него, как пасть у льва; и пал ему Дракон силу свою, и престол свой, и
великую класть..." Дракон, надо понимать, - это я?
скорее товарищ Прудков. Агасфер Лукич.
оно стало еще бледнее. Потом Демиург заговорил снова:
сразиться с ним? И даны были ему уста, говорящие гордо и богохульно, и
дана ему власть действовать сорок два месяца". У вас губа не дура,
Колпаков.
голос, возразил Колпаков.
не дура. И как же вы намерены развязать Третью и последнюю? Конкретно!
попадание... Мне кажется, этого уже достаточно было бы...
даже сумеете организовать бойню, понимаете ли вы, чем она кончится?
Послушайте, вас вообще-то учили, что через шесть месяцев погибнет от
девяноста пяти до девяноста восьми процентов всего населения? Вы перед
кем, собственно, намерены "гордо и богохульно" говорить на протяжении
сорока двух месяцев... я уж не скажу - лет?
сдаваться.
намерения такого не было - конкретизировать начало хаоса. Мне казалось
всегда, что это как раз - на ваше усмотрение! И железная саранча
Аваддона... и конные ангелы-умертвители... и звезда Полынь... Вообще весь
комплекс дестабилизирующих мероприятий... Я как раз не беру на себя
ответственность за оптимальный выбор...
это же главное, неужели не ясно - оптимальный выбор! Максимум выживания
козлищ при минимуме агнцев!
остальное я беру на себя, у меня агнцев вообще не останется, ни одного!
Что же касается организации хаоса... Согласитесь, это совсем вне моей
компетенции!
насочиняли... Кстати, а что такое в вашем понимании агнцы?
разумное, доброе, вечное. Это про них сказано, как я понимаю.
проводите.
щеках. Он разлепил было губы, но Демиург сейчас же сказал, повысив голос:
с распялки роскошный свой черный кожан, и принялся слепо проталкивать руки
в рукава, и мужественная челюсть его тряслась, а вокруг реял невесть
откуда взявшийся Агасфер Лукич с портфелем наизготовку и говорил как
заведенный - ворковал, курлыкал, болботал:
последний, откуда нам с вами знать, может, оно и к лучшему... Сорок два
года все-таки, - такой труд, такая работа, напряжение адское, ни минуты
отдыха, никакой расслабленности... Да господь с ними, с этими глобальными
мероприятиями!.. Стоит ли? Не лучше ли подумать прежде всего о себе, что
вам лично нужно? Так сказать, персонально... в рамках существующей
действительности... не затрагивая никаких основ... Скажем, заведующий
отделом, а? Для начала, а?
ниже талии и заглядывая ему в лицо снизу вверх, все ворковал, все
болботал, все курлыкал. Я слышал, как они медленно спускаются по лестнице.
Колпаков, видимо, опомнясь, принялся что-то отвечать высоким обиженным
голосом, но слов уже было разобрать невозможно из-за лестничной
реверберации.
трюмо забытую шпаргалку и попытался было ее прочитать, но ничего там не
разобрал, кроме каких-то бессмысленных "убл", "опр", "II сзд".
Приказаний не было, не было и обычных ворчливых комментариев. Черная
крылатая глыба у окна была нема и неподвижна, как монумент Отвращения.
Потом вернулся Агасфер Лукич, запыхавшийся от подъема на двенадцатый этаж
и очень недовольный. Швырнув портфель в угол, он уселся рядом со мной и
сказал:
Фактически я его обманул. Не нужны ему те мелочи, дребедень эта, которую я
ему всучил... Ему Великое служение нужно! Он создан для служения! Чтобы
всех, кто под ним, - в грязь, но и сам уж перед вышестоящим - в пыль... А
я ему - дачу в Песках...
наверное, поэтому не понял, что он хотел сказать.
особенно часто - об истории древней. Агасфер Лукич из истории знает все.
Есть у него один-два пробела (например, Центральная Америка, шестой век, -
"тут я несколько поверхностен"...), но в остальном он совершенно
осведомлен, захватывающе многоглаголен и нарочито парадоксален. "Не так
все это было, - любит приговаривать он. - Совсем не так".
гусенок. Какое предательством! Перестаньте повторять сплетни. Он просто
делал то, что ему велели, вот и все. Он вообще был слабоумный, если хотите
знать...
вами но меч... ту о мире", - это больше похоже на истину, так сказано быть
могло. Да, конечно, по-арамейски подобная игра слогов невозможна. Но ведь
по-арамейски и сказано было не так. "Не сытое чрево обещаю я вам, но
вечный голод духа". Причем так это звучит в записи человека явно
интеллигентного. А на самом деле вряд ли Учитель рискнул бы обращаться с
такими словами к толпам голодных, рваных и униженных людей. Это было бы
просто бестактно...
просто знал. Он же сам все это организовал. Вынужден был организовать.
город понаехало десять тысяч проповедников, и каждый проповедует свое.
Чистый Гайд-парк! Никто никого не слушает, шум, карманники, шлюхи, стража
сбилась с ног... Какая могла быть там проповедь добра и мира, когда все
зубами готовы были рвать оккупантов и если кого и слушали вообще, то разве
что антиримских агитаторов. Иначе для чего бы Он, по-вашему, решился на
крест? Это же был для Него единственный шанс высказаться так, чтобы Его
услышали многие! Странный поступок и страшный поступок, не спорю. Но не
оставалось Ему иной трибуны, кроме креста. Хоть из обыкновенного
любопытства должны же были они собраться, хотя бы для того, чтобы просто
поглазеть, - и Он сказал бы им, как надо жить дальше. Не получилось. Не
собралось почти народу, да и потом невозможно это, оказывается, -
проповедовать с креста. Потому что больно. Невыносимо больно. Неописуемо.
собою не владел. Не помню, как я оказался на лестничной площадке. В ушах
гудело - то ли бешеная кровь накручивала спирали в помраченном мозгу моем,
то ли перекатывалось в лестничных пролетах эхо от удара двери, которую я
изо всех сил за собой за хлопнул.
калорифер. Ледяное железо резало зад, но не было сил стоять, и даже не в
силах дело - в голову мне не приходило встать на ноги. Я весь
сосредоточился на процессе закуривания. Шарил по карманам, ища мундштук.
Долго извлекал сигарету из пачки прыгающими пальцами, сломал две, прежде
чем вставил в мундштук третью. Потом принялся ломать спички одну за
другой, но закурить в конце концов удалось, и, едва успев сделать первую
затяжку, я услышал шаги.
ширканьем одежды, мощно, по-спортивному дыша и даже напевая что-то вместе
с дыханием, что-то классическое - не то "Рассвет на Москве-реке", не то
"Боже, даря храни". И я подумал злобно: это же надо, какой веселый,
энергичный клиент у нас пошел, наверняка с какой-нибудь особенной
гадостью, с гадостью экстра-класса, с такой гадостью, чтобы уж всех вокруг
затошнило, чтобы женщины плакали, сами стены блевали, и сотня негодяев
ревела: "Бей! Бей!"...
лестнице, застала его врасплох. Теперь ему надлежало немедленно принять
респектабельный и, по возможности, внушительный вид, дабы сразу было ясно,
что перед вами не шантрапа какая-нибудь, не горлопан из молодежного клуба,
не полоумный прожектер какой-нибудь, а человек солидный, личность, со
значительным прошлым, с весом, со связями, готовый предложить отдать,
пожертвовать идею, которую он глубоко продумал в тиши своего личного