кругу?
Робера Артуа и себя самого.
стычки и в то же время подчеркнуть, что только один лишь король вправе
приказывать ему, он громко произнес:
удалиться?
ушах. Вряд ли даже он сумел бы повторить вопрос Мариньи.
подыматься по ступеням, ведущим в опочивальню.
Глава 5
ПРИНЦЕССА, ЖИВУЩАЯ В НЕАПОЛЕ
старинное здание дворца на острове Ситэ. Человек скромных потребностей,
более того, проявлявший чуть ли не скаредность в личных расходах, он, когда
речь шла о вящем возвеличении идеи монархии, не останавливался ни перед
какими тратами. Огромный дворец, этакая давящая все вокруг громада, был
выстроен под стать собору Парижской Богоматери: там жилище Богово, здесь
жилище короля. Внутренние покои дворца имели еще совсем новый, необжитой
вид: все было пышно и мрачно.
дворца он еще не жил здесь, ибо ему был предоставлен Нельский отель,
доставшийся в наследство от матери вместе с короной Наварры. И теперь он
разгуливал по этим огромным апартаментам, которые, с тех пор как он вступил
во владение ими, представали перед ним в новом виде.
под сводами которых гулко отдавались шаги: он миновал Тронный зал, зал
Правосудия, зал Совета. Позади него в молчании шествовали Карл Валуа,
Людовик д'Эвре, Робер Артуа и новый его камергер Матье де Три.
голосов не было слышно, во дворце еще царило траурное молчание, сковывавшее
уста его обитателей.
Сент-Шапель.
опочивальне, здесь обычно трудился покойный король. В камине, где свободно
поместилась бы целая бычья туша, ярко пылало пламя, и наконец-то можно было
согреться у огня, за надежным заслоном ивового экрана, скинуть промокшую
насквозь одежду и спокойно усесться у очага. Людовик приказал Матье де Три
принести сухое платье; мокрое он сбросил и повесил на экран перед камином.
Дядья и Робер Артуа последовали примеру короля, и вскоре над плотными
промокшими тканями, бархатом плащей, мехами, богато затканными кафтанами
поднялся пар, а четверо мужчин в одних рубахах и коротких штанах, похожие на
обыкновенных крестьян, вернувшихся домой с поля, так и этак вертелись перед
огнем, подставляя его ласке то один, то другой бок.
и свет их мягко озарял королевские покои. На колокольне Сент-Шапель
зазвонили к вечерне.
вздох, скорее даже стон. Присутствующие невольно вздрогнули, и Людовик X, не
сумев удержать страха, пронзительно вскрикнул:
платье. Услышав крики короля, слуга поспешно опустился на четвереньки и
вытащил из-под дивана борзую: огромный пес угрожающе выгнул спину и
ощетинился, глаза у него горели.
банкира Толомеи, тот самый Ломбардец, который находился при Филиппе, когда
он, охотясь в последний раз, внезапно лишился чувств.
могла очутиться здесь? - в бешенстве спросил Людовик Сварливый.
никого не слушается. Бежит от человеческого голоса и со вчерашнего дня
куда-то исчез, а куда - я и не знал.
так как огромный пес упирался, царапая когтями пол, король прогнал его из
опочивальни пинками.
пробил гвоздем ухо какого-то пса и был укушен непочтительным животным.
трехлетняя девчушка в слишком тяжелом для нее, негнущемся траурном платье;
нянька легонько подтолкнула дитя к королю.
вашим батюшкой! - шепнула она.
непомерно большими глазами, к этому еще несмышленному существу, к теперешней
единственной наследнице французского престола.
позаимствовала она у Маргариты Бургундской; цветом кожи и цветом волос она
резко отличалась от брюнетки матери. Ковыляя, она направилась к королю,
оглядывая людей и встречные предметы беспокойно-недоверчивым взглядом, столь
характерным для нелюбимых детей.
немедля отвезут в Нельский отель, пусть там и живет, коль скоро там...
удержался и молча проводил взглядом няньку, уносившую девочку.
отодвигая от огня одежду из боязни, как бы она не загорелась.
я не признаю, слышите, не признаю ничего, что имеет отношение к изменившей
мне жене.
раз он так говорит, - заметил Карл Валуа.
слова, что бросили мне вслед. Не желаю читать его во взглядах людей. Пусть
даже повода не будет к таким мыслям.
предстояло жить в обществе слуг в огромном и неприютном Нельском отеле.
Вдруг он услышал слова Людовика:
этого неуравновешенного человека, поддающегося любому злобному движению
души, копящего малейшие обиды, как скупец золотые монеты, гнавшего прочь
собак, потому что когда-то одна укусила его, прогнавшего прочь собственного
ребенка только потому, что был обманут женой, и жаловался теперь на
одиночество.
может быть, и жена любила бы его".
Каждый из нас одинок в свой смертный час, и лишь гордец мнит, будто он не
одинок во всякий миг своего существования. Даже тело супруги, с которой мы
делим ложе, остается нам чужим; даже дети, коих мы зачинаем, и те нам чужие.
Того, бесспорно, возжелал Творец, дабы мы общались только с ним и только в
нем становились бы едины... И нет нам иной помощи, как в милосердии и в
мысли, что и другие существа мучаются тем же злом, что и мы. Людовик
Сварливый недовольно пожал плечами. "Дядя д'Эвре в качестве утешения вечно
предлагает вам Господа Бога, а в качестве всеисцеляющего средства -
христианское милосердие. Чего же от него после этого ждать?"
вряд ли могут помочь мне в моих заботах.
весь дымился, словно гигантская суповая миска, и спросил:
утвердительно кивнул головой.
старался повлиять на мадам Маргариту, и все зря; я даже пытался прибегнуть к
самым веским аргументам, имеющимся в моем распоряжении. - Последние слова
прозвучали насмешливо, но смысл заключенной в них иронии остался понятен
лишь самому Роберу. - Однако я натолкнулся на такое упорство, на такое
нежелание согласиться с нашими условиями, что с полным основанием могу
заявить: ничего мы от нее не добьемся. А знаете, на что она рассчитывает? -
коварно добавил он, - Надеется, что вы скончаетесь раньше нее.
шее ладанка, и несколько раз покружился на месте, с блуждающим взором, с
разметавшимися волосами. Потом он обратился к графу Валуа:
так-то легко и расторжение брака будет подписано отнюдь не завтра!
Валуа и даже лоб наморщил с видом человека, погруженного в раздумье.