и "любовь". И вовсе не всегда имелась в виду политическая свобода. Пушкин
много раз бывал в доме Лаваля, управляющего третьей экспедицией Особой
канцелярии Министерства иностранных дел. Экспедиция эта просматривала
зарубежную периодику, составляя рефераты для царя о положении дел в Европе.
Новости вплывали в салон Лаваля без цензуры и растекались по Петербургу.
Читали тут и стихи.
Сергей, писал: "Да поспешат ему вдохнуть либеральность". Из этого
утверждения следует, что политические его взгляды в этот период еще
нестойкие. Экстремизм шел, возможно, не от пушкинского естества, но от
среды, в которой он вращался. Ряд стихов он сочинил, чтобы стать ближе к
этим своим знакомым, но для серьезных борцов он оставался милым проказником,
не более того. Да и протест у Пушкина не был связан с активной
деятельностью.
собственных взглядов, сколько под влиянием лиц, с которыми он сближался. Это
были прежде всего братья Тургеневы и, более других, Александр Иванович. В
1817 году Александр Тургенев именовался "Ваше Превосходительство" и был
управляющим департаментом Министерства духовных дел и народного просвещения,
приближенным министра князя А.Н.Голицына.
"советский". Без малого за сто лет до Ленина, в ноябре 1824 года, он писал
брату Николаю Тургеневу за границу: "Для тебя не может быть это теперь
тайной, ибо ты советский...". Имелась в виду принадлежность брата Николая к
Государственному Совету. Николай был крупным государственным деятелем,
членом Государственного Совета, но также и либерально мыслящим человеком.
Третий брат, Сергей, был в это время в Париже. Все трое хорошо относились
тогда к Пушкину, и, при наличии больших связей, имели широкие возможности,
чтобы похлопотать о своих друзьях.
несомненным, хотя о путях этого влияния известно мало, был его тезка
Александр Сергеевич Грибоедов. Они в одно время пришли служить в одно
ведомство, вместе подписали присягу, хотя Грибоедов был без малого на десять
лет старше. Он к этому времени уже имел озлобленный ум, по мнению
современника, из-за того, что его не оценили как человека государственного.
Можно предположить, что поведение Грибоедова, столь знакомое нам по Пушкину,
также было результатом постоянного раздражения действительностью,-- болезнью
среды, как назовут состояние российского интеллигента психиатры конца XIX
века.
Истоминой с корнетом Якубовичем. Дуэль отложили на год. Потом была
"четверная" дуэль, во время которой Грибоедову прострелили руку. Общались
они с Пушкиным недолго: Грибоедов уехал, а впоследствии за то, что был
секундантом на дуэли, его отправили в Персию секретарем посольства. Впрочем,
наказание Грибоедова Пушкин посчитал бы для себя удачей.
университету корнет Петр Чаадаев (Пушкин с его абсолютным слухом в языке
писал "Чадаев", что по-русски звучит более естественно). Восемнадцати лет
отправившись воевать, Чаадаев дошел до Парижа, получил награды. Его прочили
адъютантом к царю, а стал он адъютантом командующего гвардейским корпусом
генерала и князя И.В.Васильчикова. Чаадаев, в отличие от Пушкина, был богат.
Встретились они у Карамзина.
заставлял Пушкина мыслить. Он способствовал развитию поэта больше, чем
кто-либо другой. Философия, мораль, право, история -- их постоянные темы.
Пушкин все чаще бывает у Чаадаева, берет у него книги. Именно Чаадаев
открывает ему Байрона. И -- важная деталь -- между ними идут переговоры о
совместной поездке за границу. После Пушкин не раз будет жалеть, что их
поездка не состоялась: Чаадаев уехал один. А пока Пушкин начинает учить
английский, беря у Чаадаева книги. Пиетет Пушкина по отношению к Чаадаеву,
как это часто у поэта бывало, сплетен с иронией, но в ней любопытная оценка:
в другой стране Чаадаев был бы знаменитой личностью, а здесь, в России, он
всего-навсего военный невысокого чина:
нас не в цене, власть в России в гениях не нуждается.
тогда большое влияние на Пушкина, но сегодня менее известен. То был чиновник
того же Министерства иностранных дел Николай Иванович Кривцов. В войне 1812
года Кривцову оторвало ядром ногу выше колена. После русских побед он
остался за границей, лечился. В Лондоне ему сделали пробковый протез,
настолько удачный, что он мог даже танцевать. Он жил в Австрии, Швейцарии,
Франции, Германии, говорил свободно на нескольких языках, водил знакомство с
Гете, Гумбольдтом, Талейраном, встречался с Наполеоном, запросто бывал у
многих западных знаменитостей. Когда Пушкин вышел из лицея, Кривцов
возвратился из Европы. Познакомились они у братьев Тургеневых и по
прошествии недолгого времени сошлись.
