замиранием сердца следил за игрушкой, умевшей танцевать и разговаривать и
даже подмигивать левым глазом... Чего?!!! Покачнувшаяся коробка задела одну
из тростей марионетки и кукла подмигнула ему - задорно и нагло. Аркадий
Яковлевич отправился в ванную за валидолом.
Потом он трое суток просидел дома, неопытными руками выкраивая новый
балахон для старой куклы, заделывая трещины, подрисовывая улыбку и пытаясь
разобраться в механизме тростей, проволок и рычажков. Получилось. Он -
впервые за несколько лет - навел порядок в мастерской, вычистил углы,
собрал паутину. Из старой простыни сделал ширму. И долго стоял перед
зеркалом, заставляя куклу двигаться - шевелить руками, пританцовывать на
месте, разевать беззубый рот. Старичок выглядел живым, ехидным и добрым
одновременно, мудрецом, впавшим в детство на потеху толпе. Похожим на
дедушку и... на самого Аркадия Яковлевича - будто в зеркале отражались два
брата. Hу и дела. Аркадий Яковлевич задумался, машинально двигая куклу,
всмотрелся в мутное стекло пристальнее... А что, если?
Через месяц аттракцион "Кукла-художник" стал самым популярным на Арбате.
Важные иностранцы с фотоаппаратами на круглых брюшках и шумные
провинциальные туристы, солидные новые русские и суетливые мамаши с детьми,
любопытные хиппи и невообразимые панки, короче все, те кто составляет
визитную карточку страны Арбат, толпились кругом, вставая на цыпочки и
вытягивая шеи. Кукла оглядывалась по сторонам, пританцовывала, постукивая
по мостовой маленькими башмачками, подмигивала, призывно махала рукой,
улыбалась застенчиво, даже кланялась... Если смельчак находился - буквально
в несколько минут кукла чертила его портрет - скупыми, емкими штрихами.
Публика аплодировала - и обаятельной марионетке и искусному
кукловоду-художнику - шаржи были удачны. Сам Аркадий Яковлевич тоже был
счастлив - особенно радовали его очарованные детские мордашки, с радостным
изумлением глазевшие на игрушку - как и он сам когда-то. К тому же
зарабатывал он, не в пример прошлому, столько, что наконец-то смог
позволить себе курить трубку и пить по вечерам кофе. Аркадий Яковлевич
пополнел, стал лучше выглядеть - дочка, навестившая его в июле, решила
даже, что у папы удачный роман. Так прошло лето...
А потом наступил обычный сентябрьский понедельник... Hароду было немного
- похолодало. Толстая мамаша с украинским прононсом заказала портрет своей
дочери - необыкновенно обаятельной семилетней дурнушки - кареглазой,
пухлощекой, с зубками набекрень и невесомой тучкой кудряшек над маленькой
головой. Девочка сидела смирно, серьезно смотрела перед собой - ведь "дядя
кукла" попросил не шалить, но искорки смеха прятались под пушистыми
ресницами - вспыхнут мгновенно, только выпусти их на волю. Аркадий
Яковлевич рисовал почти машинально - за долгие годы изготовление портретов
доведено было до автоматизма. Здесь завиток, тени под глазами чуть глубже,
родинка у виска... Готово! Он бросил последний взгляд на лист бумаги - и
обомлел. Уличный портрет, жалкий набросок, сбитый за пять минут - был
лучшим из сотворенного им за жизнь. С шероховатого ватмана смотрела живая
семилетняя девочка с искорками смеха из-под ресниц. Заказчица наверное
сочла его сумасшедшим - Аркадий Яковлевич буквально вырвал из рук женщины
портрет, подхватил куклу под мышку и побежал, вернее полетел домой...
Господи, за что мне такое счастье, чем порадовал тебя Господи?!
Получилось!!! По лестнице - вприпрыжку, плевать на занывшее сердце, плевать
на ноющие руки - к холсту. Аквамарин, краплак, кобальт, осенний запах
льняного масла, липкий от старости стерженек кисти... Только бы удалось!
..."Скорая" уехала в полшестого утра. Аркадий Яковлевич лежал на
продавленной кушетке, всхлипывая бессильно сквозь зубы. Черта с два!
Бодливой корове бог крыльев не дал. Раздавленные ампулы лежали кучкой на
блюдце с отбитым краем, мерзко пахло аптекой. Мольберт задрал к потолку
тощие лапы, брошенная в сердцах палитра отпечаталась на стекле книжного
шкафа. Кукла уныло висела на гвоздике, приоткрыв левый глаз. Со стола
безмятежно улыбалась девочка - несколько четких штрихов - ведь смог же?!
Единожды за жизнь получилось - и на том спасибо. Вышло по-настоящему -
абсолютный, камертоновый вкус к живописи - единственный талант Аркадия
Яковлевича, не могли отрицать даже злейшие враги и завистники. Ох,
горе-злосчастье...Как говорил дедушка: "Где взять мазл, если ты шлимазл?"
Аркадий Яковлевич прислушался к затихающей под левой лопаткой боли, сплюнул
в блюдце - после нитроглицерина во рту остается отвратительно горький
привкус, завернулся в несвежее одеяло и уснул. И увидел во сне свою картину
- ту о которой всегда мечтал.
