изловил себя на мысли, что не знаю, в какую сторону идти. Поскольку к почте
я шел против ветра, то сейчас казалось логичным двигаться в обратном
направлении: вывод, который делал честь моей сообразительности. Но в том-то
и дело, что проклятый ветер стал дуть со всех четырех сторон! Меня кружило,
толкало, швыряло и вертело, как бессловесную юлу. Ориентир-- магазин у
спуска с горы-- куда-то исчез. Я тыкался носом в самые разные дома,
выбирался на новую дорогу и в результате потерял и дома, и дорогу, и всякое
представление о том, где нахожусь. В двух шагах ничего не было видно,
дышащий на ладан фонарик вырывал из тьмы лишь удручающе одинаковые снежные
вихри да еще создавал тени, которые навевали всякие кошмары.
-- и, вскрикнув от неожиданности, я покатился с горы. Но это благородное,
спасительное падение и положило конец моим злоключениям. Ибо теперь
добраться до станции было парой пустяков, и несколько минут спустя я
ввалился в радиорубку.
величие того факта, что я был наверху. То, что я испытал, под силу только
волевым и могучим мужчинам! И я сказал... пожалуй, самую непростительную
глупость, когда-либо исходившую из моих уст:
посмотрел на Марию, потом они оба посмотрели на меня -- и прыснули. Сказать
почему?
пансионате, наливается соками трехлетнее и любимое чадо супругов Мокеевых, и
это чадо нужно тискать и ласкать не меньше двух раз в сутки. Сначала над ним
нежно мурлычет мама, а во второй половине дня приходит суровый и строгий
папа.
такую... простите... малышку, ветром сдует!
году была пурга так пурга. Ветряк сломало. Доходило до пятидесяти метров в
секунду, да еще при сорокаградусном морозе. А сегодня и тридцати метров нет
и градусов не больше.
ВЕЧЕР У КАМИНА
еще понять Онегина, которому Гарольдов плащ мешал рубить капусту и доить
корову в своем имении, но когда на скуку жалуется современный человек, то он
либо позирует, либо попросту ленив; и в том и в другом случае его нужно
отдать на растерзание "Крокодилу". Ничто так не излечивает от скуки, как
заботы. Особенно во время пурги, способной ввергнуть в черную меланхолию
даже самого проверенного сангвиника. Нет в пургу ничего опаснее, чем лежать,
задрав ноги, на постели и тупо смотреть в окно.
требовала очередную сводку. Именно сводку,' а не красноречивые жалобы на то,
что ее невозможно дать из-за пурги. Три раза в сутки-- душа ив тебя вон, а
зонд обязан взлететь. Раз в десять дней-- пусть мороз рвет термометры, но
баню откладывать нельзя. И не откладывали. Двое суток раскаляли каменку,
лязгали зубами в предбаннике, где было около нуля, пулей влетали в
натопленную парную и весело терли друг другу спины.
представляет. Открыв дверь, вы попадаете в холодные сени, где вас встречают
две собаки. Это привилегированные псы, они состоят при кухне и дорожат своим
положением. Они никогда вас не облают, но, кроме снисходительного презрения,
ничего от них не ждите, потому что подлинного, не из-под палки, уважения
заслуживают, конечно, только поварихи. Помимо двух придворных собак, на
станции прозябает десяток их менее счастливых собратьев, таких же рослых и
пушистых, но куда менее упитанных. Положение бедных родственников делает их
приветливее и сердечнее-- такова собачья жизнь.
царствуют поварихи, женщины с большим и щедрым сердцем. Три раза в день они
досыта кормят полярников, ни один из которых не жалуется на отсутствие
аппетита. Питание здесь бесплатное, и поэтому день получки приобретает
символическое значение. Но на количестве и качестве еды это обстоятельство
не отражается. Колхоз, в изобилии снабжает станцию олениной; ее вкусовые
качества в отличие от строганины я оцениваю весьма высоко. Картофеля, разных
круп, вермишелей и муки запасено достаточно. Ежедневно в кают-компании
подается свежий хлеб, а по воскресеньям -- совсем домашние булочки и пышки.
Но если вы не хотите, чтобы лица обедающих подернулись большой человеческой
печалью, а поварихи ударились в слезы-- не вспоминайте про огурцы и капусту.
Русский человек скорее откажется от апельсинов и яблок, чем от этих нежно
любимых овощей; впрочем, фрукты на станции тоже отсутствуют, что лишает
полярников возможности отказаться от них в пользу огурцов и капусты.
