Чтение 11–й страницы книги ~Маслав~

плакала.

- Пустили бы хоть нас, - говорила Спыткова, - я тогда брошусь им в
ноги и выпрошу и для вас приют.

Спустя некоторое время, кто-то, нагнувшись вниз из-за рогаток,
крикнул:

- Богдась Топорчик, ты ли это?

- Это я, - или тень моя, потому что я едва жив, - сказал Богдась,
подняв голову. - Был бы уже мертвым, если бы не милосердие этих людей.

- Двух женщин, Лясоту и Топорчика! - крикнули сверху, - больше
никого. Да будет воля Божья!

Наступило молчанье. Спыткова пошла было к воротам, но Богдась встал и
сказал:

- Женщин впустите, а я не пойду без других, останусь с ними. Если бы
последний из слуг должен был остаться за воротами, я останусь с ними. Или
всех, или никого. Пойдем под нож к Маславу.

Ослабевший Богдась так вдруг возвысил голос, что все перепугались, -
жизнь возвращалась к нему со всем пылом молодости. Наверху снова начались
переговоры и споры, а ворота все еще были на запоре. Богдась заговорил с
лихорадочным возбуждением.

- Впустите женщин, - пусть хоть их не бесчестит чернь и не глумится
над ними. А если не хотите спасти своих же братьев христиан и разделить с
ними кусок хлеба, - черт с вами! Вы стоите того, чтобы вас взяли и
повырезали или угнали в неволю.

Но эти смелые слова не имели действия, - все умолкло. Потом
послышался чей-то укоризненный голос, а другие замолчали. Среди этой
тишины слышался плач Спытковой и гневные проклятия Мшщуя.

Усталые путники уселись на камнях и бревнах у ворот. Никому уже не
хотелось больше просить о милости, страшный гнев овладел всеми.

Так продолжалось некоторое время, и никто не знал, что будет дальше,
как вдруг за воротами показался свет, послышались шаги и стук отбиваемых
засовов и опрокидываемых тяжестей, которыми была завалена калитка.

Никто не поднимал голоса и ни о чем не просил. Наконец, после долгой
и напряженной возни у ворот, калитка с трудом открылась, и в ней
показался, опираясь на меч, сам Белина, тучный, сильный, высокого роста
старик с длинной белой бородой.

- Идите все, - угрюмо сказал он, - идите, но не дивитесь тому, что
увидите собственными глазами.

Спыткова, увлекая за собой дочь, первая прошла в ворота и, очутившись
внутри двора, упала на колени, благодаря Бога и хозяина, который стоял с
опущенной головой, погруженный в свои думы.

Потом вошли Лясота, Топорчик, Доливы и двое слуг, ведших за собой
коней. Двое юношей-слуг стояли с факелами у ворот, и как только все прошли
в них, тотчас же снова началась работа над приведением их в прежний вид.
Белина молча шел впереди, не было времени на приветствия.

Действительно, внутренность городища представляла странное и ужасное
зрелище, которое могло возбудить жалость. На голой земле, на соломе и
просто в грязи лежали в страшной тесноте, один к другому, люди всех
возрастов и сословий, так что негде было пройти между ними. Тут были
матери с детьми на руках, подростки, жавшиеся к коленям стариков, воины в
разорванных кожаных панцирях, и старые сморщенные старики с непокрытыми
головами и обнаженной грудью - полураздетые. Кому негде было лечь, сидели,
опираясь спиной о плечи соседа или об его ноги. Некоторые от истощения, а,
может быть, от голода спали так крепко, что их не могли разбудить ни свет,
ни шум голосов, ни даже толчки проходивших мимо них и задевавших их
ногами. Другие же, страдавшие бессонницей, сидели, подперев голову руками,
с рассыпавшимися в беспорядке волосами. Еще третьи в испуге срывались с
земли, не понимая, что произошло, и с криком хватаясь за дротики в защиту
от неприятеля.

Около конюшен и амбаров, в сенях, всюду виднелись целые массы этих
несчастных. По их изжелта-бледным исхудалым лицам видно было, что и здесь
с трудом только можно было поддерживать жизнь. Новоприбывшие, войдя в эту
толпу и следуя за Белиной, часто должны были невольно наступать на ноги и
руки лежавших. Белине достаточно было показать прибывшим, что у него
делалось, чтобы сразу оправдаться в своем первоначальном отказе впустить
их.

Пройдя другие ворота, путники очутились во внутреннем дворе, где
стоял дом Белины. Они увидели несколько разбитых палаток и наскоро
сложенных шалашей, но и здесь была такая же невообразимая давка: все было
заполнено людьми, лошадьми, коровами и овцами. Скот прятали в хлеву и
конюшне и зорко стерегли, чтобы изголодавшиеся люди, как это уже случилось
несколько раз, не убивали ночью потихоньку животных себе в пищу.

