"сверхъестественное внутреннее воздействие" нужно принять как своего рода
факт, на вопрос о возникновении которого нет никакой необходимости отвечать.
Что и означает принять откровение, но принять его философским, не
религиозным способом. Если приняли, то не рассматриваем, откуда, что и как
получилось, то есть мы априори усматриваем из разума, а не из фактов.
Например, феномен совести мы усматриваем априорно, независимо от фактов. Она
есть там, где мы ссылаемся на саму совесть, не приводя никаких фактов. А
там, где их можно привести, мы имеем дело с пользой, выгодой,
целесообразностью и так далее. А здесь - априори, или то, что Кант называет
quid juris. Quid juris есть quid facti, поскольку это дано, только факт надо
понимать особым образом, и тогда суждения нравственности ничем по своей
структуре не отличаются от познавательного суждения.
встречается рассуждение о месте души. Это можно проследить по работам и
письмам 1770 - 1790 годов. Термин и понятие "место души" появляется, начиная
с первой страницы юношеской работы Канта "Об оценке живых сил". Итак, где
место души? Место души везде, где человеческое тело, весь человек, - таково
умозаключение разума. Этот вывод несомненен, но он не есть опытное суждение.
Совокупность опыта о душе говорит нам, что мы и не можем мыслить иначе, чем
мысля сознание везде, где тело, весь человек; не внутри тела, в какой-нибудь
локализованной его части, а там, где я есть в качестве телесного субъекта, -
там и сознание, там душа. И это известно независимо от фактов. Вот что
такое, по Канту, априорное суждение разума, или априорное умозаключение
разума. Ведь мы не фактами доказываем, где место души, - разум нам говорит.
Значит, во-первых, мы не можем мыслить иначе, и, во-вторых, если мы помыслим
иначе, то все целое опыта развалится. В этом смысле необходимым понятием
разума является утверждение, что душа везде, где тело, или место души там,
где мыслящее тело.
оно говорят лишь следующее: сознание есть сознание в отличие от тела. Но
когда мы хотим его локализовать, мы пользуемся телесными терминами и,
следовательно, не можем его локализовать, потому что должны принимать, что
оно везде, где есть тело, там, где есть человек. Таково разумное априори
Канта. Я привел это в качестве примера разумного суждения, чтобы выйти на
одну очень важную тему. Когда Кант говорит о месте души, о
сверхъестественном внутреннем воздействии, о феномене свободы, то у него
звучит следующий ход мысли: пространство есть элемент изменения как моего
изменения. С этого, собственно, и начинается Кант.
есть восприятие измененного состояния, предполагающее сознание изменения
состояния как моего изменения в качестве субъекта или носителя изменений, -
у Канта входит понятие пространства. В его первой работе, где он рассуждает
о месте души, или о нас как о частях мира, который мы познаем, эта тема
развивается им в форме рассуждения о множественности миров в метафизическом
смысле слова. Обычно (а эта тема существует, начиная с Бруно) мы
представляем ее так, что в некоей бесконечности есть множество миров в
смысле множества планет, множества галактик и, идя в бесконечность, мы идем
не в какую-то пустоту, а в бесконечную множественность других миров. Эта
бесконечность мыслится как бесконечное протяжение, бесконечное пространство.
А Кант говорит о другом. Он говорит о метафизической множественности, то
есть о множественности миров, возможной в точке. Что не нужно далеко идти.
Там, где место души, где человек, в этой точке множество. Почему и как это
возможно? Потому что пространства будут разнородные, говорит Кант. Он вносит
понятие пространства, имплицированное в само определение того, что значит
воспринять. Если восприняли, то уже определились пространственно, и это
пространство уже не какое-то возможное, а мое. Это мой мир. Конечно,
возможны и другие пространственные определения, можно иначе пространственно
определиться (ибо в точке нет внешних отношении и возможна множественность),
но мы определяемся так. А если определиться в пространстве иначе? Значит,
одновременно иначе определиться и в восприятии.
определении воспринятого. Лишь тоща мы можем сказать, не допустить, не
предположить идеально свершившимся акт восприятия, а сказать о чем-то как о
реально, эмпирически осуществившемся акте воспринято. И вот воща мы
установим необратимым образом, что воспринято, то мир определен в смысле
этого мира. Поскольку в этой определенности фигурирует элемент
пространственной расположенности и потому - определенности, то это значит,
что возможно множество миров не в простом смысле, не в смысле лейбницевской
логической множественности мыслимых миров, а в смысле множественности
по-различному пространственно определенных миров, и тем самым по-различному
чувственно определенных, то есть имеющих различные устройства чувственности,
или миров, различных по тому, как в них определился акт восприятия. Если мы
сказали воспринято, то уже есть то, что мы можем и чего не можем. Например,
мы уже не можем представить себе способ представления другого существа. А
что до этого? До этого то, что Кант будет называть "иксом", "вещью в себе".
