приняло их монашество. И тем не менее одно исключение существовало.
превратиться в одиночку или, напротив, отказаться от обличья одиночки и
облачиться в ризы общинника. Для этого надо было покинуть монастырь, уйдя
вместе с новообращенными, на Святую гору переселившимися русскими, сербами
или болгарами, изменить имя, перенять их варварский язык и в их монастыре
поискать выход в некое время с иными тональностью, ритмом и укладом, дабы
здесь начать все сначала. Короче говоря, греки становились болгарами, армяне
-- сербами или русскими, русские -- греками, чтобы отказаться от прежнего
чина и уклада. Иного пути не было. А уходили по двум причинам: чтобы
оставить уклад, который в данный момент не был превалирующим, или чтобы в
новом укладе они могли заниматься тем, чем не могли заниматься в старом. И
лишь Хилендар не принадлежал ни одиночкам, ни общинникам. Хотя деяния
монахов были различны. Как вино и хлеб.
навещали свою бывшую братию; чаще других их встречали сербские монахи,
ходившие по делам в чужие монастыри -- греческие, болгарские или русские,
где заставали их в чуждых одеждах и в ином монашьем статусе и никак не могли
привыкнуть к новому статусу этих отщепенцев. Они прекрасно знали, что эти
отщепенцы и беглецы думают, однако не понимали, что говорят и на каком языке
молчат. Хотя им хорошо были известны причины ухода их соплеменников в чужой
монастырь и чужой язык, а подчас и сами они являлись их соучастниками,
всякий раз они как бы заново удивлялись тому, что эти беглецы действительно
отказались от собственного языка, а не только от монастыря, хотя это должно
было быть очевидным изначально как тем, кто оставался, так и тем, кто
уходил. И дивились -- может, даже и злились -- те, кто не ушел, что не
понимают конца истории. Потому что конец этой истории монахи излагали на
каком-то чужом, непонятном им языке. И оставшихся это раздражало настолько,
что по завершении дел они возвращались в свою обитель в недоумении, словно у
истории об отступниках и не было вовсе конца, ибо рассказан он был чужим
языком и потому казался концом не этой, а какой-то другой истории.
сказал Свилару монах в Ивироне, на маленькой пристани, где дожидался
парохода, похожего на рыбину с сильно раздувшимися жабрами. Хилендарская
гавань оттуда лежала в двух часах хода к северу, напрямик через пучину,
вглядываясь в азиатский берег поверх острова Тасос (о котором говорят, что
хотя его с суши и не видно, зато с Тасоса сушу видно), потому что
островитяне наделены острым зрением.
шаге от моря, словно оно и не соленое вовсе, бушевала зелень. Она
простиралась вдоль берега и поднималась вверх, к монастырю, кустистая,
пахучая и местами превратившаяся в непролазные заросли крапивы, над жалом
которой смеется только дурень. С разросшихся виноградных лоз птичий помет не
падал на землю, а качался на листьях.
лихорадки в ноздрях. Буря запахов, буйство растений и беспривязные дикие
мулы сопровождали его; у черных буйволов красные глаза горели, словно свечи
в темноте, и были видны далеко, хотя стоял полдень. Где-то неподалеку от
старой башни, там, откуда не видно ни моря, ни монастыря, на пути Свилара
упал камень. Потом еще один. Свилар ощутил страх одиночества и присутствие
человека. Человек этот действительно появился, продолжая бросать перед собой
камни. Волосы на голове у него были старше бороды, седые и толстые,
наподобие рыбных костей. Глаза -- цвета устрицы с лимоном -- сходились у
него на переносице, словно он только что втянул их через нос. В руке он нес
торбу из грубой ткани, из такой же была и его одежда.
-- Орех, брошенный в ручей у монастыря, окажется здесь за три минуты...
одежде с прожженными дырами Свилар заключил, что незнакомец постоянно
пребывает под открытым небом и потому покрыт птичьим пометом, оставлявшим
седые пятна в волосах. В торбе незнакомца Свилар приметил куски коры и
спросил:
глазами, словно бы стерт с обеих сторон.
сторону:
монахом, однако грубошерстная ряса на незнакомце была надета странно,
подкладкой вверх, а рубашка под ней -- задом наперед, так что застегивать ее
можно было только сзади, под одеждой, если вывернуть руки за спину.
пропадали в волосах. Морща лоб, человек гнал мысли от себя, подобно тому как
кони, подергивая шкурой, отгоняют мух. Внезапно, словно отказали ноги, он
опустился наземь, достал из мешка теплую лепешку и протянул Свилару вместе с
солью из солонки, встроенной в черенок ножа.
