сверхподозрительный родственничек появился, где ваша внутренняя разведка,
где внешняя, почему не дали вам знать, что рядом с наиценнейшим человеком
крутится некий хлюст? Почему?.. И злость потом перенес на безвинного
Малецкого, хотя надо бы подивиться в очередной раз вывороченности
человеческой психики. Вроде бы отстраненно соглашался на фиктивное
захоронение миссис Эдвардс, пожелал успеха Малецкому, а когда тот вернулся
из Джакарты, спросил его, много ли пришлось потрудиться и во что обошлась
процедура, ведь какая же все-таки морока - задним числом оформлять в столице
Индонезии смерть американской подданной, да так, чтоб в посольстве ничего не
заподозрили. Спросил поэтому, а тот перед ответом несколько недоуменно пожал
плечами и неуверенно произнес: "Во что обошлась? Два блока сигарет..."
Сказал - и понял, что оскорбил Бузгалина; для того смерть жены - трагедия
высочайшего звучания, и даже повторение трагедии должно сопровождаться
хоралами, а не частушками. И двое суток еще Малецкий, понимая, как и чем
обидел Бузгалина, виновато посматривал на него, грустно вздыхал в надежде на
время, которое загладит и его ошибку, и неправедный гнев товарища.
подвскопали; дядя Федя презентовал для весны семена укропа и морковки. Оба
майора кивали, поддакивали. Наверное, что-то в крови у того и другого было
земледельческое, тяга к уходу за почвой, или, возможно, уже присматривались
к будущим пенсионным трудам, если не погорят на какой-нибудь мелочи. К
пятидесяти годам вырастут до полковников, сколько-то там соток землицы
выделит им начальство.
Коркошка переглянулись, зашли в дом, набрали сухариков, еще чего-то - и
заняли боевые позиции: белочку решено было приучить, перевербовать, затеяв с
ней, любопытной и рачительной, психологически сложную игру. Малецкий,
мужчина изящного телосложения, обладал улыбкой интеллигентного человека,
пуще всего боящегося навредить кому-либо, и, снисходительно-ласково
посматривая на зоркого зверька, осторожно вынул из кармана руку с мелким и
сыпучим лакомством, отставил от себя ладонь, предлагая белочке вкусные и
потребные зубкам плоды пашни и леса. Дальнозоркая белка рассмотрела дары, но
принять их не торопилась, она даже сделала вид, что ничуть не интересуется
предлагаемым ей блюдом и больше занята уходом за когтями, ушками и
мордочкой. Тогда стоявший поодаль Коркошка, мрачноватый, темноглазый, с
крупными хищными зубами, сделал вроде бы неловкое движение, обнаруживая
себя, показывая, что если и есть опасность, то она исходит только от него,
да, да, от него, а отнюдь не от Малецкого, и белочка, из двух зол выбирая
наименьшее, на полметра спустилась по дереву, нацеливаясь на выставленную
ладошку Малецкого, но опять же из предосторожности намерений своих не
афишировала и, более того, отвернулась от кормильца и благодетеля, вовсе не
задарма предлагавшего еду. Трубой торчавший хвост наивно выдавал все ее
мысли, Малецкий глаз не сводил с него, а опасный, очень опасный Коркошка
отвернулся, будто выходя из игры, и внимание белки переключилось на руку
Малецкого, которая как бы стала тому не принадлежащей, и, решив эту руку
обмануть, зверек стремглав спустился по стволу ели вниз, к подножью дерева,
успев, однако, отметить, что рука на быстрое движение не среагировала.
Прыжок вверх - и белочка вцепилась в кору совсем рядом с едой, но на ладонь
не смотрела, а увлеклась чисткой лап и прихорашиванием себя. Малецкий все
улыбался, приглашающе и ласково, и белочка решилась: быстренько развернулась
и ткнулась мордочкой в еду, и очень довольный Малецкий глянул на Коркошку, а
потом на прислонившегося к осинке Бузгалина.
березы. Потекла долгая, томительная для Бузгалина минута: есть пуля, нет
пули - это уже не вопрос о его судьбе и о том, кто шел сзади под вечер 28
июня и шел ли вообще. Есть на небе созданные мирозданием звезды - или к
небосклону подвешены мигающие святлячки? Такова цена подхода к березе, и
Бузгалин, не устрашенный коварствами космоса, приоткрыл было дверцу машины,
собираясь выйти, как вспомнилось о Френсисе Миллнзе, который возник из
ничего и долгое время был ничем, порождением самосберегающего мозга. Они, то
есть он и Анна, его, то есть мистера Френсиса Миллнза, поначалу выдумали, не
могли не выдумать: не знали о нем и даже издали не видели его ни разу,
предполагая, конечно, что в многомиллионной Америке человек с таким именем
найдется; он не мог не возникнуть в воображении, потому что был спасением,
защитою. Вся американская жизнь до него была воздержанием от слов, которые
так и не слетели с губ, от жестов. Подразумевалось, что дом прослушивается,
хотя вероятность такого наблюдения равнялась почти нулю, учитывалось, что в
окружении - и дальнем, и ближнем - есть глаза и уши, которые увидят и
услышат нечто, их обоих вместе и порознь разоблачающее, что тоже было
невозможным, потому что знакомые отбирались наитщательнейше, глазастых и
ушастых оттирали от себя; чтоб строжайшая селекция эта оставалась
незамеченной, в дом иногда приглашали явных недругов, и уж доносы в
какой-либо форме всегда предполагались. Оба знали, что в Москве - по древней
российской традиции - ужас как не любят прохлаждающихся слуг и частенько
наводят на них страх, заставляя подозревать всех и каждого, - знали и тем не
менее ревностно прощупывали безобидных коллег и случайных знакомых, о
