самого берега. Но время от времени их охватывает проказливое желание позлить
добропорядочных отцов семейств. Тогда они медленно ковыляют вдоль колонии,
широко расставляя большие лягушачьи ласты и поглядывая вокруг с таким
невинным видом, словно в голове у них нет и тени недобрых помыслов. Проходя
мимо гарема, в середине которого, задрав голову к небу, сидит старый самец,
молодой холостяк вдруг поворачивает и пускается бежать к нему, колыхаясь и
все ускоряя бег. Когда он врывается в круг, самки стремглав рассыпаются в
стороны, а молодой кидается к старому самцу, быстро кусает его в шею и так
же быстро удирает, прежде чем тот успевает сообразить, что к чему. Старый
самец с гневным ревом бросается в погоню, но веселый холостяк уже добежал до
моря и плюхнулся в воду. Тогда старый, ворча себе что-то под нос,
возвращается, чтобы собрать своих разбежавшихся жен, и усаживается в их
кругу для новых астрономических наблюдений.
но уже совсем взрослых самцов, которым посчастливилось раздобыть себе одну
жену. Они обычно лежали немного в стороне от основной колонии, рядом с женой
и детенышем, и помногу спали. Они могли позволить себе это, потому что
справляться с одной пылкой самкой несравненно легче, чем пресекать причуды
шести или семи. Во время наблюдений за одной парочкой молодоженов нам
посчастливилось увидеть гармонию семейного существования, причем мне никогда
не приходилось быть свидетелем более нежных и красивых любовных игр двух
животных.
себе в гальке что-то вроде коттеджа для медового месяца. Коттедж представлял
собой большую глубокую яму. Самец отгреб передними ластами верхний слой
нагретой солнцем гальки и обнажил гальку, мокрую и прохладную. Он лежал в
этой яме со своей женой в весьма типичной позе -- положив голову на спину
подруги. Все утро они лежали так почти без движения. В полдень, когда жгучее
солнце достигло зенита, они стали проявлять беспокойство. Самец начал
всплескивать задними ластами, беспокойно ворочаться и нагребать себе на
спину сырую гальку, чтобы было прохладнее. Разбуженная его движениями
супруга огляделась, широко зевнула и снова легла с глубоким довольным
вздохом, безмятежно посматривая своими большими черными глазами. Поразмыслив
несколько минут, она повернулась и легла рядом с самцом, лишив его таким
образом подушки. Он басисто, раздраженно заворчал и взгромоздился на самку,
наполовину закрыв ее своим туловищем. Потом он сомкнул веки и решил поспать.
Но у супруги, придавленной его громоздким туловищем, были другие планы. Она,
извиваясь, отодвинулась в сторону, а бочкообразное туловище самца
соскользнуло с ее спины и шлепнулось на гальку. Затем она вытянула шею и
стала кусать его губы и подбородок, очень нежно, медленно, томно. Самец не
открыл глаз, он мирился с этими ласками, только изредка пофыркивая, если они
причиняли ему уж очень большое беспокойство. Но, наконец, любовные
заигрывания самки соблазнили его, он тоже открыл глаза и стал покусывать ее
лоснящуюся шею. Эти проявления любви со стороны ее господина привели самку в
щенячий восторг, и она начала перекатываться и извиваться под его большой
головой, покусывая его выпуклую грудь, издавая носом глухие страстные звуки,
а ее длинные усы встали торчком вокруг точеной мордочки, как два раскрытых
пластмассовых веера. Она извивалась на гальке, а он наклонил голову и стал
не торопясь обнюхивать заднюю часть ее туловища, словно старый обрюзгший
гурман, оценивающий букет выдержанного коньяка. Потом он тяжело
взгромоздился на нее... Теперь она приподняла свою морду, усы к усам, и
кусала его морду, нос, горло, и он тоже покусывал ее горло, шею страстно, но
осторожно. Задние части их туловищ пришли в согласное волнообразное
движение; делали они это не быстро, нетерпеливо и грубо, как большинство
животных, а медленно и осторожно, движения были мягкими и равномерными,
точно мед лился из кружки. Вскоре, тесно прижавшись друг к другу и дрожа,
они достигли высшей точки наслаждения, и тела их расслабились. Самец слез с
супруги и шлепнулся рядом, и они лежали так, покусывая друг другу морды с
изумительной нежностью. Весь акт был красивым зрелищем и уроком сдержанных
любовных игр.
важную и забавную роль. Их были сотни. Словно ожившие чернильные пятна, они
без конца передвигались среди массы спящих, занимающихся любовью, дерущихся
взрослых. Они засыпали на гальке в самых необычных непринужденных позах,
похожие на надувные резиновые игрушки, из которых вдруг наполовину выпустили
воздух. Неожиданно просыпаясь и не находя рядом матери, они становились на
ласты и уверенно двигались вдоль пляжа, выделывая те же странные па румбы,
что и взрослые котики. Решительно ступая ластами по гальке, детеныш через
несколько ярдов останавливался, широко раскрывал розовую пасть и блеял
жалобно, как ягненок. После непродолжительных поисков родителей силы
оставляли его, он еще раз отчаянно блеял, бросался на брюшко и тотчас
погружался в глубокий освежающий сон.