глубине плотной бороды, которая не пропускала воду -- хоть стакан вылей. --
А я вижу ночью сон, -- продолжал он, -- будто забыл, как месить тесто. В
самом деле, не месил с войны. И говорю себе утром, как поднялся, дай
посмотрю, не забыл ли и впрямь. Теперь, коли ты говоришь, что не забыл,
стало быть, верно...
кому-то оставшийся кусок. При этом Свилару показалось, что, вот так сзади
застегнутый, старик идет задом наперед.
собственные шаги, которые отмеряют и сокращают наш путь?"
где-то высоко в воздухе. Он повернулся на звук и увидел высоко над собой,
среди птиц, поселение за крепостными стенами, с домами, в окна которых
проникает туман, с церквами, кресты которых со свистом терзает ветер, со
входом через глубокие, вечно скрипящие ворота, С многочисленными башнями по
углам, с обзором на три стороны и мостиками над безднами, горное поселение
было наделено огромной волчьей силой; высосанные из подножия ее стен,
выступали, словно пот, грязные пятна влаги, зеленый лишай; вверх ползли
муравьи, хомяки и кроты, а вместе с ними, словно толкаемые тем же давлением
ввысь, лепились к крепостным стенам стоящие друг над другом дома и церкви,
так что купола нижних пронизывали полы и стены верхних, множество деревьев и
садиков зависло высоко в воздухе. И та же сила, которая всасывала и тянула
все предметы вверх, на вершину поселения, собирала, как магнит, и впитывала
в себя все звуки и голоса с нижних этажей, из леса -- из всего, что окружало
крепостную стену, перемалывала и перемешивала эти звуки, создавая один
удивительно протяжный голос, как будто на этом месте постоянно слышалось
звучное имя поселения, покрывающее словно шапкой ее кровли. Проемы в виде
креста (символы человека -- окна -- Христа), округлые или наподобие бойниц,
были разбросаны, словно раздавленные мошки, по огромной, опоясывавшей
поселение стене, заключавшей его в себе, как мешок -- кости. Кое-где к стене
снаружи лепились, словно гнезда, кельи, полы которых висели прямо в воздухе,
чуть подпертые перекошенными балками. Над этими кельями, так же прижавшись к
стене, стояли другие, но покрупнее, тоже подпертые косо поставленными
балками, опирающимися на нижестоящие кельи и с такими же, как у тех,
висящими в воздухе полами. В других местах высоко в небо вздымались мостки,
одним краем опирающиеся на крепостную стену, с висящим вторым концом, а по
краям этих мостков стояли, подобно стражам, маленькие дощатые нужники,
выделенные таким способом из святой ткани монастыря. И все это сплошь было
сдобрено перцем живой и подвижной оспы птичьих стай. Словно мушки хаотично и
отвесно карабкаясь по поверхности стен, минуя этажи, окна смешивались с
удивительными паразитами, приросшими снаружи к камню и штукатурке, где были
заметны внутренние повреждения и нарушения в ткани огромного строения,
которое, похоже, имело по окну для каждой птицы на Святой горе и по двери
для любого ветра. Кое-где можно было увидеть, как из трубы, прикрепленной к
фасаду крепостной стены, высоко била вода, там, где должно быть очагу с
глубокими дымоходами, просторными как комнаты. Было заметно, как огромная
тень, отбрасываемая строением, меняла у его подножия климат, создавая вечер
утром, зиму -- весной, где ночь приходила прежде звезд, подобно тому как
лето раньше всего наступает для сала. Из этих прохладных мест, где террасы
верхних этажей выступали на локоть и ступеньками, чтобы встретиться и влезть
один в другой, было видно, что одни кельи повернуты к солнечной тени, а
другие к лунной; можно было разглядеть, где стены возведены по-армянски, на
солевой штукатурке, где -- греческим способом, на молоке, где -- по-сербски,
на хлебе с вином; сквозь окна виднелись углы маленьких комнат, где не
помещалась и кровать, комнаты "пятницы", где можно было лишь сидеть, и
сидели в них только по пятницам. Были и другие, праздничные комнаты, для
каждого праздника в году по одной, а над ними над обрывом возвышались
двустворчатые врата, которые никуда не вели, но ими заканчивались и через
них проветривались переходы, и только одна дверь -- переход с комнаткой и с
иконой Богородицы Вратарницы -- открывала вход в монастырь.
с аккуратными деревянными лежаками, с навесом и летними трапезными, с
фруктовыми деревьями, со своим кусочком ручья, где журчание воды порождали
Аникина Наталья
Белов Вольф
Суворов Виктор
Круз Андрей
Самойлова Елена
Журавлев Владимир