указать на мифологию электрического света, так как поэты, спокон веков
воспевавшие цвета и цветные предметы в природе, покамест еще недостаточно
глубоко отнеслись к этому механически изготовляемому свету. А между тем в
нем есть интересное мифологическое содержание, не замечаемое толпой лишь по
отсутствию вкуса и интереса к живой действительности. Свет электрических
лампочек есть мертвый, механический свет. Он не гипнотизирует, а только
притупляет, огрубляет чувства. В нем есть ограниченность и пустота
американизма, машинное и матерое производство жизни и тепла. Его создала
торгашеская душа новоевропейского дельца, у которого бедны и нетонки
чувства, тяжелы и оземлянены мысли. В нем есть какой-то пафос количества
наперекор незаменимой и ни на что не сводимой стихии качества, какая-то
принципиальная серединность, умеренность, скованность, отсутствие порывов,
душевная одеревенелость и неблагоуханность. В нем нет благодати, а есть
хамское самодовольство полузнания; нет чисел, про которые Плотин сказал, что
это - умные изваяния, заложенные в корне вещейxxix, а есть бухгалтерия,
счетоводство и биржа; нет теплоты и жизни, а есть канцелярская смета на
производство тепла и жизни; не соборность и организм, но кооперация и
буржуазный по природе социализм. Электрический свет - не интимен, не имеет
третьего измерения, не индивидуален. В нем есть безразличие всего ко всему,
вечная и неизменная плоскость; в нем отсутствуют границы, светотени,
интимные уголки, целомудренные взоры. В нем нет сладости видения, нет
перспективы. Он принципиально невыразителен. Это - таблица умножения,
ставшая светом, и умное делание, выраженное на балалайке. Это - общение душ,
выраженное пудами и саженями, жалкие потуги плохо одаренного недоучки стать
гением и светочем жизни. Электрическому свету далеко до бесовщины. Слишком
он уж неинтересен для этого. Впрочем, это, быть может, та бесовская сила,
про которую сказано, что она - скучища пренеприличная. Не страшно и не
гадливо и даже не противно, а просто банально и скучно. Скука - вот
подлинная сущность электрического света. Он сродни ньютонианской бесконечной
вселенной, в которой не только два года скачи, а целую вечность скачи, ни до
какого атома не доскачешься. Нельзя любить при электрическом свете; при нем
можно только высматривать жертву. Нельзя молиться при электрическом свете, а
можно только предъявлять вексель. Едва теплющаяся лампадка вытекает из
православной догматики с такой же диалектической необходимостью, как царская
власть в государстве или как наличие просвирни в храме и вынимание частиц
при литургии. Зажигать перед иконами электрический свет так же нелепо и есть
такой же нигилизм для православного, как летать на аэропланах или наливать в
лампаду не древесноеxxx масло, а керосин. Нелепо профессору танцевать,
социалисту бояться вечных мук или любить искусство, семейному человеку
обедать в ресторане и еврею - не исполнять обряда обрезания. Так же нелепо,
а главное нигилистично для православного - живой и трепещущий пламень свечи
или лампы заменить тривиальной абстракцией и холодным блудом пошлого
электрического освещения. Квартиры, в которых нет живого огня - в печи, в
свечах, в лампадах, - страшные квартиры.
и вообще тех или иных картин природы, должен будет в первую очередь изучить
эту мифологию так, как она дана в искусстве, хотя миф еще не есть поэзия.
Нужно подметить закономерности в мифологии, например, неба или ночи,
несомненно характеризующие целые циклы поэтических представлений. Об этом
уже пробовали писать, хотя устойчивой традиции еще не образовалось, методы
такого описания остаются большею частью невыясненными и самые материалы
продолжают быть незначительными. Я укажу в качестве примера на те
наблюдения, которые делал А.Белый над зрительным восприятием природы
Пушкина, Тютчева и Баратынского.
(Геката). Отношение поэта к ней мужественное. Она его тревожит, а он
обращает ее действие в шутку, называя ее "глупой". В 85 случаях 70 <раз> она
- луна, и 15 paз - месяц. Тютчев, наоборот, знает только "месяц" и почти не
знает "луны". Он - "бог", "гений", льющий в душу покой, не тревожащий и
усыпляющий. Душа Тютчева женственно влечется за "месяцем" в "царство теней".
Пушкинская "луна" - в облаках. Она - "невидимка", "затуманена". "Бледное
пятно" ее "струистого круга" тревожит нас своими "мутными играми". Ее
движения - коварны, летучи, стремительны: "пробегает", "перебегает",
"играет", "дрожит", "скользит", "ходит" (небо "обходит") переменчивым ликом
("полумесяц", "двурогая", "серп", "полный месяц"). У Тютчева нет
"полумесяца", "серпа", но есть его дневной лик, "облак тощий". Месяц Тютчева
неподвижен на небе (и чаще всего на безоблачном). Он - "магический",
"светозарный", "блистающий", полный. Никогда не бывает, в противоположность
частому пушкинскому словоупотреблению, "сребристым". Бывает "янтарным", но
не желтым, и не красным, как временами у Пушкина. "Месяц" Тютчева -
туманисто-белый и почти не скрывается с неба. Менее всего он "невидимка". Он
- "гений" неба. Итак, перед нами два индивидуальных светила;
успокоенно-блистающий гений-месяц и - бегающая по небу луна. У Баратынского
образ луны бледен ("серебряней", как у Пушкина, и "сладостен", как у
Тютчева) и проявлен только в "подлунных впечатлениях" души поэта,
заставляющих его уверять: месяц "манит за край земли". Он больше всего в
душе. А по небу ходит его слово пустое: луна, месяц, "разве что ясные",
добавляет А.Белый.
выводимое солнце: высокое, яркое, ясное", как "лампадный хрусталь" (в
противоположность "луне" - облачной, мятущейся, страстной). У Тютчева,
наоборот, в противоположность спокойному месяцу, солнце - "пламенно",
страстно и "раскаленно-багрово". Оно - "пламенный", "блистающий" "шар" в
"молниевидных" лучах. Это какое-то молниеносное чудище, сеющее искры, розы и
воздвигающее дуги радуг. У Баратынского солнце (хотя и живое) как-то "нехотя
блещет" и рассыпает "неверное" золото. Его зрительный образ опять-таки
призрачен и переходит из подлинного солнца, при случае, в "солнце юности".
"благосклонная твердь" (вместе и "лазурь - огневая") и у Баратынского небо -
"родное", "живое", "облачное". Пушкин скажет: "Небосвод дальний блещет";
Тютчев: "Пламенно твердь глядит"; Баратынский - "облачно небо родное".
А.Белый говорит, что три поэта следующим образом стали бы рисовать природу.
нем утром выводится: высокое чистое солнце; и оно - как хрусталь; воздух не
превозмогает дремоты; кипит и сребрится светлая ключевая, седая от пены,
вода и т.д.". "Начало картины", говорит Белый, "сдержанно, объективно и
четко (даже - выглядит холодно)". "Пушкин сознательно нам на природу бросает
дневной, Аполлонов покров своих вещих глаз". Он изучает природу и находит
слова для ее хаоса.
протянут в ней молниевидным родимым лучом; когда нет его, то светозарный
бог, месяц, миротворно полнит елеем волну воздуха, разлитого повсюду,
поящего грудь, пламенящего ланиты у девы; и - отражается в зеркальной зыби
(в воде)". "Такова картина пламенных природных стихий в поэзии Тютчева; и по
сравнению с ней - холодна муза Пушкина; но эта пламенность - лжива; и та
холодность есть магия при более глубоком подходе к источникам творчества
Пушкина; пламенно бьются у Тютчева все стихии; и все образы, срываяся с
мест, падают в душу поэта:
природы; а эти глаголы - лишь хаос! бурю красочных радуг взметает пред
Тютчевым: мгла Аримана; перед нею Тютчев бессилен; наоборот: вооружен Пушкин
- тут; он проходит твердо сквозь мглу; и из нее иссекает нам свои
кристальные образы".
дневное; чистый воздух благоухает; неприязненна летийская влага вод; она
восстала пучиной; нет солнца: и сладко манит луна от земли".
этого овладения и этого растворения в поэзии Баратынского нет: у него
природа раздвоена: лунные и водяные начала (начала страсти) бушуют в нем; и
ему непокорны; в воздухе, солнце и в небе черпает он свою силу; и этой
целебною силою (благоухающий его воздух - целебен) он убивает в себе:
непокорные пучины страстей: воды; водопадные "застылые" влаги - висят над
землею; а сама земля - в "широких лысинах бессилья" (выражение
Баратынского); и только этой ценою ему очищается воздух - не пламенящий,
тютчевский воздух, - а благоухающий, свежий.
побеждаемого упорно; образом и подобием природных стихий повествует нам
поэзия Баратынского об умерщвлении ее плоти; увы, этой ценой, утратою воды и
земли - подымается благоухание ее чистого и целебного воздуха"7.
неправильности интерпретации А.Белого - могут служить хорошим примером
вообще возможной мифологизации природных явлений. На критике такой узкой и
неталантливой теории, как солярная и метеорологическая, мы учимся, как
распознавать подлинную мифологию природы и как находить ее в других
не-природных мифологических образах.
мифов, предоставляя это особому исследованию, и запомним только тот основной
вывод, что миф никогда не есть только схема или только аллегория, но всегда
прежде всего символ, и, уже будучи символом, он может содержать в себе
схематические, аллегорические и усложненно-символические слои.
Семенова Мария
Конюшевский Владислав
Володихин Дмитрий
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Белов Вольф