сама она - Великая Мать, только посредством ее можно обрести уверенность в
будущем и блаженство.
Марии, который свидетельствует о том, что материнское божество превращается
в независимое благодаря своему отделению от Бога Отца. Материнские
качества, которые всегда подсознательно были частью Бога Отца, теперь, в
культе Марии, переживаются сознательно и ясно, будучи представлены в
символической форме.
человека. По мере развития христологии представления о Марии приобретают
видное и чрезвычайно усилившееся значение. Чем больше фигура исторического,
человечного Иисуса отступает в пользу предсущего Бога Сына, тем больше
Мария обожествляется. Хотя, по Новому Завету, Мария в своем браке с Иосифом
продолжала рожать детей, Епифаний оспаривает эту точку зрения как
еретическую и фривольную. В ходе несторианской полемики было, наконец, в
431 году принято направленное против Нестория решение, что Мария была не
только матерью Христа, но также и матерью Бога, а в конце четвертого
столетия возник культ Марии и к ней обращались с молитвами. Приблизительно
в то же время скульптурные изображения Марии также начали играть большую и
все усиливающуюся роль. В последующие столетия все большее значение
придавалось матери Бога и ее почитание стало более пышным и более общего
характера. Для поклонения ей сооружались алтари, повсеместно выставлялись
ее изображения. Из получателя благодати она превратилась в дарителя
благодати1. Мария с младенцем Иисусом стала символом католического
средневековья.
ясен только в результате психоаналитических клинических исследований.
Шандор Радо отметил чрезвычайно важную роль, которую играют в психической
жизни индивида, с одной стороны, страх перед голодной смертью, а с другой -
наслаждение орального удовлетворения:
"наказаний", и посредством школы наказания они превращаются в примитивный
механизм самонаказания, который в конце концов достигает в меланхолии столь
рокового значения. За безграничным страхом пауперизации, ведущим к
меланхолии, скрывается не что иное, как страх голодной смерти; этот страх
является реакцией жизненной силы нормального эго на угрозу жизни,
представляет собой меланхолический акт искупления и прощения, навязанный
Церковью. Сосание груди тем не менее остается блестящим примером
неисчерпаемого, прощающего дара любви. Конечно, не случайно, что кормящая
Мадонна с ребенком стала символом могущественной религии, а через ее
посредство - символом целой эпохи нашей западной культуры. По моему мнению,
происхождение смыслового комплекса искупления вины и прощения из
первоначального инфантильного опыта гнева, голода и сосания груди разрешает
нашу загадку относительно того, почему надежда на прощение и любовь
представляет собой, пожалуй, самую сильную конфигурацию, которую мы
встречаем на более высоких уровнях человеческой психической жизни"1.
страдающего Иисуса и образа младенца Иисуса на материнской груди. Оба
образа являются выражением желаемого прощения и искупления. При воображении
распятого Иисуса прощение приобретается путем пассивного, самокастрирующего
подчинения отцу. При воображении младенца Иисуса на груди Мадонны
мазохистский элемент отсутствует; на месте отца обнаруживается мать,
которая, успокаивая ребенка, дарует прощение и искупление. Те же радостные
чувства составляют содержание подсознательного смысла догмата
единосущности, образа ребенка, укрытого в чреве.
оптимальное удовлетворение, которое может предложить католическое
христианство. Чем больше страдали массы, тем больше их реальное положение
напоминало страдающего Иисуса и тем чаще фигура счастливого, сосущего
младенца могла и должна была появляться вместе с фигурой страдающего
Иисуса. Но это означает также, что люди должны были регрессировать к
пассивной, инфантильной позиции. Эта позиция предотвращала активный
протест; она представляла собой психологическую позицию, свойственную
человеку иерархически структурированного средневекового общества,
человеческому существу, которое оказалось в зависимости от правителей,
надеялось обезопасить от них свой минимум средств существования и для
которого голод был доказательством его греховности.
отношении к Богу Отцу, начиная с истоков ранней христианской веры и до
появления никейского догмата, и стремились показать мотивы этих изменений.
Развитие прошло несколько промежуточных стадий, которые характеризуются
различными формулировками, появившимися ко времени Никейского собора.