московских делах говорили на лужайке перед домом и при работающей
газонокосилке. А слова рвались, слова проклятья или одобрения, порою
хотелось исполнить индийский танец мщения или в каком-нибудь захолустном
баре наклюкаться до потери сознания, потому что исчерпался нажитый годами
метод, когда одно лишь осознание того, что ты исключительный, сверхособый,
абсолютно не тот, за кого тебя принимают, - это осознание так возвышает, так
облегчает труд жизни! Вот тогда-то, в апреле семидесятого, сам собой родился
способ расслабления, к которому, наверное, не они первые прибегли, но о
котором и не услышишь даже от самых опытных наставников. Он тогда вернулся
из Денвера, вздрюченный, потный, с омерзительно гадким чувством собственного
бессилия, потому что прозевал, упустил, не додумался до сущего пустячка да
еще и испугался, как мальчишка. Подавленным вернулся, хотелось потащить Анну
на лужайку и все рассказать, повиниться, а она - не одна, две старушенции
приперлись почесать бескостные языки свои, и не выгнать их, и не заговорить
при них. Чуткая Анна вскинула глаза на него, призывая молчать, и тут-то
родился экспромт: "Ты знаешь, кого встретил там?.. Френсиса Миллнза! Да-да,
того самого! - (Фамилия села на язык, как беззаботная пташка на ветку.) -
Чем-то взволнован, разъярен даже, на ногах еле держится..." На мифического
Миллнза этого и взвалил все свои беды и печали, отчего стало легче,
спокойнее, иссякшие было силы вернулись, пот уже не струился, и Анна,
распахнув глаза и душу, смотрела на него слегка недоумевающе, потом все
поняла и деловито успокоила: "Ты за него не переживай, он сильный, он
выкарабкается, хотя, помнится, он такой впечатлительный...", а полуглухие
старухи хором подхватили: "О, мистер Филлнз такой впечатлительный!" С тех
пор и пошло: мистер Миллнз опять просчитался, мистер Миллнз преуспел в одном
деле, так не выпить ли нам по этому поводу. Однажды позвонил Анне: "Миссис
Миллнз, я знаю, как преданны вы мужу, но все же - приезжайте ко мне, я в
мотеле..." Она примчалась к нему тут же, они обнялись на пороге номера.
Хорошо жилось им с мистером Миллнзом, хорошо, Анне тоже ведь надо было
расслабляться; и он и она выместили из себя самих себя же - естественно
как-то.
рыжевато-конопатый субъект, назвавший себя Миллнзом. Мимо ушей пролетела
фамилия, никак преподаватель местного колледжа не связывался ими с тем
кретином, который добровольно подставлял себя под удары американской судьбы,
выручая их, вызволяя из капканов и сетей. Лишь при повторном визите
осознали, когда полностью прозвучало: Френсис Миллнз! Смеху было
предостаточно, но и подозрений немало. С большущим интересом присматривались
к нему: как же, как же, а ну покажи нам все те шишки, которые, миновав нас,
на тебя сыпались, продемонстрируй тумаки, которые достались тебе, а не
нам... Поэтому, возможно, Анна с ббольшим вниманием, чем остальных,
врачевала его по модной в то время методике: если начинающему алкоголику
внушить связь между выпивкой и им же выдуманным оправданием ее, то
разомкнутая цепь ассоциаций локализует источник невроза. А Френсис Миллнз
просто-напросто начинал спиваться. Американец в третьем поколении, по бабке
- швед, чем, видимо, объяснялся европеизм в повадках. Преподавал в колледже
математику и, несмотря на обеспеченность, которой позавидовали бы многие,
ютился в студенческом общежитии да еще и лоботрясов, по которым детская
тюрьма плачет, опекал на денежки родителей. Асоциальным поведением это не
назовешь, но в сильном подпитии, а такое случалось два-три раза в месяц,
преподаватель норовил в кампусе гоняться в полуголом виде за коллегами
женского пола, неоправданно хамил негритянкам в парке и дразнил собак (такие
вот гадости о себе выкладывал пациент). Уличенный во всех грехах, пил еще
больше, впадая в тягчайшую депрессию, что и помогло Анне отвадить математика
от пагубной страсти. Благодарный Миллнз частенько заходил к ним, без спросу,
с книгой, которую почитывал на кухне, пока Анна хлопотала у плиты. Никакого
интереса для дела не представлял, Анна даже как-то вскользь заметила: ну,
этим математиком не стоит загружать доклады Москве, с чем Бузгалин
согласился. Потом Миллнз получил работу в Колумбийском университете, уехал,
и тут-то они забеспокоились: как ему там? с коллегами поладил? не принялся
ли за старое? с малышней по-прежнему возится? Анна не выдержала и поехала
туда. Вернулась обрадованная, потом еще не раз проведывала его. Однажды
утром она - уже на аллейке, шли от дома к машинам - вдруг промолвила:
"Френсис просит выйти за него замуж... Разумеется, и развестись с тобой...
Так ты развод - дашь?" Он закурил, побренчал ключами. "А пошли ты его к
черту!" - так сказал, потому что сущим ничтожеством был этот Френсис Миллнз:
какой-то преподаватель, ни с какого краю не подпущенный к нужной Родине
информации. Вот был бы он в группе экспертов "Рэнд корпорейшн", тогда бы
американского хлюпика этого можно загнать, как соседскую кошку на гнилую
осину, разрешая спускаться только в обмен на что-либо вкусненькое с
хозяйского стола.
приостановившаяся Анна, - будь он консультантом, скажем, в Агентстве
национальной безопасности, ты бы развод дал? Чтоб я навсегда была с ним?..
Якубенко Николай
Маккарти Кормак
Лукин Евгений
Браун Дэн
Василенко Иван