девчонкам, и мне чрезвычайно захотелось буянить и сделать
какую-нибудь такую молодецкую штуку, которая бы всех удивила.
Случай не замедлил представиться.
звуки его шагов послышались сначала на лестнице, а потом над
нами, по направлению классной. Мне пришла мысль, что Мими
сказала ему, где она видела меня во время класса, и что он
пошел посмотреть журнал. Я не предполагал в это время у
St.-Jerome'a другой цели в жизни, как желания наказать меня. Я
читал где-то, что дети от двенадцати до четырнадцати лет, то
есть находящиеся в переходном возрасте отрочества, бывают
особенно склонны к поджигательству и даже убийству. Вспоминая
свое отрочество и особенно то состояние духа, в котором я
находился в этот несчастный для меня день, я весьма ясно
понимаю возможность самого ужасного преступления без цели, без
желания вредить, но гак - из любопытства, из бессознательной
потребности деятельности. Бывают минуты, когда будущее
представляется человеку в столь мрачном свете, что он боится
останавливать на нем свои умственные взоры, прекращает в себе
совершенно деятельность ума и старается убедить себя, что
будущего не будет и прошедшего не было. В такие минуты, когда
мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а
единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я
понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к
такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой
любопытства, раскладывает и раздувает огонь под собственным
домом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежно
любит. Под влиянием этого же временного отсутствия мысли -
рассеянности почти - крестьянский парень лет семнадцати,
осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки,
на которой лицом вниз спит его старик отец, вдруг
размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как
сочится под лавку кровь из разрубленной шеи, под влиянием
этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек
находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва
и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу
заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или
смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все
общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что,
ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: "А ну-ка,
любезный, пойдем"?
размышления, когда St.-Jerome сошел вниз и сказал мне, что я
не имею права здесь быть нынче за то, что так дурно вел себя и
учился, чтобы я сейчас же шел на верх, я показал ему язык и
сказал, что не пойду отсюда.
удивления и злости.
несколько раз обещал вам наказание, от которого вас хотела
избавить ваша бабушка; но теперь я вижу, что, кроме розог, вас
ничем не заставишь повиноваться, и нынче вы их вполне
заслужили.
с необыкновенной силой прилила к моему сердцу; я почувствовал,
как крепко оно билось, как краска сходила с моего лица и как
совершенно невольно затряслись мои губы. Я должен был быть
страшен в эту минуту, потому что St.-Jerome, избегая моего
взгляда, быстро подошел ко мне и схватил за руку; но только
что я почувствовал прикосновение его руки, мне сделалось так
дурно, что я, не помня себя от злобы, вырвал руку и из всех
моих детских сил ударил его.
ужасом и удивлением видевший мой поступок.
вы не любите меня, не понимаете, как я несчастлив! Все вы
гадки, отвратительны, - прибавил я с каким-то исступлением,
обращаясь ко всему обществу.
снова подошел ко мне, и не успел я приготовиться к защите, как
он уже сильным движением, как тисками, сжал мои обе руки и
потащил куда-то. Голова моя закружилась от волнения; помню
только, что я отчаянно бился головой и коленками до тех пор,
пока во мне были еще силы; помню, что нос мой несколько раз
натыкался на чьи-то ляжки, что в рот мне попадал чей-то
сюртук, что вокруг себя со всех сторон я слышал присутствие
чьих-то ног, запах пыли и violette*), которой душился
St.-Jerome.
голосом, - принеси розог . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
всех несчастий, постигших меня, и что придет время, когда я
спокойно буду вспоминать о них?..
со мной будет; но смутно предчувствовал, что пропал
безвозвратно.
или по крайней мере мне так казалось от слишком сильного
внутреннего волнения, но мало-помалу я стал разбирать
различные звуки. Василь пришел снизу и, бросив на окно
какую-то вещь, похожую на метлу, зевая, улегся на ларь. Внизу
послышался громкий голос Августа Антоныча (должно быть, он
говорил про меня), потом детские голоса, потом смех, беготня,
а через несколько минут в доме все пришло в прежнее движение,
как будто никто не знал и не думал о том, что я сижу в темном
чулане.
на сердце. Мысли и представления с усиленной быстротой
проходили в моем расстроенном воображении; но воспоминание о
несчастии, постигшем меня, беспрестанно прерывало их
причудливую цепь, и я снова входил в безвыходный лабиринт
неизвестности о предстоящей мне участи, отчаяния и страха.
какая-нибудь неизвестная причина общей ко мне нелюбви и даже
ненависти. (В то время я был твердо убежден, что все, начиная
от бабушки и до Филиппа-кучера, ненавидят меня и находят
наслаждение в моих страданиях.) "Я должен быть не сын моей
матери и моего отца, не брат Володи, а несчастный сирота,
подкидыш, взятый из милости", - говорю я сам себе, и нелепая
мысль эта не только доставляет мне какое-то грустное утешение,
но даже кажется совершенно правдоподобною. Мне отрадно думать,
что я несчастен не потому, что виноват, но потому, что такова
моя судьба с самого моего рождения и что участь моя похожа на
участь несчастного Карла Иваныча.
проникнуть ее? - говорю я сам себе, - завтра же пойду к папа и
скажу ему: "Папа! напрасно ты от меня скрываешь тайну моего
рождения; я знаю ее". Он скажет: "Что ж делать, мой друг, рано
или поздно ты узнал бы это, - ты не мой сын, но я усыновил
тебя, и ежели ты будешь достоин моей любви, то я никогда не
оставлю тебя"; и я скажу ему: "Папа, хотя я не имею права
называть тебя этим именем, но я теперь произношу его в
последний раз, я всегда любил тебя и буду любить, никогда не
забуду, что ты мой благодетель, но не могу больше оставаться в
твоем доме. Здесь никто не любит меня, a St.-Jerome поклялся в
моей погибели. Он или я должны оставить твой дом, потому что я
не отвечаю за себя, я до такой степени ненавижу этого
человека, что готов на все. Я убью его", - так и сказать:
"Папа! я убью его". Папа станет просить меня, но я махну
рукой, скажу ему: "Нет, мой друг, мой благодетель, мы не можем
жить вместе, а отпусти меня", - и я обниму его и скажу ему,
почему-то по-французски: "Oh mon pere, oh mon bienfaiteur,
donne moi pour la derniere fois ta benediction et gue la
volonte de dieu soit faite!" *). И я, сидя на сундуке в темном
чулане, плачу навзрыд при этой мысли. Но вдруг я вспоминаю
постыдное наказание, ожидающее меня, действительность
представляется мне в настоящем свете, и мечты мгновенно
разлетаются.
Посняков Андрей
Николаев Андрей
Никитин Юрий
Шидловский Дмитрий
Роллинс Джеймс
Вронский Константин