- реальная, позитивная сила. Но, осуществив эту функцию, оно никуда больше
двигать не может, ибо в себе самом, в сущности оно не имеет и не может иметь
"начала движения" - ?rc?n t?j kin"sewz. Подобно тормозу, существо сомнения
негативно. В себе самом оно призрачно, меонично, и сила его лишь в поедании
положительных ростков мысли, но, поедая, хотя бы бесконечно, положительное,
оно не приобретает само положительной сущности подобно тому, как тощие
фараоновы коровы, поедая тучных коров, остаются по-прежнему тощими и
безнадежно призрачными . Эта отрицательная концепция сомнения может ли быть
принята для объяснения природы философского сомнения? Не противоречит ли она
его существенным признакам?
сомнение не имеет конституирующего его качества, т.е. сомнения как сомнения
не существует. Этот нелепый вывод есть reductio ad absurdum отрицательного
понимания сомнения. Если сила сомнения существует - если действительность ее
в философии неоспорима - сомнение необходимо должно иметь свою
"специфическую энергию", свое определенное и потому позитивное "как". Если б
сомнение, будучи в себе отрицательным, т.е. некоторым m? ?n'om - могло
поглощать в каком угодно количестве положительные результаты философского
исследования - оно было бы абсолютно чудесным явлением, ибо являлось бы
прямым нарушением положения: ex nihilo nihil fit . Тогда nihil сомнения
непостижимо порождало бы из себя те реальные силы, без наличности которых
немыслимо переведение реальных, уже существующих результатов философского
исследования в чистое, абсолютное небытие. Но nihil, порождающее из себя
реальные силы, которые, исполнив свою функцию в мире реальностей, опять
превращаются в nihil, т.е. в ничто - это или чудо, разом опрокидывающее все
законы мышления, или фокус, и недостойный, и недостаточно ловкий.
отвлекается от процессов познания, становится чем-то внешним по отношению к
живым актам мысли, движет их не изнутри, а извне, не силой влечения, а силой
толчка. По этой концепции, сомнение трансцендентно процессу познания -
нелепость, подобная античному богу qe?j ?p? mhcan?j . Как оно в таком случае
движет познание? Чем познание движется, если сомнение вне его? Если это
"вне" берется всерьез, как сомнение может изменить направление мысли? Как
оно может осуществиться? Если оно действительно вне - остановить или
изменить течение мысли оно может только насильственно, только как сила
внешняя, посторонняя, но тогда сомнение есть величайший враг мысли, своей
наличностью просто уничтожающий мысль. Если оно действительно вне, если
мысль по природе своей, во внутренней сути своей сомнения не заключает,
тогда, чтоб хранить мысль в ее чистоте и свободе, нужно оберегать ее от
всякого вмешательства инородной стихии сомнения, совершенно так же, как
нужно охранять свободную жизнь мысли от гнева, от желчи, от чисто
аффективного, т.е. внешнего состояния раздраженности.
представить не может. Т.е. это значит отрицать сомнение до конца и лишать
его всякого философского смысла. Итак, отрицательная концепция, созданная
как будто бы для упрочения сомнения, на самом деле сводит его на абсолютное
"нет", превращает в лишенное всякого интереса и смысла nihil.
Оно не вне, а в самых глубинах мысли. Оно внутренно проникает всякую мысль,
музыкально присутствует в самомалейшем движении мышления; оно имманентно
процессу познания. Не там больше сомнения, где скепсиса больше, а там, где
сильнее энергия мысли, не там сомнение доведено до высших степеней, где
настроены очень скептично, а там, где движение мысли потенцировано до
молниеносных сверкании. Где нет сомнения - там просто нет мысли; где
содержание мысли не охватывается скрытым огнем сомнения и не плавится им
непрерывно, где мысль не течет расплавленной массой реального созерцания -
там нет мысли, там суррогат, подделка, воспоминание о мысли или предчувствие
ее - но не сама мысль in actu , живая, божественная, спокойная или бурная,
всегда горящая. Сомнение, будучи имманентно актам познания, будучи заложено
в самой природе философской мысли, есть то, чем движется мысль, оно есть
pr?ton k"no?n философского мышления. Без движения нет мысли, но движется
мысль сомнением. Сомнение это то внутреннее, абсолютно неотделимое,
имманентное мысли влечение, которое конституирует философскую мысль как
явление sui generis, занимающее совершенно самостоятельное место среди
других типов человеческой мысли и не сводимое ни на что другое.
затрудняет обычное сознание, то полно трудности для философа. То, что для
взгляда, равнодушно скользящего по гладкой лицевой стороне данного, не таит
никаких проблем, никаких вопросов, то для философского ока полно самых
неожиданных поворотов, изгибов, провалов и увлекательной сложности. Сомнение
как неизбежная составная часть философского размышления есть та сила,
которая влечет философа к трудностям, к апориям, которая интенсифицирует
философское исследование тем, что в самом простом обычном вскрывает
неожиданно сложные наслоения X'ов запутанные переплетения неизвестностей.
Без различения X'ов, без углубления в трудности Неизвестного философия даже
немыслима. Это прекрасно понимал Аристотель, так гениально умевший
чувствовать философские апории. В начале II-й книги Метафизики он говорит:
хорошо затрудниться (diapor?sai), ведь всякое действительное разрешение
(e?porїa) есть распутывание (L?sij) прежде скопившихся затруднений (t?n
pr?teron ?poroumTnwn). Распутывать же не могут те, кто не познал узла (L?ein
de o?k -stin ?gnoo?ntaj t?n desm?n)". И тех, кто хочет философствовать, не
умея находить трудностей и вскрывать апории - Аристотель не без иронии
сравнивает с теми, кто хочет идти неизвестно куда или кто хочет найти
неизвестно что .
данной проблемы, впутаться в "узел", проникнуть в детали той связанности и
сложной переплетенности, которую неизбежно таит каждая вещь.
подвиг самоотверженного сораспятия мысли трудностям данного есть момент
необычайно характерный для самой священной сути философского сомнения.
сила и слабость, и мощь и бессилие. Нисходя и падая в апории, безвольно и в
резиньяции путаясь в "узел" данного, сомнение как бы таит в себе какую-то
нищету, какой-то неутолимый голод. И в то же время, уже сойдя и овладев
апориями, уже впутавшись в сложность "узла", оно вдруг обретает внутри себя
силы, которые его преображают. Нищета становится изобилием, алкание
насыщается. Состояние затрудненности переходит в спокойное состояние роста
тех философских зачатий, которым оплодотворилось это нисхождение в апории.
Тут как бы вечно действителен в мысли платоновский миф: в день рождения
Афродиты Порос, опьяненный нектаром, сошелся с Пенией, и та зачала от него
Эроса .
Эрос, сын Изобилия и Нищеты. Поэтому так подходит к определению t?noj'а
философского сомнения то, что Платон говорит об Эросе. "їОн всегда беден и
вовсе не так нежен и красив, как думают многие. Он груб и грязен, бос и
бездоменї имея природу матери, он вечно терпит нужду. Но, по отцу, он
стремится к добру, красоте, он мужествен, силен, отваженї он всю жизнь
философствует (filosof?n di+ pant?j to? bїou)ї в один и тот же день при
удаче цветет и полнится жизнью, при неудаче вянет, вновь оживая благодаря
природе отцаї" .
тех силенов, которых "изображают обыкновенно с флейтами или свирелями в
руках. Раскройте их и вы найдете внутри божество" . По наружному виду, в
аспекте Пении, сомнение тяжело, трудно, безобразно. Оно требует только
отречения и не дает взамен ничего. Но внутри, в аспекте Пороса, оно таит
величайшую силу и изобилие. Оно волнует так же, как Алкивиада Сократ: "Когда
я слышу его, мое сердце бьется сильнее, чем у неистовствующих корибантов , и
из глаз моих невольно льются слезы" .
которое скрыто находится в силенообразном сомнении.
познания. И в своем "что" и в своем "как" оно носит положительную природу.
По своему содержанию оно всегда есть снятие какого-нибудь ограниченного
утверждения во имя безграничного - идеального. По своему t?noj'у оно
совпадает с сыном Пении и Пороса, зачатым в день рождения Афродиты .
греческими буквами написано: "L?goj" .
за рецензиями анонс второго выпуска и широкие обещания дальнейших
многочисленных благодеяний варварскому народу русскому - и с изумлением
вижу, что обманут во всех своих ожиданиях: никакого Гераклита, никакого
L?goj'а, ни одной пылинки с священного Партенона.
знакомое: Made in Germany.
альманаха показалось, очевидно, "несовременным". "Крыльям" они предпочли
билеты II-го класса, "двойной грани" русско-немецкую границу, античным
Сертаков Виталий
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Березин Федор
Майер Стефани
Афанасьев Роман