слезами на глазах грыз сухари и запивал тепловатой водой, чувствуя всей
кожей вину перед боярином за свою неумелость и молодость.
ест, покачивал головой:
Борису покидать покой: - Тебя захватят альбо убьют, и все дело наше
погибло! Понимай сам!
стенами, близился и нарастал ратный шум. <Ужли бьются с кем?> - гадал
Борис, не ведая, ждать ли ему еще или, презрев наказ окольничего, лезть
вон из хором и кидаться в сечу?
палату тело Редегина. С попоны глухо капала кровь. Боярина положили на
пол, и Юрий Василич, застонав, приоткрыл глаза:
счастью, не допитой им давеча, и торопливо начал вливать воду в рот
раненому. Один из кметей, опустившихся на колени рядом с Борисом, взялся
разрезать на боярине платье и перевязывать рану, из которой с тупым
бульканьем, толчками выходила кровь.
переговаривались ратные.
открыв глаза, пытался что-то сказать Борису, державшему его за голову, но
не смог, замер. Боярина прикрыли. Он хрипло и редко дышал, с остановками,
в которые, казалось, вот-вот дыхание и вовсе исчезнет.
без него, не долагая княжичу, потерялся и растерялся совсем. Одно он
понимал: в Костроме им уже не усидеть. Но как и куда пробиваться?
Посоветовавшись с молодшими дружинниками, он послал двоих детей боярских с
частью кметей сыскивать Захария и требовать с него ежели не ратной помочи,
так хоть помоги выбраться вон из города. Сам Борис, вздевши бронь, начал
объезжать ближние улицы, в которых угрожающе собирались кучки оружных
горожан и откуда то пролетало копье, то град камней, то с руганью
вздымалось несколько топоров, и Борис, ярея, хватался за саблю, но каждый
раз дело не доходило до настоящей сшибки. Его тут же окликали, начинали
ерничать или кричали:
более заползает ему за воротник липкий гаденький страх.
поводья стремянному, Борис взбегал по тесовым ступеням в покой, следил
прерывистое дыхание Юрия Василича, который все не умирал и не приходил в
себя. Ратные, не евши с прошлого вечера, глядели мокрыми курами. Он уже
было думал, бросив все, пробиваться вон из города, но не мог покинуть
усланных за Захарией кметей. Да без них вряд ли бы и сил хватило, особо
ежели городские ворота заняты сторожей.
зашевелился, снова попросил пить, и Борис сам поил его, по-мальчишечьи от
отчаянья закусывая губы. И в эти-то минуты беда ворвалась в терем.
Послышались крики, топот и грохот на лестнице, отворилась и вновь, с
треском, захлопнулась дверь, а затем, - Борис, немея, поднялся на ноги и
стоял, нашаривая в ножнах саблю, и не находил ее, ибо клинок второпях был
им брошен на стол, - затем дверь отворилась нараспашь, и, пригнувшись под
верхней колодою, в палату пролез осанистый широкий боярин в дорогой
кольчуге с зерцалом, а за ним полезли чужие незнакомые ратные.
насмешливо. - Пошто ж не признаешь? Видал я тебя на Москве!
на ощетиненное железо за спиною боярина, понял, что драться бесполезно, и,
бледнея, разжал кулаки. Теперь и он признал боярина в дорогой кольчуге:
перед ним стоял Акинф Великий.
тверские послы с Бороздиным, из больших бояринов тверских, и Александром
Марковичем во главе.
новгородских пригородах, задались за Михаила, и теперь тверичи, по
согласию и совету княгини-матери, Ксении Юрьевны, спешили утвердить
Михаиловых наместников на Городище и привести Великий Новгород под руку
своего господина.
