снова то место, вы видите его иначе. Что же сказать о гигантском здании
Ганувера, где я, разрываемый непривычкой и изумлением, метался как стрекоза
среди огней ламп, - в сложных и роскошных пространствах? Естественно, что я
смутно запомнил те части здания, где была нужда самостоятельно вникать в
них, там же, где я шел за другими, я запомнил лишь, что была путаница
лестниц и стен.
ключ и вставил его в замок узорной железной двери; она открылась на
полутемный канал с каменным сводом, У площадки, среди других лодок, стоял
парусный бот, и мы влезли в него. Дюрок торопился; я, правильно заключив,
что предстоит спешное дело, сразу взял весла и развязал парус. Поп передал
мне револьвер; спрятав его, я раздулся от гордости, как гриб после дождя.
Затем мои начальники махнули друг другу руками. Поп ушел, и мы вышли на
веслах в тесноте сырых стен на чистую воду, пройдя под конец каменную арку,
заросшую кустами. Я поднял парус. Когда бот отошел от берега, я догадался,
отчего выплыли мы из этой крысиной гавани, а не от пристани против дворца:
здесь нас никто не мог видеть.
линия строений Сигнального Пустыря. Бот взял с небольшим ветром приличный
ход. Эстамп правил на точку, которую ему указал Дюрок; затем все мы
закурили, и Дюрок сказал мне, чтобы я крепко молчал не только обо всем том,
что может произойти в Пустыре, но чтобы молчал даже и о самой поездке.
лучше всего скажи, что был отдельно, гулял, а про нас ничего не знаешь.
окончательно. Я вас не подведу.
видом взял спички, которые я ему вернул, даже не подмигнул, как делал при
всяком удобном случае; вообще он был так серьезен, как только возможно для
его характера. Однако ему скоро надоело молчать, и он стал скороговоркой
читать стихи, но, заметив, что никто не смеется, вздохнул, о чем-то
задумался. В то время Дюрок расспрашивал меня о Сигнальном Пустыре.
и верно ли, что об этом месте отзываются неодобрительно.
бог! Опасное население, что и говорить. - Если я сократил эту характеристику
в сторону устрашительности, то она была все же на три четверти правдой, так
как в тюрьмах Лисса восемьдесят процентов арестантов родились на Пустыре.
Большинство гулящих девок являлось в кабаки и кофейные оттуда же. Вообще,
как я уже говорил, Сигнальный Пустырь был территорией жестоких традиций и
странной ревности, в силу которой всякий нежитель Пустыря являлся
подразумеваемым и естественным врагом. Как это произошло и откуда повело
начало, трудно сказать, но ненависть к городу, горожанам в сердцах жителей
Пустыря пустила столь глубокие корни, что редко кто, переехав из города в
Сигнальный Пустырь, мог там ужиться. Я там три раза дрался с местной
молодежью без всяких причин только потому, что я был из города и парни
"задирали" меня.
недоумевая, какое значение могут иметь для него сведения о совершенно другом
мире, чем тот, в котором он жил.
прислушиваться, так как я понимал слова, но не мог осветить их никаким
достоверным смыслом. "Запутанное положение", - сказал Эстамп. - "Которое мы
распутаем", - возразил Дюрок. - "На что вы надеетесь?" - "На то же, на что
надеялся он". - "Но там могут быть причины серьезнее, чем вы думаете". -
"Все узнаем!" - "Однако, Дигэ..." - Я не расслышал конца фразы. - "Эх,
молоды же вы!" - "Нет, правда, - настаивал на чем-то Эстамп, - правда то,
что нельзя подумать". - "Я судил не по ней, - сказал Дюрок, - я, может быть,
ошибся бы сам, но психический аромат Томсона и Галуэя довольно ясен".
продолжался до берега Сигнального Пустыря. Однако я не разыскал в разговоре
никаких объяснений происходящего. Пока что об этом некогда было думать
теперь, так как мы приехали и вышли, оставив Эстампа стеречь лодку. Я не
заметил у него большой охоты к бездействию. Они условились так: Дюрок должен
прислать меня, как только выяснится дальнейшее положение неизвестного дела,
с запиской, прочтя которую Эстамп будет знать, оставаться ли ему сидеть в
лодке или присоединиться к нам.