В палатках жило знатнейшее рыцарство и шляхта. Их жены, дети и более
слабые из них жили в самом доме. Старый хозяин с пасмурным лицом ввел их
сначала в нижнюю горницу, которая в лучшие времена служила столовой. Это
была большая, длинная зала с дубовыми колоннами; в ней стояли столы и
лавки, а в одной стене был вделан огромный камин, обложенный камнем. Все
остальные стены были увешены сверху до низу одеждой и оружием всякого
рода. Здесь тоже вповалку лежали люди, разместившиеся, где попало: на
полу, на лавках, на столах, а некоторые чуть не в самом камине.

- Смотрите, - сказал хозяин, обращаясь к новоприбывшим, - смотрите и
не вините меня. Уже давно у нас не осталось ничего, кроме небольшого
количества соленого мяса, круп и муки. Мы варим из этого похлебку и тем
питаемся.

Он указал рукой на пол и пробормотал, избегая лишних объяснений.

- Размещайтесь, как и где можете. Женщин я отведу к своим. Что Бог
дал, то и дал!

Люди, лежавшие на полу, на столах и на лавках, разбуженные светом и
разговором, подняли головы и стали приглядываться к вошедшим. Из разных
концов послышались возгласы:

- Лясота! Мшщуй! Вшебор!

Богдася Топорчика захватил в объятия сын Белины, с которым они были в
большой дружбе еще при дворе королевы и королевича.

Молодой Белина обнимал друга и восклицал:

- Не вини, нас брат, не вини, а взгляни только.

Старый Лясота, едва державшийся на ногах от утомления, - ни о чем не
расспрашивал, а присмотрел себе местечко среди лежавших, да тут же и
свалился головой кому-то в ноги. Тот даже и не шевельнулся. Старик сейчас
же громко захрапел и застонал во сне.

Проснувшиеся охотно подвинулись, давая место вновь прибывшим. Так, в
тесноте и духоте провели приезжие первую ночь, расположившись, где
пришлось, - молодой Томко Белина, уложив Богдася в удобном уголке, сам
пошел на стражу.

Как только свет погас, все снова улеглись, а не спавшие лежали тихо,
чтобы не мешать другим.

Собек и Дембец остались на первом дворе вместе с конями. Так
окончилось это путешествие, исполненное опасностей, и окончилось более
счастливо, чем можно было надеяться.

На другой день, уже на рассвете, многие стали подниматься и выходить
из духоты, на валы, где уже слышен был говор проснувшихся людей, плач
детей, монотонное убаюкивание женщин и громкие голоса споривших.

Вся эта картина днем казалась еще страшнее, чем ночью, когда нельзя
было разглядеть лица человеческого, и когда сон смягчал страдания. Теперь,
пробужденные от сна, все задвигались и заговорили, словами и стонами
жалуясь на свою долю. Матери, имевшие грудных детей, теряли молоко, и
ночью несколько новорожденных умерло от холода и голода. Громко плакали и
причитали женщины, обступившие пожелтевшие и посиневшие трупики. Стонали
больные, просили пищи голодные, а все, кто был еще в силах, носили воду и
прислуживали немощным. Старшины, выбранные Белиной, расхаживали с посохами
в руках, наводили порядок и призывали к тишине. Здесь ни одна ночь не
обходились без жертв. В эту ночь умерло несколько больных взрослых и
несколько детей.

Много хлопот доставляли похороны, ради которых приходилось открывать
калитку в воротах; люди с лопатами шли в ближайший лес, где и погребали
умерших. При этом надо было торопиться и все время быть настороже, чтобы
не напала на них караулившая их чернь.

Это было первое, что бросилось в глаза прибывшим, когда они вышли
утром на валы. Не успели они спуститься вниз, как раздался призыв к обедне
на втором дворе; служил ежедневно бенедиктинец Гедеон, человек святой
жизни, спасшийся из Пшемешеньского монастыря и пользовавшийся этим обрядом
для ободрения и подкрепления несчастных.

Он один среди всех этих людей, жертв страшного разорения и
уничтожения, в отчаянии своем усомнившихся в милосердии Божьем, остался
тверд и спокоен и умел и в их души вливать надежду.

Для того, чтобы вся эта многочисленная толпа могла молиться в часы
Великой Жертвы, алтарь был устроен на возвышенном помосте, который был
виден издали. Все, кто хотел, могли видеть капеллана через широкие ворота
из первого двора во второй и могли молиться вместе с ним.

Это было печальное, но и прекрасное зрелище, когда все стали
тесниться, - мужчины и женщины, чтобы продвинуться поближе и вознести
молитвы к тому Богу, в котором теперь была вся их надежда на спасение.

Настала глубокая тишина, прерываемая только плачем и вздохами женщин.
Здесь было много таких, которые, подобно Спытковой и ее дочке, потеряли
мужей, отцов и братьев, погибших в битвах или пропавших без вести. Большая
часть из них в белых кисейных покрывалах, чепцах и намитках сидели или
стояли на коленях в сторонке, так что невозможно было разглядеть их лиц.
По приказанию отца Гедеона в этой тесноте и давке женщины стояли по одну
сторону, мужчины - по другую.

Все эти беглецы, происходившие подобно Лясоте из зажиточной шляхты,
теперь не имели на себе даже целого платья и были одеты в чужие сермяги, в
рваные плащи, забрызганные грязью, кто в чем пришлось, некоторые были