Чтение 11–й страницы книги ~Флейтист~

претендующим на царский трон.

Я вынул флейту, стараясь думать только о Машетте, но, на свое горе,
взглянул вниз...

...Дзанни, не сняв фрака, не смыв грима, стоял за спиной Щурова. На
выбеленном его лице шевелились красные губы. Что он говорил своему убийце
- должно быть, обо мне что-то? Щуров внимал с сановной важностью.

Постыло блестели лысины комиссии, белели аккуратные бумажки,
незыблемо сверкал графин. Вид походной этой канцелярии впервые не ужаснул,
а рассмешил меня. Должно быть, так заседают в "ОВУХе" демоны-канцеляристы:
со скукой выносят решения и накладывают резолюции. Полноте, подумал я, что
это со мной? Почему вдруг мне стали одинаково смешны и Дзанни, и Щуров, и
скатерть на столе, и даже моя флейта? А-а-а, должно быть, я сумел-таки все
на свете обесценить, и этот гаденький смех есть - веселие души? В "ОВУХе"
мое "Дело" давно стоит на полке...

- "ОВУХ"! - вырвалось у меня. - "ОВУХ"!

Лысины недоуменно зашевелились.

Я поспешно поднес флейту к губам:

- ...И-и-звест-ный все-ем я...

Смех начал рвать мне горло. Флейта закашлялась и взвизгнула:

- Фир-лю-лю-у-у-у!

В этот миг Флейтист умер.

Занавес опускается. На просцениум выходят маски.

1-й ПЬЕРО. Как тебе это понравится, дружище? Этот тип решил пролезть
за границу, не имея на то никаких оснований!

2-й ПЬЕРО. Не волнуйся, мой друг, ничего у него не вышло. Комиссия не
прощает оскорблений!

1-й ПЬЕРО. Он крикнул ей: "Олух! Олух!", и это надо понимать как
"осел".

2-й ПЬЕРО. Но комиссия была отомщена, дружище. Великолепный Щуров
разделал негодяя Флейтиста под орех. Я сам слышал, как он кричал на него,
как грозил ему пальцем!

1-й ПЬЕРО. "Чтобы духу твоего в цирке не было! - кричал ему он. - А
то я сделаю тебе такое, что ты и на том свете вспомнишь!"

ОБЕ МАСКИ. (ХОРОМ, ШУТОВСКИ). И-хи-хи-хи-хи!

Удаляются, комически загребая ногами и напевая в ритме канкана:

По синим волнам океана,

Лишь звезды блеснут в небесах,

Корабль одинокий несется,

Несется на всех парусах!

Я упал на дно той ямы, куда летел так долго, вспоминая свою жизнь. Я
упал плашмя и застонал от боли...

Была ночь. Месяц на небе вышивал какую-то кружевную дрянь. Что-то
надо было делать. Я решил утопить вещи Флейтиста в Неве-реке и увязал в
один узел кафтан, парик, флейту. Пошел открывать дверь, но тут зазвонил
телефон. Я испугался, но трубку взял.

- Сергей Васильевич... - простонал знакомый голос. - Тру-у-дно мне...

Пауза. Я молчал.

- О-о-о... Утренний инцидент надо... о-о-о... признать ошибочным... о
господи... в разрезе общей... борьбы... за выявление талантов...

Я узнал Щурова, но притворно дунул в трубку и крикнул:

- Алле, кто это? Кто? Плохо слышно!

Щуров застонал снова, с мукой, тонко, как ребенок.

- Сергей Васильевич... вы пое-де-те в, Рим... А заявление на имя
Безбородова я написал... как велено было... М-м-м...

Я бросил трубку. На улицу идти не смог - решил дожидаться утра. Всю
ночь просидел в коридоре на узле, прислушиваясь к малейшим шорохам. Эта
шуршащая темнота и холод не давали уснуть. Я стал думать о Машетте,
вспоминать какие-то смешные ее словечки, сильные и упругие движения
молодой красавицы, глаза - как павлиньи перья на снегу.

Ма белль Машетт... Так звал ее Дзанни. Я подумал: почему его нет со
мной сейчас? Где он? И тотчас я вскочил с узла - словно тень летучей мыши
промелькнула в темноте.

- Машетта! - громко, не своим голосом позвал я. - Машетта!

...Утром вновь позвонили. Неизвестный выпалил два слова:

- Щуров умер!

...Я решил бежать. Куда угодно, хоть в другой город. Вытащил чемодан
с антресолей, начал кидать туда одежду, но вдруг услышал, как в замке
входной двери тяжело поворачивается ключ. Я ждал, прижав к себе чемодан,
не знаю чего.

