помочь не могу. Но так вот раз махнешь, два махнешь,
три махнешь - и близкий человек становится чужим. А раз погадаешь, два
погадаешь, три погадаешь - и сбрендишь. Широкий выбор.
разглядела со своего Каменноостровского, что Круус опять отследил время и,
тактично не глядя в мою сторону, сделал знак сыскарям; те поднялись,
Климов набросил на плечо ремень яркой молодежной сумки с нарисованными на
раздутом боку пальмами и девицами в купальниках, Григорович, прядая
плечами, поудобнее упокоил на спине старомодный рюкзак. Конспираторы.