Чтение 11–й страницы книги ~Морской волчонок~

плавание. Чувство это трудно объяснить. Заключенный в тюрьме не испытывает
такого настойчивого желания выйти на свободу и не глядит через прутья
решетки с такой тоской, с какой я глядел на морскую синеву и стремился уйти
далеко-далеко, за дальние моря.

У меня не было никого, с кем я мог бы поделиться своей тайной. На ферме
жил один молодой работник, которому я доверял. Он мне очень нравился, и,
кажется, я тоже пришелся ему по душе. Двадцать раз пытался я рассказать ему
о своем плане, но слова застревали у меня в горле. Я не опасался, что он
сразу выдаст мой план бегства, но боялся, что он начнет меня отговаривать и,
если я все же останусь при своем убеждении, он меня выдаст. Не было смысла
поэтому советоваться с ним, и я так ничего ему и не сказал. Я поужинал и лег
спать, как обычно. Вы думаете, что ночью я встал и бежал из дому? Как бы не
так! Я лежал в постели до утра. Спал я очень мало. Мысль о побеге не давала
мне заснуть, а когда я забывался сном, то видел большие корабли, волнующееся
море, видел, как я лезу на высокую мачту и травлю[15] черные, просмоленные
канаты, пока у меня не появляются волдыри на ладонях.

Сначала я предполагал убежать ночью, что легко можно было сделать, не
разбудив никого. У нас в поселке не было воров, и двери на ночь закрывались
только на задвижку.

Дверь дядиного дома по случаю жаркого, летнего времени и вовсе
оставалась открытой настежь. Я мог бы ускользнуть из дому, даже не скрипнув
дверью.

Но, несмотря на юный возраст, я обладал способностью рассуждать
логично. Я сообразил, что рано утром меня хватятся на ферме и начнут искать.
Кто-нибудь из моих преследователей уж наверно доберется до порта и найдет
меня там. С таким же успехом я мог бы убежать от Джона, когда мы стояли в
гавани. Кроме того, до города пять или шесть миль -- я пройду их самое
большее за два часа. Я приду слишком рано, люди на судне еще не возьмутся за
работу, а капитан будет в постели, и я не сумею поговорить с ним и
попроситься добровольцем к нему на службу.

По этим соображениям я остался дома до утра и нетерпеливо ждал
заветного часа.

Я позавтракал вместе со всеми. Кто-то заметил, что я очень бледен и "не
в себе". Джон приписал это тому, что я вчера провел целый день на солнце, и
это объяснение удовлетворило всех.

Я боялся получить какое-нибудь задание после завтрака -- скажем,
править лошадью, от чего нелегко было избавиться. Вместе со мной могли
поставить на работу еще кого-нибудь, и мое отсутствие сразу было бы
замечено. К счастью, в этот день для меня не нашлось никакой работы и я не
получил никаких распоряжений.

Воспользовавшись этим, я взял игрушечный кораблик, который так забавлял
меня в часы досуга. У других мальчиков тоже были шлюпы, шхуны и бриги, и мы
часто устраивали гонки на пруду в парке. Была суббота, а в субботу в школе
не занимались. И я знал, что мальчики отправятся к пруду сейчас же после
завтрака, если не раньше. Не было ничего подозрительного в том, что, бережно
обняв свой кораблик, я прошел через двор фермы и зашагал по направлению к
пруду, где, как я и предполагал, мои товарищи уже занимались своими
кораблями, которые носились под всеми парусами.

"Что-то будет,-- думал я,-- если я им сейчас все расскажу? Какой
поднимется шум!"

Мальчики встретили меня радостно. Я был занят на ферме по целым дням,
довольно редко с ними виделся и еще реже принимал участие в их играх.

Как только игрушечный флот закончил свой первый рейс через пруд --
маленькое состязание, в котором мой шлюп оказался победителем,-- я
распрощался с товарищами и, взяв кораблик под мышку, зашагал дальше.

Они очень удивились, что я так неожиданно покидаю их, но я нашел
какое-то объяснение, которое их вполне удовлетворило.

Я перелез через стену парка и еще раз поглядел издали на друзей моего
детства. Слезы выступили у меня на глазах: я знал, что оставляю их навсегда.

Я обогнул крадучись стену и скоро добрался до проезжей дороги, которая
вела в город. Но я не пошел по ней, а пересек ее и углубился в поля на
другой стороне дороги. Я это сделал затем, чтобы попасть под прикрытие леса,
который на порядочном расстоянии тянулся вдоль дороги. Я намеревался, пока
возможно, идти лесом, зная, что, останься я на дороге, я могу встретить там
односельчан, которые расскажут, что видели меня, и направят погоню в нужном
направлении. Я не знал, в котором часу уходит "Инка", и это меня сильно
беспокоило. Если я приду слишком рано, меня могут еще поймать и вернуть. С
другой стороны, явись я слишком поздно, корабль уйдет -- и это меня страшило
больше, чем перспектива быть высеченным за попытку к бегству.

Именно эта мысль мучила меня все утро и продолжала мучить и дальше,
потому что мне и в голову не приходило, что есть еще одна опасность:
получить отказ и не быть принятым на корабль. Я даже забыл, что мал ростом.
Величие моих замыслов возвысило меня в собственных глазах до размеров
взрослого человека.

