КОГДА СОБОР ПАРИЖСКОЙ БОГОМАТЕРИ БЫЛ ЕЩЕ БЕЛЫМ
собора. Ко всем окнам жались любопытные лица.
белым каменным стенам собора. Ибо храм был достроен только семьдесят лет
тому назад, и до сих пор его не переставали украшать и прихорашивать. Собор
сохранил еще блеск новизны, и утренний свет подчеркивал линию стрелок свода,
свободно проникал сквозь каменное кружево главной розетки, углубляя
розоватые тени в нишах над колоннами, где дремала бесконечная вереница
статуй.
который неизменно являлся сюда по утрам со своей живностью.
тишину, что так поразила Филиппа д'Онэ, когда он выбрался из Гостиной
галереи. В воздухе летали перья и чуть не забивались в рот прохожих.
тамплиера, спиной к толпе, лицом к церковному трибуналу, разместившемуся на
пороге широко распахнутой двери главного входа. На скамьях позади стола
расселись епископы, каноники, церковнослужители.
качестве своих легатов папа Климент, дабы подчеркнуть, что вынесенный
приговор не может быть ни обжалован, ни опротестован перед Святым престолом.
Чаще других взгляды зрителей искали Жана де Мариньи, молодого архиепископа
Санского, брата коадъютора, того, что самолично вел дело против тамплиеров,
а также и брата Рено, исповедника короля и Великого инквизитора Франции.
спиной членов судилища. Среди собравшихся священнослужителей находился лишь
один человек, не имевший духовного сана, - это был прево города Парижа по
имени Жан Плуабуш, приземистый мужчина лет пятидесяти. Он сердито хмурился
и, казалось, не испытывал особого восторга от столь блистательного
соседства. Здесь он представлял светскую, королевскую власть, и в
обязанность его входило поддерживать порядок. Его взгляд беспрерывно
переходил от толпы к рядам лучников, выстроившихся под командой капитана,
останавливался на молодом архиепископе Санском; по лицу прево нетрудно было
догадаться о мучившей его мысли: "Лишь бы только все прошло гладко".
пурпуровых кардинальских одеяниях, на багрово-красных епископских одеяниях,
пробегали по бархатным, отороченным горностаем коротким мантиям, отражались
в наперсных крестах, в металлических кольчугах, золотили обнаженные клинки.
Эта роскошная игра красок, эти яркие блики еще резче подчеркивали контраст
между группой обвиняемых и пышным судилищем, собравшимся ради них, между
судьями и четырьмя старыми, оборванными тамплиерами, которые стояли,
прижавшись друг к другу, неразличимо серые, будто изваянные из пепла.
постановление суда. Читал медленно, приподнято-торжественным тоном; он
упивался звуком собственного голоса, сиял от самодовольства, сиял от
сознания, что выступает перед новой, чужеземной аудиторией. Он то испуганно
открывал глаза, словно его ужасало даже простое перечисление совершенных
тамплиерами проступков, то величаво елейным тоном излагал суть какой-нибудь
новой улики, нового злодеяния, перечислял новые отягчающие обстоятельства.
утверждают, равно как и многие другие, что при принятии в Орден тамплиеров
их понуждали силой плевать на Святое распятие, ибо - как говорили им - сие
есть лишь кусок дерева, а Господь Бог наш - на небесах... Заслушаны
показания брата Ги Дофэна, заявившего, что высшая братия терзала его плоть,
желая удовлетворить с ним похоть свою, понуждала его дать согласие исполнить
то, что от него потребуют... Заслушаны показания главы Ордена тамплиеров де
Молэ, каковой при допросе признал свою вину и сообщил, что...
ибо легат говорил с сильным итальянским акцентом и слишком уж торжественным
тоном. Словом, легат перестарался и затянул. Толпа начинала терять
терпение...
Молэ шептал:
горла у него вырвался какой-то глухой звук, и тамплиеры удивленно оглянулись
на своего магистра.
не угас, но рос с каждой минутой. Жилки на ввалившихся висках бешено
пульсировали.
зевак отряд бывших тамплиеров. Неумолим приговор судьбы.
обязаны были трижды отрекаться от Иисуса Христа...
Молэ искаженное ужасом лицо и пробормотал:
словно зажало огромными тисками между толпой и судилищем, между королевской
властью и властью церкви. Каждое слово кардинала-легата сжимало тиски, и
одной лишь смертью мог окончиться этот кошмар.
что прозелитов обязывали пройти через обряд отречения, чтобы укрепить их дух
на тот случай, если попадутся они в руки неверных мусульман, кои заставляют
отрекаться от веры Христовой.
надавать ему пощечин, сорвать с него митру и швырнуть ее наземь, задушить
его; и только мысль о том, что при первом же движении его схватят,
удерживала Молэ на месте. Да и не только одного папского легата готов был он
растерзать на части, но и молодого Мариньи, этого красавчика с золотыми
побрякушками на голове, который со скучающим видом откинулся на спинку
кресла. Но особенно ему хотелось добраться до трех своих отсутствующих
врагов: до короля, хранителя печати и папы.
глазами плыл пурпуровый туман. И однако должно же что-то произойти. Голова
его кружилась, он боялся, что вот-вот рухнет на каменные плиты паперти. Он
не замечал, что та же ярость охватила Шарнэ, что от рубца, пересекавшего
багровый лоб приора Нормандии, вдруг отхлынула кровь.
длинный пергаментный свиток, потом снова поднес его к глазам. Он старался
продлить столь редкостный спектакль. Чтение обвинительного заключения было
закончено, и легат приступил к чтению приговора.
вину, суд постановляет приговорить их к пребыванию меж четырех стен, дабы
могли они искупить свои прегрешения слезами раскаяния. In nomine Patris...
<Во имя Отца... (лат.).> Чтение закончилось. Легат медлил сесть на место, он
стоя свернул пергаментный свиток и вручил его писцу.
перечня преступлений естественно вытекала смертная казнь, и приговор к
"пребыванию меж четырех стен" - другими словами, к бессрочному заключению в
темнице, в цепях, на хлебе и воде - поразил всех своим милосердием.
огорошенное таким приговором, примет его как должное, примет как нечто
будничное развязку трагедии, которая будоражила страну целых семь лет.
Первый легат и молодой архиепископ Санский обменялись еле приметной
понимающей улыбкой.
я расслышал? Значит, нас не убьют! Значит, нас помиловали!
беззубый рот искривился, словно перед взрывом безудержного смеха.
С минуту Жак де Молэ смотрел на полубезумное лицо брата досмотрщика и думал,
что некогда этот человек был отважен духом и телом.
что вырвался этот крик из груди Великого магистра.
преступления, приписываемые нам, вымышленные от начала до конца! - кричал
Жак де Молэ.
зная, что делать. Кардиналы растерянно переглядывались. Никто не ожидал
такого конца. Жан де Мариньи вскочил с кресла. Куда девался его скучающий
вид, лицо его побледнело как полотно, он выпрямился и дрожал от гнева.
пыток. Утверждаю перед лицом Господа Бога, который внемлет нам, что Орден,
чьим Великим магистром я являюсь, ни в чем не повинен.
его, проникая под своды собора, отражался от стен его, эхом вырывался
наружу, будто кто-то незримо присутствующий в церковном приделе повторял
слова Жака де Молэ нечеловечески мощным голосом.
Сертаков Виталий
Корнев Павел
Марко Джон
Семенова Мария
Шилова Юлия
Афанасьев Роман