тысячесмертника... - По-моему, она ничего не видела. Глаза у нее стали
ярко-зеленые, точно молодая трава, а на лице проступила отчетливая бурая
сетка, словно нанесенная йодом, и под сеткой этой, переплетаясь густыми
веточками и набухая синью, чуть не разрывая кожу, выпучивая бледный пот,
бились, судорожные, узловатые, жестокие и болезненные вены.
разгладить, успокоить и поцеловать нежный пушистый висок. Чтобы замирала
телесная дрожь, рассеиваясь от прикосновения. Чтобы исчезла постепенно
ужасная медицинская сетка с лица. Чтобы вернулось зрение и хрустальные
голубоватые яблоки с благодарностью обратились бы на меня - озаряя
счастливым светом. Прежде всего, это было необходимо мне самому. Прежде
всего - мне. Я ведь тоже - человек, скомканный страхом. И у меня дрожит
веко, и у меня колотится сердце в гулкой груди. _М_ы_ - как брат и сестра.
Не надо слез, сестра! Слезы никому еще не помогали. _О_н_и_ только
обрадуются нашим слезам. Не будем _и_х_ радовать. Встань, сестра! Встань и
отряхни горькую влагу со щек. Я ничем не могу помочь тебе. Помни! Мы живем
в такое время, когда человек не может помочь человеку. Он бессилен. Помни!
Мы живем во времени, которое, прорастая внутри себя, паутиною оплетает
каждого из нас. Тысячи крепчайших нитей заставляют плясать
один-единственный разрешенный танец. Только такое коленце. Только под эту
музыку. Помни! Нам дают кров и хлеб, а взамен отнимают душу. Мы с
закрытыми глазами бежим по лезвию - в никуда. Шаг влево, шаг вправо -
клацают механические челюсти. Встань, сестра! Тебя заставили отказаться от
мужа, а дочь твою - от отца. Таков наш прекрасный мир. Я не в состоянии
изменить его. Прости меня, сестра! Я теперь оставляю тебя одну. Слышишь,
засопели над пахотой гнусавые утренние рожки? За мною самим началась
охота. Слышишь визгливый лай и хорканье разгоряченных глоток? Это гончие
несутся по следу. Быстро поднимается заря. Испаряется последняя влага
жизни. Прости меня, сестра, вытри слезы и забудь обо мне. Время мое
истекло. Я прощаюсь с тобой навсегда. Встань, сестра! Встань и иди, ликуя.
Путь твой во мраке...
сумасшедший. Передо мною действительно вырастала стена. Шевелились губы, и
звуки лопались мыльными пузырями. Ниночка, присев около табуретки, тихо и
сосредоточенно гладила мать по лицу: Пойдем, уложу тебя, поздно... -
Солнечный свет стоял, как в воде. Равнодушный, рассеянный. Обе они
находились чрезвычайно далеко от меня. Я невольно прибавлял шаг.
Надвигалась полуденная жара. Рыжий тягучий дым, выползающий из завода,
перегнал меня и беззвучно выплеснулся вперед, распространяя вокруг запах
горелой кости. Там, где он проходил, трава желтела и мгновенно
скручивалась, а в пыли оставался темный мазутный отпечаток. Карась,
затрепетав ноздрями, произнес с неподдельным восхищением: Воздух сегодня
изумительный... Чувствуешь, какой воздух?.. Кр-р-р-асота!.. - Он нисколько
не притворялся. Я оглядывался, как затравленный. В городе происходило
столпотворение. Улицы, прилегающие к вокзалу, были забиты народом. Бродили
туда и сюда. Точно неприкаянные. Растерянно хватали за руки. Сталкивались
в суматохе и, естественно, не извинялись. Были натянуты бельевые веревки
между деревьями. Мокро хлопало полотенце. Кто-то уже стирал в тазу. Под
нервозные оклики: Павлик!.. Толик!.. - шныряли неугомонные ребятишки.
Циркуль-Клазов неотвратимо маячил у меня за спиной. Гомон висел в липком
воздухе. Это напоминало табор. Нас то и дело останавливали и настойчивым
приглушенным шепотом спрашивали: не сдадим ли мы комнату "за хорошие
деньги"? Цены предлагались неимоверные. Обращение весьма походило на
мольбу. Некоторые даже пытались идти рядом, - тихо уговаривая. Энергичная
дама, необычайно представительная, с серьгами и кулоном, в вязаном дорогом
платье, скроенном на манер - "я из исполкома", решительно преградила нам
дорогу: Нужен временный друг. По соглашению. - Я сначала решил, что она
подосланная, но у нее, не соответствуя высокомерному выражению лица, вдруг
просительно задрожали губы, потекла тушь с ресниц. Карась обогнул ее,
будто столб. Рослый мужчина в орденах и планках на директорском пиджаке
без сомнения нарочно уронил "дипломат" и легонько поддал его ногой -
высыпались какие-то сверточки, носки... Это был мой ночной сосед. "Тягач".