Поэтому для начала мы будем тоже называть "вещь в себе" независимым миром,
или миром всех возможных миров, а определившийся мир - возможным, или
зависимым миром, или миром как представлением.
сверхъестественного внутреннего воздействия. Следовательно, это опыт
независимого мира, который мы лишь принимаем, не зная. Вот почему для нас
была важна область, условно названная областью откровенного. Опыт
независимого мира мы имеем в феномене свободы, в феномене нравственности,
где нет смены состоянии, - это опыт вещи в себе, он просвечивает в нас через
тавтологии разума, через то, что мы знаем априорно, независимо от факта. Это
знание, или знаемое, содержит в себе элемент незнаемого, которое мы
принимаем как данность. Иначе говоря, опыт независимого мира содержит в себе
метафизический элемент - если слово "метафизика" понимать в буквальном его
значении, как нечто "за физикой", как элемент, который 60 неразрешим в
терминах мира, в котором мы определились в зависимости от нашего
пространства, а не какого-то другого, инородного ему. Мы определились, и в
силу самого этого факта возникли вопросы, на которые мы ответить не можем,
но сознание этих вопросов возможно. Это сознание, так же как сознание
свободы, сознание совести, - есть фиксация опыта, но опыта независимого
мира, в отличие от опыта мира зависимого. Весь последующий, эмпирический
опыт есть опыт зависимого мира. А этот опыт - опыт независимого мира.
ее отличным от других образом, отличным и от наших представлений. Поймет ее
точно, грамотно. Просвещение для него есть отрицательное понятие. Причем,
беря слова в аккорде, встречая у Канта слово "просвещение" в сочетании с
термином "отрицательное" или "негативное", мы должны помнить, что
отрицательным для Канта является, например, и понятие вещи в себе. То есть
отрицательными для него являются не понятия, отрицающие что-то, а понятия,
нами принимаемые, но пустые по предметному содержанию, такие, которым мы не
можем дать предметов. Именно в этом смысле просвещение есть отрицательное
понятие. Кант говорит: просвещение не есть знание, просвещение есть принцип
"только я сам". Мыслить самому - вот принцип просвещения. Это только
установка, а не система знания. Просвещаться означает самому мыслить и
ставить на место всего другого, на место всех других возможностей, всех
других возможных опытов - свой опыт. Замещать. Если я нашел себе место в
том, о чем говорится, что проживается, то я - просветился.
вместе, ведет вместе два принципа. В этом смысле он является завершающей
фигурой эпохи Возрождения. Для него несомненен просветительский принцип,
понимаемый как чисто отрицательный. Он не говорит: вот это знание, которое
надо усвоить, и вы просветитесь, он не выбирает никакого определенного
знания в качестве источника просвещения, не говорит, что мир устроен так или
устроен иначе, что надо развеять суеверия и заблуждения, чтобы увидеть
истину. Да нет, говорит Кант, не нужно показывать, какова истина, не об этом
идет речь. Просто надо принимать лишь то, что прошло через тебя, через
автономию твоего опыта, опыта собственного мышления. Но ведь мы знаем, что
откровенное отличается от всего остального именно тем, что по определению не
несет на себе признака исследования, отличаясь от того, что мы получаем в
результате исследования, в результате познания. И Кант держит эти вещи
вместе, только своеобразным способом. Он показывает, что просвещение
означает запрет принимать в состав своего сознания что-либо, автономным
источником чего сам ты не являешься. Тем самым обрубается нечто, принимаемое
по традиции, из внешних источников. Хотя откровение - это явно не ты сам, ты
лишь принимаешь. А что ты принимаешь? Независимый опыт, говорит Кант. Что
такое независимый опыт? Это опыт свободы. Он содержит в себе метафизический
элемент, далее непроясняемый, однако поддающийся представлению в виде чистой
ясности, или несомненной ясности тавтологии. Мы даже помыслить не можем
иначе: конечно же, место души там, где человек, - это как бы на кончике
пера, но не по движению фактов открытая истина.
совершается очень простым образом. Мы это видим, когда он поясняет, что
наука и знание, их прогресс м развитие не могут разрушить некоторых вещей.
Например, они не могут разрушить непосредственных очевидностей веры или
нравственности - что в данном случае одно и то же. Обычно считается, что
прогресс просвещения неумолимо вед к разложению, распаду прежних абсолютных
достоверностей, абсолютных верований - или абсолютных ценностей. Но Кант
предупреждал: просвещение - это негативное понятие, негативный принцип.
Нужно научиться мыслить так, чтобы видеть, что эта достоверности, эти
тавтологии неразложимы, и прежде всего потому, что они сами являются основой
знания, а знание не может, как бы оно ни прогрессировало, разложить то, без
чего само оно не молю построиться.
чтобы я поступил определенным образом, повинуясь сверхъестественному
внутреннему воздействию. Это основа построения научных методов познания,
потому что проблемы основания и причины, то есть все онтологические проблемы
Верещагин Олег
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Мурич Виктор
Афанасьев Роман