Я дошел до леса, пробрался через него из конца в конец, и никто меня не
заметил. Я не встретил ни лесничего, ни сторожей.

Выйдя из-под защиты деревьев, я пошел полем, но теперь я уже был так
далеко от поселка, что мне не грозила опасность встретить знакомых. Я
старался не терять из виду море, так как знал, что дорога все время идет
вдоль берега, и я шел вдоль дороги.

Наконец вдали показались высокие шпили города -- значит, я шел
правильно.

Я перебирался через канавы и ручьи, перелезал через изгороди, топтал
чужие огороды и в конце концов достиг городских предместий. Не отдохнув, я
двинулся дальше и разыскал улицу, которая вела к пристани. За крышами домов
виднелись мачты. Сердце мое забилось, когда я поглядел на самую высокую их
них, с вымпелом, гордо реявшим по ветру.

Не спуская глаз с вымпела, я торопливо пробежал по широким сходням,
взобрался по трапу[16] и через секунд стоял на палубе "Инки".
-==Глава XVI. "ИНКА" И ЕЕ ЭКИПАЖ==-

Я подошел к главному люку, где пятеро или шестеро матросов возились
около ящиков и бочек. Они грузили судно и с помощью талей[17] спускали ящики
и бочки в трюм. На матросах были фуфайки с засученными рукавами и широкие
холщовые штаны, выпачканные жиром и смолой. Один из них был в синей куртке и
таких же штанах, и я принял его за помощника капитана. Я был глубоко уверен,
что капитан такого большого корабля -- великий человек и, конечно, одет с
ослепительной роскошью.

Человек в синей куртке отдавал распоряжения, которые, как я заметил, не
всегда исполнялись беспрекословно. Часто слышались возражения и поднимался
гомон -- несколько голосов спорили о том, как лучше сделать.

На борту военного корабля дело обстоит совсем по-другому: там приказы
офицера исполняются без возражений и замечаний. На торговых судах не так:
распоряжения помощника капитана часто принимаются не как приказания, а как
советы, и команда выполняет их, как считает нужным. Конечно, это не всегда
так, многое зависит от характера помощника. Но на борту "Инки" строгой
дисциплины, по-видимому, не было. Крики, визг блоков, грохот ящиков и скрип
тачек на сходнях смешивались в одно целое и создавали невероятный шум.
Никогда в жизни я не слыхал такого шума и несколько минут стоял совершенно
оглушенный и растерянный.

Наконец наступило временное затишье: спускали в трюм огромную бочку и
бережно устанавливали ее на место.

Один из матросов случайно заметил меня. Он насмешливо прищурился и
крикнул:

-- Эй, коротышка! Что тебе-то тут нужно? Грузишься на наш корабль, а?

-- Нет,-- отозвался другой,-- видишь, он сам капитан -- у него
собственный корабль!

Это замечание относилось к моему суденышку. Я принес его с собой и
держал в руках.

-- Эй, на шхуне! -- заорал третий.-- Куда держите? Грянул взрыв хохота.
Теперь уже все заметили мое присутствие и разглядывали меня с оскорбительным
любопытством.

Я стоял и молчал, ошеломленный встречей, которую мне устроили эти
"морские волки". Тут помощник подошел ко мне и более серьезным тоном
спросил, что я делаю на борту.

Я сказал, что хочу увидеться с капитаном. Я был в полной уверенности,
что где-то здесь есть капитан и что с ним-то и следует говорить о таком
важном деле.

-- Увидеться с капитаном? -- повторил мой собеседник.-- Какое у тебя
дело к капитану, мальчуган? Я -- помощник. Может быть, этого достаточно?

Секунду я колебался, но затем подумал, что раз передо мной стоит
помощник капитана, то лучше сразу же объявить ему о моих намерениях. И я
ответил:

-- Я хочу быть матросом!

Полагаю, что громче им никогда не приходилось хохотать. Поднялся
настоящий рев, к которому и помощник присоединился от всего сердца.

Среди оглушительного хохота я услышал несколько весьма унизительных для
меня замечаний.

-- Гляди, гляди, Билл,-- кричал один из них, обращаясь к кому-то в
стороне,-- гляди, паренек хочет быть матросом! Лопни мои глаза! Ах ты,
сморчок в два вершка от горшка, да у тебя силенок не хватит закрепить
снасть! Матро-о-ос! Лопни мои глаза!

-- А мать твоя знает, куда тебя занесло? -- осведомился другой.

-- Клянусь, что нет,-- ответил за меня третий,-- и отец тоже не знает.
Ручаюсь, парень сбежал из дому... Ведь ты смылся потихоньку, а, малыш?

-- Послушай, мальчуган,--сказал помощник,--вот тебе совет: вернись к
своей мамаше, передай почтенной старушке привет от меня и скажи ей, чтобы
она привязала тебя к ножке стула тесемкой от нижней юбки и держала так
годиков пять -- шесть, пока ты не вырастешь.

Этот совет породил новый взрыв хохота.

Я чувствовал себя униженным всеми этими грубыми шутками и не знал, что