мне сегодня с вечера и ночуйте, пожалуй, а поутру пораньше и поедем, чтобы
в двенадцать там быть.
согласился вдруг Павел Павлович, - подлинно благодеяние оказываете... а где
ихняя дача-с?
на даче-с, сами знаете... Сердце отца-с!
костюм? Самый приличный, какой только можно вообразить! Только вот белье бы
почище, косыночку... (Косыночка и выглядывавшее белье были действительно
очень грязны.)
прочее необходимое белье мы ей тоже сейчас соберем; оно у Марьи Сысоевны в
стирке-с.
скорей, если б возможно.
она со страхом прислушивалась, и если бы Вельчанинов, уговаривая Павла
Павловича, имел время пристально к ней приглядеться, то увидел бы
совершенное отчаяние на ее личике.
свои маленькие руки и как бы оправдываясь перед отцом в страшном упреке,
что она в мамашу. - Папаша, папаша, если вы меня кинете...
руку, чуть не за шиворот, и уже с нескрываемым озлоблением потащил ее в
маленькую комнатку. Там опять несколько минут происходило шептанье,
слышался заглушенный плач. Вельчанинов хотел было уже идти туда сам, но
Павел Павлович вышел к нему и с искривленной улыбкой объявил, что сейчас
она выйдет-с. Вельчанинов старался не глядеть на него и смотрел в сторону.
давеча в коридор, и стала укладывать в хорошенький маленький сак,
принадлежавший Лизе, принесенное для нее белье.
Вельчанинову, - семейство, что ли, у вас? Хорошо, батюшка, сделаете:
ребенок смирный, от содома избавите.
Прилично ли робеночку с понятием на такой срам смотреть? Коляску-то привели
вам, батюшка, - до Лесного, что ли?
одного взгляда в сторону Вельчанинова; она сдержала себя и не бросилась,
как давеча, обнимать отца, даже при прощанье; видимо, даже не хотела
поглядеть на него. Отец прилично поцеловал ее в головку и погладил; у ней
закривилась при этом губка и задрожал подбородок, но глаз она на отца
все-таки не подняла. Павел Павлович был как будто бледен, и руки у него
дрожали - это ясно заметил Вельчанинов, хотя всеми силами старался не
смотреть на него. Одного ему хотелось: поскорей уж уехать. "А там что ж,
чем же я виноват? - думал он. - Так должно было быть". Сошли вниз, тут
расцеловалась с Лизой Марья Сысоевна, и, только уже усевшись в коляску,
Лиза подняла глаза на отца - и вдруг всплеснула руками и вскрикнула; еще
миг, и она бы бросилась к нему из коляски, но лошади уже тронулись.
велю вынести воды...
детей, они вас там будут любить, они добрые... Не сердитесь на меня, Лиза,
я вам добра хочу...
бы кто из них мог его видеть.
задыхаясь от подавляемых слез и засверкав на него озлобленными прекрасными
глазами.
повелительно.
него и сидела, упорно потупившись. Он начал ее уговаривать, он говорил ей с
жаром, он был сам в лихорадке. Лиза слушала недоверчиво, враждебно, но
слушала. Внимание ее обрадовало его чрезвычайно: он даже стал объяснять ей,
что такое пьющий человек. Он говорил, что сам ее любит и будет наблюдать за
отцом. Лиза подняла наконец глаза и пристально на него поглядела. Он стал
рассказывать, как он знал еще ее мамашу, и видел, что завлекает ее
рассказами. Мало-помалу она начала понемногу отвечать на его вопросы, - но
осторожно и односложно, с упорством. На главные вопросы она все-таки ничего
не ответила: она упорно молчала обо всем, что касалось прежних ее отношений
к отцу. Говоря с нею, Вельчанинов взял ее ручку в свою, как давеча, и не
выпускал ее; она не отнимала. Девочка, впрочем, не все молчала; она
все-таки проговорилась в неясных ответах, что отца она больше любила, чем
мамашу, потому что он всегда прежде ее больше любил, а мамаша прежде ее
меньше любила; но что когда мамаша умирала, то очень ее целовала и плакала,
когда все вышли из комнаты и они остались вдвоем... и что она теперь ее
больше всех любит, больше всех, всех на свете, и каждую ночь больше всех
любит ее. Но девочка была действительно гордая: спохватившись о том, что
она проговорилась, она вдруг опять замкнулась и примолкла; даже с
ненавистью взглянула на Вельчанинова, заставившего ее проговориться. Под
конец пути истерическое состояние ее почти прошло, но она стала ужасно
задумчива и смотрела как дикарка, угрюмо, с мрачным, предрешенным
упорством. Что же касается до того, что ее везут теперь в незнакомый дом, в
котором она никогда не бывала, то это, кажется, мало ее покамест смущало.
Мучило ее другое, это видел Вельчанинов; он угадывал, что ей стыдно его,
что ей именно стыдно того, что отец так легко ее с ним отпустил, как будто
бросил ее ему на руки.
Нортон Андрэ
Акунин Борис
Прозоров Александр
Круз Андрей
Никитин Юрий
Суворов Виктор