что кое-где по десять -- двадцать малышей были собраны в группки, похожие на
кучи кусков угля причудливой формы. При них обычно находились молодой самец
или несколько самок, которые дремали поблизости и, видимо, следили за
детенышами, потому что стоило одному из малышей забрести за невидимый круг,
очерчивающий территорию яслей, как взрослый котик поднимался и, извиваясь,
устремлялся вслед, ловил детеныша большой пастью, основательно встряхивал и
швырял обратно. Несмотря на пристальное наблюдение, я не мог точно выяснить,
были ли группки детенышей потомством одной семьи котиков или здесь
сосредоточивались малыши из нескольких семейств. Если они были из нескольких
семейств, то эти группки действительно являлись своеобразными яслями или
детскими садами, в которые родители отводили малышей, отправляясь в море
поискать корм или просто искупаться.
этого потребовалось бы выбрать одного малыша, а так как все они были одного
роста и цвета, то сделать это было трудно. Я уже совсем отчаялся, как вдруг
увидел детеныша, которого было легко выделить среди остальных. Он,
по-видимому, родился позже других, потому что был вдвое меньше, но
недобранные дюймы он с избытком восполнял своей решительностью и яркой
индивидуальностью .
подкрадывался к длинной ленте блестящих морских водорослей, которую
выбросило на гальку. По-видимому, ему показалось, что это -- чудовищная
морская змея, угрожающая колонии. Он подковылял к ней и, тараща глазенки,
остановился примерно в ярде от нее, чтобы понюхать воздух. Ветерок шевельнул
концом водоросли. Перепуганный Освальд повернулся и, раскачиваясь, побежал
прочь с максимальной скоростью, на которую только были способны его ласты.
На безопасном расстоянии он остановился и оглянулся, но ветер уже стих, и
водоросль лежала неподвижно. Снова осторожно приблизившись к ней, он
остановился от нее футах в шести и принюхался. Трепеща и напрягшись всем
своим пухлым тельцем, он стоял, готовый бежать при малейшем движении
водоросли. Но водоросль неподвижно лежала на солнце, сверкая словно лента из
нефрита. Тогда он медленно и осторожно приблизятся к ней -- было такое
впечатление, будто он, затаив дыхание, идет на цыпочках своих больших
плоских ластов. Но водоросль по-прежнему была неподвижна. Ага, она трусит!
Освальд приободрился. Его долг -- спасти колонию от опасного врага, который
явно хочет захватить котиков врасплох. Он смешно заерзал, уперся задними
ластами в гальку и бросился на водоросль. Увлекшись, он явно перестарался и
пропахал носом гальку, но зато большой кусок морской водоросли был крепко
зажат в пасти. Он сел, не выпуская водоросли, которая, словно зеленые усы,
свисала по обеим сторонам пасти, и, видно, был чрезвычайно доволен тем, что
первым же укусом совершенно обезвредил врага. Он мотал головой из стороны в
сторону, хлопая водорослью, а потом встал на ласты и галопом помчался вдоль
берега, волоча ее за собой, время от времени ожесточенно тряся головой,
словно для того, чтобы окончательно убедиться, что противник мертв. Примерно
четверть часа он играл с водорослью, пока от нее остались лишь
разлохмаченные обрывки. Потом, совершенно выдохшийся, он бросился на гальку
и уснул глубоким сном с куском водоросли, который, как кушак, обмотался
вокруг его живота.
жалобно блея, пошел вдоль берега. Вдруг он заметил чайку, присевшую
неподалеку на гальку. Забыв про свою мать, он решил проучить чайку,
возмущенно сгорбился и заковылял к ней все в том же ритме румбы. Чайка
наблюдала за его приближением искоса, холодно и недружелюбно. Освальд,
тяжело дыша и колыхаясь, шел к ней с выражением мрачной решимости на морде,
а чайка зловеще за ним наблюдала. Тогда Освальд с видом
профессионала-матадора, увертывающегося от очень неопытного быка, стал
бросаться то вправо, то влево, мелко семеня перепончатыми лапами. Он
повторил свой маневр четыре раза, но чайке это уже надоело. На пятый раз она
расправила крылья и, сделав несколько ленивых взмахов, отлетела на более
спокойное место.
громко блея, снова отправился на поиски. Он двигался к самой скученной части
колонии, к беспорядочно расположившейся массе самцов и самок, которые
наслаждались послеполуденным отдыхом.
ластами как самцов, так и самок, карабкаясь на их спины, наступая на хвосты,
шлепая ластами по глазам. Позади себя он оставлял разъяренных взрослых,
вырванных из объятий освежающего сна шлепком большого ласта с налипшими на
нем камнями. Вдруг он увидел самку, которая лежала на спине, подставив соски
лучам солнца, и решил, что это весьма удобный отучай, чтобы остановиться и
перекусить. Только он припал к одному из сосков и приготовился к вкушению
животворной влаги, как самка проснулась и взглянула на него. Примерно
секунду она взирала на него с любовью, потому что была еще в полусонном
состоянии, но затем она вдруг поняла, что это не ее сын, а какой-то наглый
чужак, захотевший полакомиться на даровщинку. Гневно заворчав, она
наклонилась, подсунула нос под его толстое брюшко и быстро вскинула голову.
Освальд взлетел, кувыркаясь, в воздух и приземлился на голову какому-то
Суворов Виктор
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Курылев Олег
Распопов Дмитрий