со скорым избранием ее сына на великокняжеский стол, мыслила вдова,
родственные связи должны были пересилить градские приятельства прусских
бояр и их обязанности перед своенравными кончанскими сходбищами
новгородских смердов. Но тут она и просчиталась. За слишком тридцать лет,
прошедших с тех пор, как молодая прусская боярышня покинула родной город
для терема великого князя Ярослава, уже очень и очень многое переменилось
в стенах новогородских. Очень многое, чего и из бояр мало кому захотелось
бы утерять, было завоевано мятежной северной вольницей, слишком высок был
накал стражей в вольном городе. Нынче за предательство новгородского дела
можно было ответить и головой. Гражане, мужи новгородские - купцы и
смерды: медники, седельники, кузнецы, лодейники, серебряники и иных дел
мастеры, - слишком крепко держали в руках боярскую господу, слушая лишь
тех, кто, не лукавя, душою болел за свой город. Посадничал в этом году
Андрей Климович, один из двух братьев, бояр с Прусской улицы, на любого из
коих Михаил мог бы опереться меньше всего. Кроме того, Андреевы волостели
правили стойно самому Андрею: Борис Константинович данями и поборами
разогнал всю Корелу, а Федор Михайлович, посаженный на Псковском
наместничестве, удрал из Пскова при первой же ратной угрозе. И псковичи,
приученные князем Довмонтом к безусловной доблести своих воевод, возмущены
были паче всякия меры. Михаилу, таким образом, еще не севши на
новгородский стол, приходилось отвечать за пакости и шкоты своих новых
подданных, что премного осложняло и без того трудное дело подчинения
вечевой республики.
корма коням, почуяли, что дело неметно. Бороздин, тот кипел гневом, обещая
по возвращении князя расточить весь Новгород. Александр Маркович
задумался. После редкостного единодушия, с коим высказалась за избрание
Михаила Владимирская земля, новгородское решительное нелюбие, чуял он,
требовало не одного лишь нерассудного гнева, но и разумения мысленного.
Вглядываясь раз за разом в замкнутые, упрямоупорные, гневные или
насмешливые лица, Александр все более хотел поговорить с кем-нито из
новгородцев по душам, не как тверскому боярину и княжу послу, а как гостю
в приятельском застолье, дабы понять, что же мыслят сами о себе эти люди,
столь единодушно отвергшие древнее право великих князей владимирских?
понятном. - Разбаловались! Покойного Александра Ярославича нет на них! Той
поры, как Митрий-князь с Андрей Санычем которовали, они и набрали себе
леготы! Чтобы и сел не куплять в ихней волости, и черного бора не давать,
и суд, почитай, забрали, и посадника, понимай, безо князева слова ставят,
и двор немецкий, вишь, не трогай - сами ся володеют!
утеснить! Торжок под боком, вишь, а товар во Тверь провезть - не вдвое ли
станет! Пото и бунтуют!
жать. Тесно стояли по лугам высокие круглые копны сена, островатые кверху,
к стожарам, словно шеломы доселешних богатырей, а где и продолговатые
заколья на северный новгородский лад. И уже подымались там и сям скирды
немолоченого ржаного хлеба, а из деревень слышался ладным перебором стук
многочисленных цепов.
перегоняя купеческие караваны с хлебом, льном, скорою и скотом, что
живьем, погрузив на паузки и дощаники, везли и везли в Новгород. Встречь
торопились купцы с иноземным товаром к осеннему торгу, так что в узких
местах расходились едва не впритык, отталкиваясь баграми. Тверичам,
привыкшим к лодейной толчее на приволжских пристанях, все это было знакомо
и близко.
воду. Лодьи ходко шли по течению Ловати, гребцы-тверичи старались изо всех
сил. - Сколь товару везут и водой, и горой! А возьми отрез сукна на
немецком дворе ихнем - хошь две гривны с ногатою, в Торжке уже четыре, а в
Твери - велик ли путь от Торжка! - и все восемь гривен прошают! Мне
скарлату на выходную кочь куплять, стало кормы с двадцати деревень
серебром выложить! Вота сколь! И все они одинаки: за медное пуло задавят,
не вздохнут!
пристаней, проплывали рядки и погосты. Два ли, три раза, начиная от
Молвотиц, их пытались остановить, едва не доходило до сшибок, и Бороздин
велел дружине не снимать броней.
озеру. Александр Маркович вспоминал Новгород, как он видел его еще в