великолепный образец раздвоенного сознания российского интеллигента. Он был
исполнительным, аккуратным и преданным престолу служащим, а в узком кругу
ругал русские власти и отечественные порядки, не стесняясь в выражениях и не
скупясь на остроумие. Речи его звучали еще резче, чем мальчишеская
терминология Пушкина. И это было воспитание другого рода, нежели влияние
друзей, перечисленных выше. Кривцов вскоре получил назначение в русское
посольство в Лондон, о котором, как и обо всей Европе, много и увлекательно
рассказывал Пушкину. Обсуждали они, по-видимому, и возможности пушкинского
отъезда.
современных врачей) от инфекции (грипп? воспаление легких?), Пушкин
заболевает горячкой. Тогда этим словом называли любую болезнь с высокой
температурой. В послелицейские годы он вообще весьма часто хворал. На этот
раз он болеет долго, и доктор не гарантирует благополучного исхода. Однако
через два с лишним месяца молодой организм победил, и Пушкин поднялся на
ноги. Поправляясь, он сочиняет стихи Кривцову на память перед отъездом того
в Лондон, дает ему с собой свою книгу. Связь не прерывается после отъезда.
Александр Тургенев пишет князю Петру Вяземскому, уехавшему служить в
Варшаву: "Кривцов не перестает развращать Пушкина и прислал ему безбожные
стихи из благочестивой Англии".
практически без дела. Летом следующего года он подписал записку об
освобождении крестьян. Это было либеральное время, и он не пострадал за
вольнодумство. Настроение Вяземского, приезжавшего в Петербург, было
невеселым: "...мне так все здешнее огадилось, что мне больно было бы ужиться
здесь", пишет он и вскоре уезжает обратно в Варшаву.
Пушкин это понимал. Поэтому, встретившись летом с Вяземским, он говорит о
том, что, может быть, если не удалась заграница, его пустят в Варшаву.
Вяземский обещает узнать и похлопотать "оттуда". В любом случае, здесь
оставаться, по мнению Вяземского, невозможно. Вскоре он опять напишет: "У
нас ни в чем нет ни совести, ни благопристойности. Мы пятимся в грязь, а
рука правительства вбивает нас в грязь".
проще, чем из метрополии. Карамзин, отправившийся впервые за границу,
подробно рассказал о своих наблюдениях, и его заметки были к тому времени
неоднократно опубликованы. "На польской границе,-- писал он,-- осмотр был
нестрогий. Я дал приставам копеек сорок; после чего они только заглянули в
мой чемодан, веря, что у меня нет ничего нового". Возможно, Пушкин прижился
бы на какое-то время в Варшаве, лишь бы только убраться из Петербурга. Тут,
в городе, который он называет мертвой областью рабов, ему плохо. Он живет в
немилой ему, "сей азиатской стороне".
Варшаву братья Тургеневы или еще кто-либо, кроме Вяземского, но усилия не
увенчались успехом. Да и сам Вяземский, судя по его письмам, рвется из
Варшавы в Париж. Между тем гадалка уже предсказала Пушкину дальную дорогу, о
чем он сам вспоминал двадцать лет спустя.
России конституцию, какую он дал Польше (что могло укрепить Пушкина в
стремлении туда перебраться). В Польше появилось нечто вроде парламента. На
открытии Польского Сейма Александр размышлял о законно-свободных
учреждениях, которые он надеется распространить. Европа очень беспокоилась
по поводу произвола, царящего в России, и Александр в беседе, которая была
опубликована на Западе, говорил о том, что скоро другие народы России, вслед
за Польшей, получат демократию.
только что получивший звание фельдмаршала Прусской и Австрийской армий,
поощряет деятельность Аракчеева. Послабления, которые начали было ощущаться,
к 1819 году отменяются. Время надежд на перемены, время новых противоречивых
идей уходит в прошлое. Наступает период завинчивания гаек внутри, который
всегда сопровождается опусканием железного занавеса.
договорам для защиты порядка, и русское правительство, вступая в такие
контакты, находит для себя двойную выгоду: под предлогом опасности
ужесточать дисциплину внутри и расширять сферы своего политического и
военного влияния вовне. Сильные мира сего, которых Пушкин, смеясь, два года
назад назвал "всемирными глупцами", на самом деле таковыми вовсе не были.
Шилова Юлия
Максимов Альберт
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Перумов Ник
Акунин Борис