Эстамп. - Я говорю серьезно. Может произойти сдвиг в сторону рукопашной, и
вы должны признать, что на весах действия я кое-что значу.
пока что я должен иметь послушного живого подручного, но не равноправного,
как вы.
меня!
тускло на его месте.
остановиться.
наверху. У воды стояли опрокинутые лодки, сушились сети. Здесь же бродило
несколько человек, босиком, в соломенных шляпах. Стоило взглянуть на их
бледные заросшие лица, чтобы немедленно замкнуться в себе. Оставив свои
занятия, они стали на некотором от нас расстоянии, наблюдая, что мы такое и
что делаем, и тихо говоря между собой. Их пустые, прищуренные глаза выражали
явную неприязнь.
колен. От группы людей на берегу отделился долговязый человек с узким лицом;
он, помахав рукой, крикнул: - Откуда, приятель?
Вдруг другой парень, с придурковатым, наглым лицом, стремительно побежал на
нас, но, не добежав шагов пяти, замер как вкопанный, хладнокровно сплюнул и
поскакал обратно на одной ноге, держа другую за пятку. Тогда мы
остановились. Дюрок повернул к группе оборванцев и, положив руки в карманы,
стал молча смотреть. Казалось, его взгляд разогнал сборище. Похохотав между
собой, люди эти вернулись к своим сетям и лодкам, делая вид, что более нас
не замечают. Мы поднялись и вошли в пустую узкую улицу. Она тянулась меж
садов и одноэтажных домов из желтого и белого камня, нагретого солнцем.
Бродили петухи, куры с дворов, из-за низких песчаниковых оград слышались
голоса - смех, брань, надоедливый, протяжный зов. Лаяли собаки, петухи пели.
Наконец стали попадаться прохожие: крючковатая старуха, подростки, пьяный
человек, шедший, опустив голову, женщины с корзинами, мужчины на подводах.
Встречные взглядывали на нас слегка расширенными глазами, проходя мимо, как
всякие другие прохожие, но, миновав некоторое расстояние, останавливались;
обернувшись, я видел их неподвижные фигуры, смотрящие вслед нам
сосредоточенно и угрюмо. Свернув в несколько переулков, где иногда
переходили по мостикам над оврагами, мы остановились у тяжелой калитки. Дом
был внутри двора; спереди же, на каменной ограде, через которую я мог
заглянуть внутрь, висели тряпки и циновки, сушившиеся под солнцем.
узнал его по большому дереву во дворе, как мне рассказывали.
прошел к середине двора и остановился, оглядываясь. На камне у одного порога
сидел человек, чиня бочонок; женщина развешивала белье. У помойной ямы
тужился, кряхтя, мальчик лет шести, - увидев нас, он встал и мрачно натянул
штаны.
показались забавные головы; женщины, раскрыв рот, выскочили на порог и стали
смотреть так настойчиво, как смотрят на почтальона.
Мы вошли под тень навеса, к трем окнам с белыми занавесками. Огромная рука
приподняла занавеску, и я увидел толстый, как у быка, глаз, расширивший
сонные веки свои при виде двух чужих.
живет девушка, которую зовут Молли Варрен, и если она дома, я хочу ее
видеть.
все едино! Ну, скажите, отчего это у меня было совершенно непоколебимое
предчувствие, что, как только уедем, явится женщина? Недаром слова Эстампа
"упрямая гусеница" заставили меня что-то подозревать в этом роде. Только
теперь я понял, что угадал то, чего ждал.
не предвещали, судя по выражению их, радостной встречи. Рука отпустила
занавеску, кивнув пальцем.
более неприятным, что он был адски спокоен. - Зайдите, приятель!
комнате. Между окном и столом стоял человек в нижней рубашке и полосатых
брюках, - человек так себе, среднего роста, не слабый, по-видимому, с
Орловский Гай Юлий
Мацумото Сэйте
Зыков Виталий
Бажанов Олег
Соломатина Татьяна
Громыко Ольга