Но на пороге возник всего лишь Вадик Тырков, жизнерадостный, румяный,
громогласный.

- Привет, боярин!

Я уронил чемодан.

- Чего ты смурной такой? - захохотал Тырков. - Тебе гоголем ходить
надо! Лебедью белой! Ну-ка, иди сюда, брат, почеломкаемся, что ли!

Он надвинулся на меня и, несмотря на сопротивление, троекратно
расцеловал. Вслед за этим потащил меня в комнату, бросил на диван и
объявил:

- Значит, ситуация тебе вкратце ясна. Щуров умер. Главное - не
допустить кремации.

После этого сообщения Вадик выудил из бездонного кармана большое
яблоко и сжевал его.

- Яблоки для здоровья - первое дело! Пять килограммов в сутки. К
этому - стакан нарзану. До ста лет доживешь.

Я не понимал ни слова, а только с ужасом смотрел, как челюсти
акробата с хрустом перемалывают пищу.

Тырков по-хозяйски рылся в буфете и зачем-то считал стаканы и вилки.
Я ждал, чем все кончится. Он долго гремел кастрюлями на кухне, включал и
выключал воду, наконец занялся телефоном.

- Вадим, что ты делаешь? - слабо спросил я, когда Тырков начал рвать
провод могучими руками.

- Не боись, боярин. Ремонт за мой счет. Дела у нас, сам понимаешь,
секретные. Государственные, можно сказать, дела. Дай-ка ножницы, руками
несподручно.

Разделавшись с телефоном, Валик застегнул на мне пальто, сунул в руку
трешку и велел:

- Дуй в булочную. Купишь чаю и сахару. И диетический хлебец для
лилипута.

- К-какого лилипута?

- Для нашего лилипута, для Женьки. У него желудок слабый, сам знаешь.

Он вытолкнул меня на площадку и закрыл дверь. Конечно, я никуда не
потел, остался стоять в подъезде под лестницей. Почему, не знаю. Стоял так
минут сорок, а мимо один за другим проходили знакомые люди: Гинтаревич,
супруги Петровы, Сурен Гарун с Люськой, Шаранский, Пашка Сидоров,
закутанный в енотовую шубку лилипут Женя Савельев. Наконец, кашляя, шаркая
и пыхтя, по лестнице взобрался сам Николай Иванович, комендант цирка,
"серый кардинал", как его называли. Последнее видение несказанно удивило
меня - Николай Иванович появлялся на посиделках артистов в
экстраординарных случаях. "Да и посиделки ли это? - засомневался я. - Нет,
здесь что-то другое. Похоже на собрание". Одолжив у соседей чай и сахар, я
тихо вошел в квартиру.

Из комнаты доносилось звонкое верещание лилипута. По-видимому, это
была уже середина речи.

- ...Не согласен. Решение мы вынесли правильное. Мудрое решение. Есть
в нем некая аура. И, несмотря на весь сюрреалистический нонсенс
сложившейся ситуации, я предлагаю как наиболее оптимальную кандидатуру
именно Похвиснева и никого другого.

С кульками в руках я вошел в комнату. Собрание замерло, странно,
оценивающе меряя меня взглядами.

- Вот и чаек пришел! - потер руки Тырков. - Чайничек я уже поставил.
Иди заваривай.

- Могу узнать, что здесь происходит? - поинтересовался я. - Заседание
месткома, что ли? Или заговор?

- Серьезность вопроса исключает краткость ответа, - объяснил Женя.

- А-а, - кивнул я. - Умно.

- Всякое шутовство, - погрозил пальчиком лилипут, - совершенно
неуместно в сложившейся беспрецедентной ситуации. Уж вам, Сергей
Васильевич, как никому другому, следовало бы знать, что покойник сейчас
лежит в морге, но в любую минуту положение это может измениться.

Собрание зашевелилось, как многоголовая гидра, издало взволнованные
звуки, из которых выделялся страстный дискант Вадика Тыркова:

- Только бы не кремировали, господи! Тогда все пропало! И Рим, и
новая квартира, и путевка в санаторию высшей категории!

Я очутился в самом центре кворума. В руки мне дали бумагу следующего
содержания:

В "ОВУХ" (Организация по учету, хранению

и ведению "Дел". Аппарат Судьбы.)

тов. Безбородову

от покойного О.П.Щурова

ЗОЯВЛЕНИЕ.

Ввиду того, что я, ныне уже покойный Щуров О.П., проявил в своей
жизни многие заслуги: в административной, личной и интиликтуальной