Дурак Ушастый. Я его узнал. Впрочем, неважно. Целая семья: муж, жена и
ребенок, расположившись на чемоданах, постелив газету, закусывали крутыми
яйцами, чавкая, как слоны. Скорлупу они аккуратно собирали в целлофановый
пакетик.
бесцеремонно расталкивая приезжих - не забывая, однако, ослепительно
улыбаться. Я догадывался - зачем он здесь. Вероятно, я серьезно вывалился
из графика. Если, конечно, график существует в реальности. Я вывалился из
графика, накопилась ощутимая сумма сдвигов, подступила угроза вариации,
начались автономные колебания, и Карась усиленно корректирует размытый
сюжет.
передовые. Это надо учесть. Область тоже выходит в передовые. Так
п_о_с_т_а_н_о_в_и_л_и_. Небывалый урожай зерновых. По сравнению с тысяча
девятьсот тринадцатым годом. Корнеплодов собрали почти столько же, сколько
и посадили. Это серьезный успех. Фруктов заготовили - восемь штук. Ну и
достаточно. Год сейчас, знаешь, какой? Решающий и определяющий. Он же -
укрепляющий, продолжающий и завершающий. Тринадцатая пятилетка. Эпоха
развитого социализма. Нужны великие победы. Так _п_о_с_т_а_н_о_в_и_л_и_.
Невиданный подъем промышленности. Скачок вперед. Гантелей теперь выпускаем
больше, чем в Англии. На четыре пары. По количеству скрепок перегнали
Бельгию и Люксембург, вместе взятые. Сатиновых трусов пошили - до
двухтысячного года. На уровне мировых стандартов. Буквально все
перевыполнено. Буквально - высшего качества и досрочно. Буквально - новое
поколение компьютеров. По сравнению с девятьсот тринадцатым. Трудящиеся
полны энтузиазма. Так _п_о_с_т_а_н_о_в_и_л_и_. Небывалыми успехами и в
обстановке трудового подъема. Буквально - пятисменка и восьмидневка.
Буквально - трехсотпроцентный встречный план. Саламасов получит "Главный
орден", Батюта получит "Героя экономического труда", ему давно обещали,
Нуприенок получит - медаль и очередное звание. Сотрясается земля, звучат
фанфары, мир поражен грандиозным шествием к коммунизму...
гуттаперчевой прилизанной головой.
сновали люди.
переселение народов.
суете руками. Мне было очень нехорошо. Поворачивались улицы, и гостиница
распахнула стеклянный зев. Жутко давило солнце. Оседала пыль. Из горячей
крапивы вылетела стрекоза и, прочертив спираль серебром, деловито
воткнулась обратно, в иглы.
увидел запись, выполненную карандашом: "Угол Дров. и Комм. 10-45. 18 авг."
сползающим почерком. Но она, как молния, ударила меня по глазам.
шерстью, и на плоских холмах у реки поставили город, с трех сторон
огороженный студенистой лентой воды. Дома в этом городе были деревянные,
мостовые были - деревянные, деревянные курицы выклевывали из навоза
деревянное зерно, и бледно-голая деревянная крапива, ощетиненная мутным
стеклом, буйно взметывалась к деревянному же волокнистому небу.
Щепки-лучи его скреблись о деревянные крыши. Вопили недорезанные петухи.
Сипело радио. Тогда в спертой нечеловеческой духоте за ставнями
пробуждался комариный звон и начинали ворочаться, как аллигаторы, - на
влажных простынях, на подушках, выдираясь из порнографических сновидений.
Просыпаться было трудно. Да и незачем. В городе не существовало времени.
Оно давно уже истончилось, высохло и рассыпалось в коричневую комковатую
пыль, устилающую улицы. Его просто не было. Вакуум. Деревянная пустота.
Напрасно тикают металлические будильники по квартирам.
крупная и безвкусная - как трава. Здесь сжирали ее вместе с землей, и от
этого волос на теле становился еще теснее, а лоснящаяся кожа уплотнялась и
ороговевала. Днем здесь открывались учреждения с названиями:
"Зипзапснабтяпляптранссбыт" или - "Главмочсанбумсовхренпросвет", где
производили в поте лица невероятное количество бумаг. Медленным светлым
бураном кружились они по этажам, навевая тоску.
Николаев Андрей
Сертаков Виталий
Маккарти Кормак
Круз Андрей
Каргалов Вадим
Шилова Юлия