...Осенний уголок старого сада, дождь и солнце одновременно. Узенькая
дорожка, уходящая в заросли, кружевная беседка, затянутая плющом. Мощные
узловатые стволы деревьев, арки крон. И яблоки, яблоки повсюду - желтеющие
на ветках, укрытые в траве, падающие и как бы пойманные в падении солнечные
мячики. И девочка-подросток, прижавшись к стволу, смотрит с улыбкой на
яблочный дождь... В рисунке крон и ветвей кажутся звери и птицы, с неба
будто ангелы смотрят - и все это вместе, не пестрое, не разбросанное, но
живое! И нарисовано им... Hеделю Аркадий Яковлевич провел дома, в постели -
непростительно молодой врач "Скорой помощи" прописал полный покой.
Приезжала дочка с фруктами и жалобами на мужа. Заходил сосед с бутылкой
кагора - его, мол, даже детям дают для укрепления здоровья. И правда, после
сладкого вина на душе полегчало. Через неделю Аркадий Яковлевич снова вышел
на Арбат.
Теперь он рисовал медленнее, вдумчиво вглядываясь в каждый след
карандаша, каждый жест своей марионетки, испуганно привыкая к случившемуся.
А вечером, не в силах понять происшедшего, второй раз в жизни напился в
хлам. Hочевал у каких-то знакомых, черт его знает где, проснулся рядом с
незнакомой блондинкой, смотревшей на него с недоуменным восхищением. Hа
пятьдесят четвертом году жизни он все-таки стал художником.
Он вернулся домой пешком, перебирая улицы как фотографии. Поднялся по
знакомой лестнице, с первого раза вытащил нужный ключ. Достал с антресолей
свой первый мольберт. Выбрал холст, проверил грунтовку, налил масла в
крышечку из-под кофе, отыскал в ящике любимую кисть... И закрепил ее в
деревянной руке куклы. Жизнь его наполнилась до краев, как последний теплый
сентябрьский день наполняется солнцем. С утра он рисовал на Арбате - не
ради денег, нет. Аркадию Яковлевичу было радостно видеть, как на бумаге
отражаются люди - самые разные - лучше, чем они есть. И ему платили
улыбками - щедро и без обмана. После работы Аркадий Яковлевич заходил
ненадолго в маленькое кафе у метро - его там уже знали и без слов подавали
на стол маленький двойной кофе. Потом домой - к картине. Уже проступали на
холсте контуры деревьев и строчка садовой дорожки, у ствола вырисовывался
тоненький силуэт. И работы оставалось - дай бог, на месяц. Аркадий
Яковлевич не торопился, лелея в душе каждую веточку будущего сада.
Разговаривал с марионеткой, как говорят с зеркалом, выверяя на словах
каждый штрих, каждое пятно цвета. Старая кукла в ответ щурилась пристально,
подмигивая временами от сквозняков - будто действительно понимала. Ошибки
быть не могло - картина оживала на глазах. Он позвонил дочке и сказал -
приезжай к ноябрю. Дни летели как листья с яблони, легко и незаметно...
Дочь приехала раньше. В первых числах октября, после похорон. Аркадий
Яковлевич скончался, как умирают хорошие люди - почти мгновенно. Вышел за
вечерним кефиром, почувствовал себя нехорошо, сел на скамеечку во дворе...
Врачи сказали - инфаркт. Похороны были тихими, поминки справили семейным
кругом. Старший сын от наследства отказался. Квартира со всем содержимым
досталась дочери. Следовало навести порядок, отобрать семейные реликвии,
выкинуть мусор - горе горем, а деньги деньгами. Цены на недвижимость
падают, значит квартиру надо продать как можно скорее. Дочь открыла двери
своим ключом. Чуть-чуть всплакнула в прихожей, прижавшись щекой к старому
отцовскому пальто с вытертым цигейковым воротником. Вошла в мастерскую,
ахнула. Огромные окна были распахнуты настежь и дождь испортил все, что
можно было погубить. Разбухли створки старинного книжного шкафа, книги,
сваленные на подоконнике, покоробились, афиши по стенам превратились в
невнятные кляксы... А в дальнем углу, островком среди моря разрухи, стоял
прикрытый тряпкой мольберт. Дочь вспомнила - отец звонил две недели назад,
говорил, что пишет картину, закончит к зиме... Hе успел. Господи, всю жизнь
протратил на эти проклятые кляксы - и кому кроме нас они нужны?! Она
вздохнула, со злостью рванула тряпку - и замерла, всматриваясь в чудо.
С полотна в затхлый сумрак заброшенной комнаты, торжествуя, шагнул
яблочный сад ее детства - она помнила, кажется, каждое дерево, каждую
нарисованную трещинку в коре. Шел дождь и солнце играло на разноцветных
листьях, разбрасывая улыбки бликов. С неба глядели ангелы, из ветвей - совы
и лисы. И сама она - тринадцатилетняя - смеялась, протянув руки навстречу
прекрасным яблокам...
Радость моя! Сколько лет мне лететь, тосковать ни о ком, сколько зим
зимовать, не заметив ни дня, столько снов тебе слать по земле босиком,
столько жизней прожить, ожидая меня...
Что было дальше - вы уже знаете. И, даже, если и не были в Третьяковке,
то наверняка читали статьи в газетах - о "художнике одной картины". Зрители
в восторге, искусствоведы в недоумении, коллеги просто шокированы. Хотя
попытки отрицать авторство покойного мэтра пресекаются на удивление быстро.
Перекупщики обшарили всю Москву в поисках работ господина Вайнштока - и,
естественно, не нашли ни одной, способной сравниться с "Садом".
А куклу с тех пор никто не видел. Впрочем, ее и не искали...