Развитие было обусловлено противоречием, и это можно понять диалектически
только в совокупности с постепенной эволюцией христианства от революционной
религии к религии, поддерживающей государство. Вопрос о том, что различные
формулировки догмата каждый раз соответствуют определенному классу и
отвечают его потребностям, относится к специальному исследованию. Тем не
менее основные особенности этого процесса следует проследить уже здесь.
характерна борьба на два фронта: с одной стороны, должны ли подавляться
революционные тенденции, все еще возникавшие в самых различных местах; с
другой стороны, должны были пресекаться и тенденции слишком быстрого
развития в направлении социального конформизма, фактически опережавшего
социальное развитие. Массы могли принять только медленный, постепенный
переход от надежды на революционного Иисуса к вере в Иисуса,
поддерживающего государство.
Мощное выступление фригийского пророка Монтана с самого начала было
реакцией против конформистских тенденций христианства, реакцией,
направленной на возрождение энтузиазма ранних христиан. Монтанизм хотел
вывести христианство из системы социальных отношений и установить с помощью
своих приверженцев новую общину вне мира, общину, которая должна была
подготовиться к сошествию на землю "небесного Иерусалима". Монтанизм
представлял собой вспышку настроения ранних христиан, но трансформационный
процесс зашел уже настолько далеко, что эта революционная тенденция была
воспринята как ересь церковной администрацией, действовавшей подобно
судебному приставу римского государства. (Поведение Лютера в отношении
революционных крестьян и анабаптистов было аналогичным во многих
отношениях.)
зажиточного среднего класса эпохи эллинизма. По мнению Гарнака, гностицизм
представлял "глубокую секуляризацию" христианства и предвосхищал развитие,
которому предстояло продолжаться еще сто пятьдесят лет. В тот момент он
вместе с монтанизмом подвергся нападению со стороны официальной церкви, но
только при недиалектической интерпретации можно не обратить внимание на тот
факт, что борьба церкви против монтанизма очень отличалась по своему
характеру от борьбы против гностицизма. Монтанизм вызвал сопротивление,
поскольку возрождал движение, которое было уже подавлено и представляло
собой опасность для существующих лидеров христианства. Гностицизм вызвал
сопротивление, потому что намеревался слишком быстро и слишком внезапно
завершить то, что хотел, то есть поскольку он возвестил тайну грядущего
развития христианства до того, как сознание масс было готово принять ее
концепции гностицизма, в точности соответствуют предположениям, полученным
нами благодаря изучению социально-психологических основ развития догматики.
Неудивительно, что гностицизм полностью отвергает раннюю христианскую
эсхатологию, в особенности второе пришествие Христа и воскрешение плоти, и
ожидает в будущем только освобождение духа от материальной оболочки. Этот
полный отказ от эсхатологии, осуществленный в католицизме через сто
пятьдесят лет, был в то время преждевременным; эсхатологические
представления все еще идеологически поддерживались апологетами, уже
значительно отдалившимися в других отношениях от ранней христианской
концепции. Этот пережиток Гарнак считал "архаическим", но необходимым в
данное время для масс.
от эсхатологии: на подчеркиваемое гностиками расхождение между высшим Богом
и Творцом мира и утверждение, что "существующий мир произошел от падения
человека или от возникшей враждебности к Богу и представляет собой,
следовательно, порождение зла, или промежуточное существование"'. Смысл
этого тезиса ясен: если творение, то есть исторический мир, как он выражен
в социальной и политической жизни, является с самого начала злом, если он
является произведением промежуточного, безразличного или слабого Бога, то
тогда, в самом деле, он не может быть опасен и все эсхатологические надежды
ранних христиан должны быть ошибочными и необоснованными. Гностицизм
отказался от реального общего изменения и искупления человечества и
выдвинул вместо этого идеал индивидуального знания, разделяющий людей по
религиозной и духовной линиям на определенные классы и касты; социальные и
экономические различия были признаны в качестве блага и установленных
Богом. Люди были разделены на пневматиков, удостоившихся высшего
блаженства, психиков, наделенных меньшей степенью блаженства, и хиликов,
находившихся в состоянии полного упадка. Это был отказ от коллективного
искупления и провозглашение классового расслоения общества, подобного
установленному позднее католицизмом в разделении мирян и клира, образа
жизни простых людей и образа жизни монахов.
Отцу? Они учили, что "следует четко различать небесный зон, Христа, и
Свержин Владимир
Флинт Эрик
Пехов Алексей
Гуль Роман Борисович
Апраксина Татьяна
Маккэфри Энн