пуг проходит. Заваривают соняшницу от дурноты и боли в животе. Для этого
зажигают кусок пеньки, бросают в кружку и опрокидывают ее вверх дном в
миску, наполненную водою и поставленную на животе больного; потом, после
зашептываний, дают ему выпить ложку этой самой воды. (Прим. Н.В.Гоголя.)
рала оставшееся после отца имущество, и через несколько дней ее точно
уже не было на селе. Куда ушла она, никто не мог сказать. Услужливые
старухи отправили ее было уже туда, куда и Петро потащился; но приехав-
ший из Киева козак рассказал, что видел в лавре монахиню, всю высохшую,
как скелет, и беспрестанно молящуюся, в которой земляки по всем приметам
узнали Пидорку; что будто еще никто не слыхал от нее ни одного слова;
что пришла она пешком и принесла оклад к иконе божьей матери, исцвечен-
ный такими яркими камнями, что все зажмуривались, на него глядя.
припрятал к себе Петруся, показался снова Басаврюк; только все бегом от
него. Узнали, что это за птица: никто другой, как сатана, принявший че-
ловеческий образ для того, чтобы отрывать клады; а как клады не даются
нечистым рукам, так вот он и приманивает к себе молодцов. Того же году
все побросали землянки свои и перебрались в село; но и там, однако ж, не
было покою от проклятого Басаврюка. Тетка покойного деда говорила, что
именно злился он более всего на нее за то, что оставила прежний шинок по
Опошнянской дороге, и всеми силами старался выместить все на ней. Раз
старшины села собрались в шинок и, как говорится, беседовали по чинам за
столом, посередине которого поставлен был, грех сказать чтобы малый, жа-
реный баран. Калякали о сем и о том, было и про диковинки разные, и про
чуда. Вот и померещилось, - еще бы ничего, если бы одному, а то именно
всем, - что баран поднял голову, блудящие глаза его ожили и засветились,
и вмиг появившиеся черные щетинистые усы значительно заморгали на при-
сутствующих. Все тотчас узнали на бараньей голове рожу Басаврюка; тетка
деда моего даже думала уже, что вот-вот попросит водки... Честные стар-
шины за шапки да скорей восвояси. В другой раз сам церковный староста,
любивший по временам раздобаривать глаз на глаз с дедовскою чаркою, не
успел еще раза два достать дна, как видит, что чарка кланяется ему в по-
яс. Черт с тобою! давай креститься!.. А тут с половиною его тоже диво:
только что начала она замешивать тесто в огромной диже, вдруг дижа вып-
рыгнула. "Стой, стой!" - куды! подбоченившись важно, пустилась вприсядку
по всей хате... Смейтесь; однако ж не до смеха было нашим дедам. И да-
ром, что отец Афанасий ходил по всему селу со святою водою и гонял черта
кропилом по всем улицам, а все еще тетка покойного деда долго жалова-
лась, что кто-то, как только вечер, стучит в крышу и царапается по сте-
не.
все спокойно; а ведь еще не так давно, еще покойный отец мой и я запом-
ню, как мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после
того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было. Из
закоптевшей трубы столбом валил дым и, поднявшись высоко, так, что пос-
мотреть - шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, и
черт, - нечего бы и вспоминать его, собачьего сына, - так всхлипывал жа-
лобно в своей конуре, что испуганные гайвороны стаями подымались из
ближнего дубового леса и с диким криком метались по небу.
утомленные дневными трудами и заботами парубки и девушки шумно собира-
лись в кружок, в блеске чистого вечера, выливать свое веселье в звуки,
всегда неразлучные с уныньем. И задумавшийся вечер мечтательно обнимал
синее небо, превращая все в неопределенность и даль. Уже и сумерки; а
песни все не утихали. С бандурою в руках пробирался ускользнувший от пе-
сельников молодой козак Левко, сын сельского головы. На козаке решети-
ловская шапка. Козак идет по улице, бренчит рукою по струнам и подплясы-
вает. Вот он тихо остановился перед дверью хаты, уставленной невысокими
вишневыми деревьями. Чья же это хата? Чья это дверь? Немного помолчавши,
заиграл он и запел:
окончивши песню и приближаясь к окну. - Галю! Галю! ты спишь или не хо-
чешь ко мне выйти? Ты боишься, верно, чтобы нас кто не увидел, или не
хочешь, может быть, показать белое личико на холод! Не бойся: никого
нет. Вечер тепел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою,
обмотаю своим поясом, закрою руками тебя - и никто нас не увидит. Но ес-
ли бы и повеяло холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелу-
ями, надену шапку свою на твои беленькие ножки. Сердце мое, рыбка моя,
ожерелье! выгляни на миг. Просунь сквозь окошечко хоть белую ручку
свою... Нет, ты не спишь, гордая дивчина! - проговорил он громче и таким
голосом, какие выражает себя устыдившийся мгновенного унижения. - Тебе
любо издеваться надо мною, прощай!
окошка, тихо перебирая струны бандуры. Деревянная ручка у двери в это
время завертелась: дверь распахнулась со скрытом, и девушка на поре сем-
надцатой весны, обвитая сумерками, робко оглядываясь и не выпуская дере-
вянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке горели привет-
но, будто звездочки, ясные очи; блистало красное коралловое монисто, и
от орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспых-
нувшая на щепах ее.
рассердился! Зачем выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и де-
ло по улицам... Я вся дрожу...
ворил парубок, обнимая ее, отбросив бандуру, висевшую на длинном ремне у
него на шее, и садясь вместе с нею у дверей хаты. - Ты знаешь, что мне и
часу не видать тебя горько.
го свои очи. - Мне все что-то будто на ухо шепчет, что вперед нам не ви-
даться так часто. Недобрые у вас люди: девушки все глядят так завистли-
во, а парубки... Я примечаю даже, что мать моя с недавней поры стала су-
ровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было.
надоел тебе?
чернобровый козак! За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты
ими - у меня как будто на душе усмехается: и весело и хорошо ей; что
приветливо моргаешь ты черным усом своим; что ты идешь по улице, поешь и
играешь на бандуре, и любо слушать тебя.
ди своей.
выйти за меня замуж - говорил.
новению, глухим: ничего не слышит и еще бранит, что шатаюсь бог знает
где, повесничаю и шалю с хлопцами по улицам. Но не тужи, моя Галю! Вот
тебе слово козацкое, что уломаю его.
Я знаю это по себе: иной раз не послушала бы тебя, а скажешь слово - и
невольно делаю, что тебе хочется. Посмотри, посмотри! - продолжала она,
положив голову на плечо ему и подняв глаза вверх, где необъятно синело
теплое украинское небо, завешенное снизу кудрявыми ветвями стоявших пе-
ред ними вишен. - Посмотри, вон-вон далеко мелькнули звездочки: одна,
другая, третья, четвертая, пятая... Не правда ли, ведь это ангелы божии
поотворяли окошечки своих светлых домиков на небе и глядят на нас? Да,
Левко? Ведь это они глядят на нашу землю? Что, если бы у людей были
крылья, как у птиц, - туда бы полететь, высоко, высоко... Ух, страшно!
Ни один дуб у нас не достанет до неба. А говорят, однако же, есть
где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в
самом небе, и бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником.
становят перед светлым воскресением святые архангелы; и как только бог
ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами
попадают в пекло, и оттого на Христов праздник ни одного злого духа не
бывает на земле.
Флинт Эрик
Панов Вадим
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий