беспомощность человеческого субъекта.
ограничен, он часто сам сознавал свою ограниченность. "Это был величайший
прогрессивный переворот из всех пережитых до того времени человечеством,
эпоха, которая нуждалась в титанах и кот орая породила титанов по силе
мысли, страсти и характеру, по многосторонности и учености. Люди, основавшие
современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми
буржуазно-ограниченными" (3, 346). Поэтому, повторяем, под Ренессансом
человека, не только идею абсолютизации человеческого индивидуума,
выдвигавшуюся против абсолютизации надмировой божественной личности в
средние века, но и всю самокритику такого индивидуа лизма. Иначе придется
расстаться с множеством величайших имен деятелей Возрождения и считать их
уже не возрожденческими.
герои которого столь полны возрожденческого самоутверждения и
жизнеутверждения. Об этом ярко свидетельствуют такие общеизвестные
шекспировские персонажи, как Гамлет и Макбет. Герои
абсолютизации человеческого субъекта, обнаруживает свою собственную
недостаточность, свою собственную невозможность и свою трагическую
обреченность. В самом деле, всякая такая личность -титан в своем безудержном
самоутверждении хочет решительно все на свете покорить себе. Но такая
личность-титан существует не одна, их очень много, и все они хотят своего
абсолютного самоутверждения, т.е. все они хотят подчинить прочих людей самим
себе,
конфликт и борьба одной личности-титана с другой такой же личностью-титаном,
борьба не на живот, а на смерть. Все такого рода титаны гибнут во взаимной
борьбе в результате взаимного
существование. Ренессанс, который так глубоко пронизывает все существо
творчества Шекспира, в каждой его трагедии превращается лишь в целую гору
трупов, потому что такова страшная, ни чем не одолимая и убийственная
самокритика всей возрожденческой эстетики. Шекспир, колоссальное детище
возрожденческого индивидуализма, на заре буржуазного индивидуализма дал
беспощадную критику этого абсолютного индивидуализма, хотя только в XIX и XX
вв . стали понимать всю его ограниченность и невозможность. Что же после
этого, считать Шекспира деятелем Ренессанса или не считать? Многие
исследователи и представители широкой читающей публики путаются в этом
вопросе, не знают, как на него ответить. Наш о твет вполне ясный, отчетливый
и совершенно безоговорочный: да, Шекспир несомненно есть деятель Ренессанса;
но это значит, что под Ренессансом необходимо понимать не только эстетику
стихийного индивидуализма, т.е. титанизм, но и всю критику такого индивид
уализма, которая была результатом его же собственного развития и которую сам
же он глубинным образом осознал.
творчестве Торквато Тассо, и у Рабле, и у Сервантеса. Французские мыслители
того времени Шаррон и Монтень известны как далеко идущие скептики, несмотря
на бурный характер возрожденческог о жизнеутверждения. Но и в этом отношении
соответствующие критические анализы Ренессанса мы можем найти только в XIX и
XX вв. Прежде чем перейти к такой критике, европейская эстетика после
Ренессанса еще в течение трехсот лет будет развивать и культивиро вать
отдельные и пока еще плохо расчлененные принципы эстетики Ренессанса.
самокритика и даже самоотрицание стихийного индивидуализма, которые мы
находим в эстетике Ренессанса, не есть явление случайное и поверхностное,
которое могло быть, но которого могл о бы и не быть. Эта коренная
самокритика, самоотрицание и даже самоотречение входят в глубочайшую
сущность всей возрожденческой эстетики. Дело здесь в том, что
возрожденческий индивидуализм обладает всеми чертами детского и юного
характера. Ему свойствен на та непосредственность и наивность, которая
оберегла его от крайних выводов, а если выводы тогда и делались, то сами
возрожденцы совсем не понимали тех страшных путей, на которые толкал их этот
красивый и юный индивидуализм. Ренессанс был далек от всяк ой буржуазной
ограниченности. Он еще не понимал и не предвидел абстрактной жестокости и
беспощадности, которые ожидали его в дальнейшем в связи с быстрым
созреванием буржуазно-капиталистической формации. Возрожденческие поклонники
человеческой личности и человеческой красоты были пока еще честными людьми.
И как они ни увлекались этим эстетическим индивидуализмом, субъективизмом и
антропоцентризмом, а также как они ни ориентировали себя перед лицом этих
стихийно нахлынувших чисто человеческих чувств и ме чтаний, они все-таки
видели, что изолированный и чисто индивидуальный человеческий субъект, на
котором они базировались, которым они увлекались и который они превозносили,
в сущности говоря, вовсе не являлся такой уж полной, такой уж окончательной
и абсо лютной основой для человеческой ориентации в мире и для всего
человеческого прогресса в истории.
при всем небывалом проникновении в тайники человеческой души и при всем
небывало тонком изображении телесных и вообще вещественных картин душевных и
духовных судеб человека всегда св идетельствовали своими произведениями
также и о небывалой недостаточности и слабости человеческого субъекта. И это
понятно, ибо возрожденческие художники и эстетики в своем индивидуализме
были пока еще слишком юными людьми и слишком честными людьми.
прекрасно и честно чувствующий свою ограниченность, будет прогрессировать в
своей изолированности, в своей отдаленности от всего внешнего и от всего
живого, в своей жесткости и жестокост и, в своей бесчеловечности ко всему
окружающему. Сам Ренессанс еще не был этапом буржуазно-капиталистической
формации. Он только ее подготавливал, и притом бессознательно, независимо от
себя. Культура частной собственности и культура производства на осно ве
эксплуатации рабочей силы в эпоху Ренессанса начиналась. Но она здесь была
еще слишком юной и наивной, и она все еще ставила выше всего красоту
человеческой личности, красоту человеческого тела и возвышенную картину
космических просторов. И это было л ишь прямым и непосредственным
результатом стихийного человеческого самоутверждения и жизнеутверждения. Но
совсем другая картина культуры и цивилизации, и прежде всего совсем другая
культура производства, создалась в последующие века, уже после Ренессанса .
времена постепенно уже переставал чувствовать свою ограниченность; делал он
это, конечно, достаточно бесчестно, так как не мог же он в самом деле не
понимать той эксплуатации трудя щихся, к какой его манили субъективные
выгоды и верно обслуживавшая эти выгоды философия абстрактного рационализма,
абстрактного эмпиризма и абстрактного объединения того и другого в идеализме
конца XVIII и начала XIX в. О развитии этого абстрактно-метаф изического и в
своей абстрактности жесточайшего идеализма в течение XIX - XX вв. мы уже не
говорим.
прекрасно понимала ограниченность этой личности. Она буйно и бурно заявляла
о правах человеческого субъекта и требовала его освобождения - и духовного,
и душевного, и телесного, и вообще м атериального. Но эстетика Ренессанса
обладала одним замечательным свойством, которого не было в последующей
эстетике буржуазно-капиталистического мира: она знала и чувствовала всю
ограниченность изолированного человеческого субъекта. И это навсегда налож
ило печать трагизма на всю бесконечно революционную стихию возрожденческого
индивидуализма.
Ренессанса, а заодно и всю его эстетику в каком-то монотонном, одномерном и
одноплановом стиле. Эстетика Ренессанса чрезвычайно многомерна и
многопланова. И эта многомерность обнаруживается п режде всего в огромном
напряжении индивидуального человеческого самочувствия и в то же самое время
в его безвыходности и трагизме, как раз и возникавших на путях
проникновенного изображения стихийно-человеческого самоутверждения. В
этом-то и заключается
также, что в своем анализе эстетики Ренессанса мы должны избегать узкой
одноплановости и слишком уж абсолютизированной точки зрения. Вся глубина,
вся красота и притом вся историческая и даже специально экономическая
картина эстетики Ренессанса от этой самокритики, самоотрицания, а часто даже
и самоотречения Ренессанса не только ничего не проиграет, а, наоборот, лишь
выиграет; и благодаря этому впервые только и становится возможным путь ее
реалистического и непредубежденного исследования.
очень часто остается внутренне связанной со средневековой ортодоксией. Это
отнюдь не значит, что эта ортодоксия в течение всего Ренессанса оставалась
непоколебимой, как это хотят вид еть те исследователи Ренессанса, которые
находят в нем только нечто поверхностное и которые желают спасти его
серьезность лишь указанием на глубокое наличие в нем средневековых традиций.
Дело обстояло как раз наоборот. Средневековая традиция в эпоху Рене ссанса
была поколеблена в самых своих глубинных корнях, и после возрожденческой
духовной революции она уже никогда не сумела встать на ноги в виде
полноценной средневековой доктрины. Тем не менее, однако, хотя эта
средневековая традиция была в эпоху Рене ссанса на третьем плане, она все же
помогала стихийно утверждавшему себя человеческому субъекту не терять почвы
под ногами и не погружаться в беспринципный нигилизм. При этом остатки
средневековой ортодоксии вовсе не были в эпоху Ренессанса единственным
Были и другие, уже чисто гуманистические, идеалы, которые заставляли
тогдашнего человеческого субъекта искать для себя опору и в морали, и в
Пехов Алексей
Посняков Андрей
Березин Федор
Контровский Владимир
Корнев Павел
Курылев Олег