которая побольше, в разное время суток служит столовой, клубом, зрительным
залом и танцплощадкой. В этой комнате едят, обсуждают текущие дела, гоняют
стальные шарики по обветшалому бильярду, забивают "козла", читают и греются
у камина -- что кому хочется.
маленькое окошечко печально смотрит глазок онемевшего от тоски
кинопроектора: последний раз свежим фильмом станцию баловали полгода назад,
что вызывает справедливую ярость проголодавшихся по зрелищам масс. Зато
библиотека хороша: на три года -- договорный срок большинства полярников --
ее вполне достаточно. И книги на все вкусы: от монументальной классики до
легкомысленного чтива, способного возбудить нервную систему, но не мысли. На
стеллажах уйма всевозможных собраний сочинений: Бальзак, Диккенс, Шекспир,
Достоевский, Гончаров, Генрих Манн, Томас Манн, Лондон -- отличные и любимые
книги. А иные покрыты многовековым слоем пыли; видимо, отслужили свое
широкому читателю и Писемский и... Нет, пожалуй, остерегусь продолжать этот
перечень, небезопасное дело: еще подловят темной ночью литературоведы и
огреют диссертацией по затылку.
всю дополярную жизнь. Но современных, по-настоящему злободневных книг, увы,
слишком мало, а судить о литературных новинках по критическим статьям в
газетах то же самое, что о девичьей красоте-- по анкетным данным. И на
станцию доходят искаженные до неузнаваемости отголоски литературных баталий,
разобраться в которых самостоятельно невозможно, раз нет самих книг,
вызвавших в последние годы острые дискуссии.
бильярдные шарики звонкими кузнечиками скачут по полу. Мы с Чернышевым сидим
у камина и смотрим на огонь -- занятие, которое никогда не надоедает, как не
может надоесть все таинственное и непостижимое; я был ужасно доволен, когда
недавно прочитал мнение одного ученого, что природа огня так же непонятна
современному человеку, как и неандертальцу. Я греюсь и слушаю Сергея. Он
рассказывает:
метеобудку одна. Списала показания приборов, выходит обратно -- и нос к носу
сталкивается с медведем. Лена сказала: "Ох", -- и томно повалилась в обморок
-- единственное воспоминание, которое удалось выжать из нее об этой встрече.
Но медведь попался галантный, воспитанный в духе уважения к женщине: хотя за
валерьянкой он не побежал, но зато Лену даже пальцем не тронул. Потоптался
немного -- это мы по следам прочитали -- и ушел не солоно хлебавши...
Впрочем, не всегда медведи попадаются такие деликатные...
поощрения протягиваю Сергею сигарету из последней, увы, пачки "ВТ".
термометрам и самописцам-- снимать показания. Метет, сквозь снежную пелену
ничего не видно. Все же различаю у мачты какую-то фигуру. Решаю, что это
Валька Юцевич, муж Лены, подхожу, окликаю его и в ответ слышу... рычание.
Медведь! Я, конечно, кошкой взлетаю на верхушку мачты, устраиваюсь поудобнее
-- вы не пробовали удобно устроиться на верхушке мачты, с которой вас
мечтает снести ледяной ветер? -- и жду развития событий. Медведь подходит к
мачте и трясет ее -- наверное, думает, что я слечу вниз, как спелая груша.
Но меня от мачты и лебедкой не оторвешь! Тогда медведь задумал вырвать мачту
с корнем. Поднатужился, как штангист во время жима, даже язык высунул-- не
получается, мало каши ел. Здесь он, видимо, понял, что удовлетворить свой
аппетит за мой счет ему не удастся, и от злости начал хулиганить: повалил
одну за другой две метеобудки и превратил их в груду древесного мусора. А я
уже замерзаю и с высоты своего положения ругаю медведя последними словами.
Вся надежда на бдительность друзей: я уже давно должен был позвонить им из
домика, что метрах в пятидесяти от мачты, и отсутствие звонка должно их
обеспокоить. Ага, наконец-то из помещения станции, лениво потягиваясь,
выходит кто-то. Изо всех сил кричу: "Хватай карабин!" Той же разболтанной
походкой Петя Красавцев -- а это был он -- приближается к медведю и
недовольно спрашивает: "Чего ты застрял?" Вне себя, я снова кричу:
играют уши. Вы сами знаете, в унтах особенно не побегаешь, но у Пети за
плечами словно выросли крылья. Во всяком случае, я еще никогда не видел,
Посняков Андрей
Влодавец Леонид
Пехов Алексей
Володихин Дмитрий
Никитин Юрий