танафцев спрыгивали во внутренние дворики, другие пытались спастись по
крышам, и пастухи преследовали их, перемахивая через узенькие улочки,
разделявшие кварталы.
Калхас сметал с дороги тех, кто пытался оказать им сопротивление. Он не
стремился убивать горожан: просто отбрасывал их в сторону и догонял
Дотима. Страхи исчезли давно, их место заняли радость и упоение успехом.
Горячая тяжесть оружия сама влекла его вперед.
центральной улицей и стали сбрасывать защитников города прямо на копья
аргираспидов. Между тем голове колонны македонян все еще приходилось худо.
Более десятка ветеранов бездыханными лежали в ямах. Нескольким среброщитым
удалось перебраться на другую сторону ловушек, однако остальные,
поражаемые с крыш, застряли и ничем не могли помочь им.
перед ним оказалась свободна. Пастух перепрыгнул на крышу следующего дома
и обнаружил, что находится прямо над отрезанными от главных сил
македонянами. Сбоку на него кинулся старик с длинным широким ножом. Калхас
отбил его удар щитом и щитом же оттолкнул нападавшего. Старик растянулся
на крыше, беспомощно размахивая руками, из которых выпало оружие. Калхас
тут же забыл о нем, так как число вооруженных македонян стремительно
убывало. Их оставалось трое, двое. Они давно уже бросили сариссы, но все
равно тяжелые доспехи и щиты делали их движения слишком неуклюжими для
схватки, где противник находился на расстоянии локтя.
чужой и своей - пастух видел, что это Антиген. Вот вождь македонян сделал
выпад, отделился от стены, прикрывавшей его спину, и в тот же момент
толпа, окружавшая ветеранов, втянула его в себя.
спину. Человек охнул и присел. Пастух рубанул горожанина, нацелившегося
мечом в затылок Антигена. Потом бросил клинок, вытащил из-за пояса нож и
всадил его в шею того, кто оказался под ним.
достигал цели. Не ожидавшие такого нападения, горожане отпрянули в
стороны. Антиген поднялся на ноги: прижавшись плечом к плечу, прикрывая
друг друга от ударов щитами, они отступили к стене и в тот же миг с крыш
на танафцев хлынул поток подоспевших аркадян. Возглавляемые Дотимом, они в
несколько мгновений очистили от горожан значительную часть улицы.
Сбитые с крыш, горожане и на улице перестали оказывать сопротивление.
Аркадяне гнали их к противоположным воротам. Многие бросали оружие, воздев
ладони над головой вставали на колени, молили о пощаде. Аргираспиды
принялись разбирать завалы на проулках. Часть из них пробиралась на эту
сторону ям.
где-то видел.
одеяло, которое некто накинул ему на голову. Вначале Калхас ждал веселого
облегчения, но вместо него его охватила скука. Трупы, валявшиеся вокруг в
разнообразных позах, не внушали страха, но и не приносили радости или
удовлетворения. Калхас наткнулся на стеклянный, бессмысленно застывший
взгляд мертвого македонянина. Руки того были вывернуты, закинуты за плечи,
словно он собирался сделать гимнастический мост. Копье пробило латы
ветерана и пригвоздило к земле. Потом копье хотели вырвать, буквально
распотрошив грудь аргираспида. Но лицо мертвеца оставалось
тупо-равнодушным, только шрамы, покрывавшие скулы, были мраморно белыми,
настораживая пастуха своим холодом.
повернувшись к Антигену.
Антиген. - Даже такой, как ты, должен понять, что не ехидство здесь
уместно, а скорбь. Боги отчего-то позавидовали нам. Ничем иначе не
объяснить гибель стольких... Так как тебя зовут?
наклонил его голову к себе и, пачкая засохшей кровью, звонко поцеловал в
губы.
Клянусь, я запомню это.
несколько глубоких царапин на его груди и руках, он усмехнулся:
сильнее.
своего вождя невредимым, ветераны криками приветствовали его. Однако к
приказам они уже не прислушивались: беззащитный город вызвал к жизни
инстинкт грабежа, и македонская змея расползлась по Танафу. Хмыкнув,
Антиген махнул рукой:
Облегчение смешивалось с усталостью, и, чувствуя слабость во всех членах
своего тела, пастух сел на землю. Рядом с ними оставался только тот
македонянин, который сражался вместе с Антигеном. Это был совсем старый
воин. Дряблая, землистая кожа делала его похожим на древнюю черепаху.
Землистые складки окружали шею, а между костлявыми пальцами кожа
натягивалась словно перепонка. Отложив в сторону щит, морщась от боли, он
ощупывал края раны на левом плече. Она была рваной и выглядела страшно.
Калхас поразился тому, как этот человек вообще был в состоянии сражаться.
Между тем трупы, наваленные перед стеной, говорили о том, что в искусствах
Ареса он был искушен.
отодрал длинную полосу от его одежды. Калхас хотел помочь ему, но старик
буркнул: "Сиди!" и наложил повязку сам, действуя зубами и правой рукой.
осталось слишком мало жизни. Проведи ее спокойно.
сказанного дошел до него, он излил на Калхаса море грязных ругательств.
Антиген остановил ветерана, но и сам обратился к пастуху с укором:
Никогда не говори такого воину.
оружие, коснувшись его тела, не срезало подарок Гермеса.
Гермес?
закрыл глаза. Им овладело полузабытье, похожее на дремоту. Издалека
доносились крики, плач, грохот взламываемых дверей - все те звуки,
которыми наполняется город, отданный на разграбление. Антиген
переговаривался со своим воином, перечисляя по именам убитых и обещая
устроить для них пышные похороны. Но все это оставалось где-то на самой
грани слуха.
Удивительно: во время схватки Калхас забылся совершенно, но теперь его
память восстанавливала мельчайшие подробности происшедшего, все движения
рук, тела, оружия. Страх, который он бессознательно испытывал перед
штурмом, сейчас казался странным. Не испытывал он и отвращения; если бы
все началось вновь, Калхас не остался бы в стороне. Другое дело, что он не
находил в себе ни восторга, ни даже мало-мальского возбуждения. Скука и
усталость - вот те чувства, которые сопровождали проносящиеся в голове
картинки. Гермес правильно сказал ему ночью: война - не его стихия. И если
Калхас не теряется в ней, это не означает, что он когда-нибудь получит от
нее удовлетворение.
города последний обол. Уже сейчас может быть поздно.
богат, чтобы вознаградить его за это!
обратился к Калхасу:
разума!
Антиген. - Но у него заботливый демон. И, потом, он спас меня этим. Ты,
по-моему, Дотим, не слышишь: он спас меня!
тебе нечего здесь делать.
Калхас полез выручать македонянина. Его беззубый рот долго извергал
яростные сожаления: