слышал. Меня тогда не было дома. Никаких свидетелей.
словно говоря: "Чего ты от них хочешь?"
родственника, оставившего мне триста тысяч долларов, но не мог
сосредоточиться на этой теме, пока Герти с жадностью уписывала отбивную. Тем
не менее, мне удалось поддержать разговор, спросив:
месть и все такое.
салатом.
в конце концов настиг дядьку?
салат, опустила руку и спросила:
десятка лет назад?
спохватится, пока ты поблизости, он еще может потревожить тебя. Но по
прошествии времени -- ни за что. Особенность олухов в том, что они -- олухи.
Они просто идут домой и сокрушаются по поводу своей горькой доли. Олухи не
выслеживают кидал и не мочат их.
самого, что я оцарапал вилкой с картошкой верхнюю губу.
Это было его жизненное кредо.
-- спросила она, заметив, что я положил вилку.
возилась?
поплелся в гостиную и сел в свое кресло для чтения, где и провел следующий
час, сонно переваривая пищу, вяло прогоняя прочь мысли о том, какие события
ждут меня нынче ночью, и держа перед носом перевернутую вверх ногами
утреннюю "Таймс".
Герти в своем черном пиджаке и с дорогой кожаной сумочкой на левой руке.
метро.
слоняться по твоей квартире?
воздух свою "Таймс". Я не гаркнул "гип-гип ура!" лишь из боязни обидеть
Герти. Как-никак, новость и впрямь была приятная: все-таки Герти уходит.
Все-таки она считает своим домом какое-то другое место. Все-таки не
собирается остаться здесь навеки, будто Бартлеби.
вышли из квартиры.
спокойствие, хотя, пока мы спускались по лестнице, я боялся, что на улице
буду испытывать чувство неловкости. В дружелюбном молчании мы дошли до
Восьмой авеню, а потом двинулись на север и добрались до Двадцать третьей
улицы, где была станция подземки и где я с большим опозданием (вероятно, я
уже упоминал о том, что слово "опоздание" как нельзя более емко выражает
особенности моего жизненного пути) догадался предложить Герти денег на
такси.
(при таком бюсте это было нелегким делом), Герти притворилась, будто вот-вот
упадет в обморок, и вскричала:
быть, задрожали стекла во всех домах Манхэттена, включая и здание ООН. Из
потока машин тотчас вынырнуло такси и, пыхтя, остановилось перед нами.
увидела денежку столь ничтожного достоинства, после чего с вялым омерзением
произнесла:
спросил:
склонившись к окошку:
которых был трепетный страх.
бумаги, но не нашел ни того, ни другого (я редко ношу с собой канцелярские
принадлежности, потому что это помогает мне уклоняться от подписания
всевозможных бумаг).
меньшей мере, двоюродным братом Герти, высунулся из окна и подал мне грязный
огрызок карандаша и обертку из-под жевательной резинки, сказав при этом:
продиктованный мне, будто умственно отсталому ребенку:
девять, девять, семь, ноль. Записал?
вслух. Затем я спрятал фантик в бумажник, отступил на шаг от машины, и тут
водитель окликнул меня:
наконец-то, помчалось на север. При желании, которого не было, я мог бы
разыграть в ролях разговор между водителем и пассажиркой. Уши у меня пылали.
Видно, сочувствовали мне.
Герти Дивайн (Мирские Телеса, давайте не будем забывать об этом) к водителю
такси? Мне вдруг захотелось достать свой бумажник и прочитать удостоверение
личности, чтобы вспомнить, кто я такой.
номер телефона которой столь неожиданно очутился в моем бумажнике, и гадал,
пригодится ли мне этот номер в будущем.
нравились те приготовления, которыми она, судя по всему, занималась. Но у
них была одна приятная черта: ответственность лежала не на мне. Все, что
происходило, или могло произойти, делалось и готовилось не моими руками, и
это приносило мне чувство облегчения, особенно если учесть, что я был
затворником с плохо подвешенным языком.
свалилась необходимость принимать самостоятельные решения. Я не сомневался в
том, что Герти больше никогда не войдет в мою жизнь, не получив от меня
особого приглашения. По сути дела, из-за нее я очутился по самую задницу в
трясине. Неужели я захочу позвонить ей?
окружающий мир почти ничего не оставалось. Пересекая Двадцать первую улицу,
я, вроде, услышал пальбу, но пропустил ее мимо ушей. Свернув на
Девятнадцатую, снова услышал выстрел, и почти одновременно где-то совсем
рядом вдребезги разлетелось стекло, но и на сей раз я не выказал никакого
любопытства по этому поводу.
коль скоро сразу же за ним последовало громкое "бррренннььь" мусорного
ящика, стоявшего перед зданием, мимо которого я шествовал. Но и теперь я не
обратил внимания, а посему оказался совершенно неподготовленным к встрече с
уличным мальчишкой лет двенадцати, который подошел ко мне, дернул за рукав и
сказал: