стороне кителя среди орденских планок нет тех, которые
обозначили бы носимые справа ордена! Семь планок -- и все
расположены не по иерархии, предписанной уставом, ордена ведь
вешаются и демонстрируются по нисходящей, на первом месте --
орден Ленина, затем Красного Знамени и так далее, но в любом
случае медали следуют за орденами, после них. Те же семь планок
приткнуты друг к другу в такой последовательности, что любой
патруль остановит: вместо ордена Ленина -- медаль "За оборону
Севастополя", -- и все же угадывается смысл сумасшедшей
композиции: цветовая гамма! Ее учитывал тот, кто располагал на
колодке, покрытой плексигласом, орденские и медальные планки.
Цвета выпячены выпуклым покрытием, в глазах рябит от штрихового
разнообразия вертикальных полосочек на голубых и лазоревых
планках, глаза что-то усваивают, но что? И если еще
внимательнее всмотреться в это чудо портняжного искусства, то
станет заметной другая издевательская нелепица! Китель --
офицерский по покрою, сшит для военнослужащего, на нем,
следовательно, могут быть или когда-то были погоны, а те к
кителю прикрепляются в двух местах: подкладка погона
продевается под пришитую к плечу лямочку, а ближе к вороту
предусмотрены две дырочки, тут уж никакие самодельные проколы
недопустимы, дырочки оформляются по всем правилам, обметываются
нит- ками, специальный шнурочек изнутри просовывается через
пуговичку на самом погоне и завязывается под кителем. Без
дырочек, короче, погон не ляжет на плечо, не прикрепится к
нему, а будет свободно болтаться. На кителе же Синицына --
дырочек этих не было! А лямка для крепления погон -- была! И
подворотничок такой, какой офицеры предпочитают не носить, --
целлулоидный. Его, спору нет, стирать каждые два дня не надо,
но он не впитывает пот и создает неудобство коже. Некоторые,
однако, носят, чтоб не надеяться на жену или ординарца. И вновь
странность. В уставе нет точных указаний, на сколько
миллиметров должен выглядывать из-за ворота кителя этот белый,
обычно из простынного материала, подворотничок, пришивали на
глазок -- два миллиметра, три, лишь бы неназойливо удостоверял
чистоплотность офицера. Этот же, целлулоидный, обрамляет ворот,
как выпушка на мундирах николаевской эпохи. Если верить
трепушке школьнице, китель этот приобретен на толкучке и
Синицын ходил в нем на танцы, что, конечно, сущая ерунда, война
кончилась не так давно, многие фронтовики носят кителя за
неимением гражданских костюмов. Чтоб прослыть героями военных
лет, рядятся в эти кителя и те, кто пороха не нюхал, но
народ-то в общем -- грамотный, декоративно-демонстрационный
китель был бы высмеян, уж очень в нем выпячено мужское
кокетство. В позапрошлом году принят Указ, два года, кажется,
дают за ношение чужих орденов, судебная практика еще не
разрешила коллизию, орденские планки считать государственными
наградами или нет. Творец необычного кителя и это предусмотрел,
ни одной железяки не привесил. И не мог не подумать о том, что
в городе -- штаб военного окру- га, училища и воинские части,
свирепствующая комендатура, патрулей на улицах полно, Синицын в
нем двух кварталов не прошел бы, китель -- не для пеших
прогулок, не для танцев, в кителе этом только на машинах
ездить. И машина была, заезжала она за Синицыным 25, 28 и 31
августа, причем останавливалась не у самого дома, серая
"Победа" дожидалась фрезеровщика далеко за углом.
своя условность, своя реальность, в театре нет, как в кино,
крупных планов, там дырочку под орден не обошьют по кругу
нитками, дырочка не видна даже первому ряду партера, но среди
зрителей достаточно бывалых людей, они бы заметили и наглую
вычурность кителя, и цвет его, и...
специально для удара по психике, для ошеломления, предмет
одежды преступника, хорошо рассчитавшего психологическое
воздействие на жертву, которая придет в смятение, потеряет
контроль над собой. Произведение искусства, сотворенное
мастером, превосходно знавшим, чтбо есть настоящий уставной
китель. Не для сцены работала преступная мысль, хотя мастер
этот -- близкий к театру человек, прощупавший нити, которые
связывают зрителей и артистов, зал и сцену. "Пассажир" и свой
собственный облик продумал, он либо намеревался подавлять и
обдуривать кого-то швейцарскими часами и перстнем, либо,
наоборот, скрывал свою принадлежность к людям, имеющим дорогие
вещи, и, пожалуй, если б не приступ острого аппендицита,
Синицын пил бы чай в неизвестном месте. Уж не подменил ли его
человек в офицерском кителе без погон, тот, кто убил
"водителя"?.. Весной прошлого года бродила по Нижнеузенскому
району интересная компания -- человек пять небритых парней в
ватниках и кирзовых сапогах. Подходили в деревнях к дому
побогаче, спрашивали у хозяев, нет ли какой работенки, починить
забор или еще чего, не угрожали, говорили скромно, лишь зыркали
глазищами пропойными по дому, по хозяйским детишкам и
добивались своего, уходили с червонцем за то, что ничего не
сделали. Парни создавали атмосферу угроз тихой, мирной
просьбой. Но эти-то, ряженые, не ради червонца придумали китель
и перстень. К кому ездили? У кого чай пили? Что унесли с собой?
Где пожива? Куда подевались документы? Почему виляет ГАИ?
Номерные знаки "Победы" легко восстановить, еще проще запросить
все автоколонны: кому отпущены в канистру десять литров
бензина? Не будь этой канистры в багажнике -- огонь не охватил
бы машину. Две бензоколонки в городе, туда, однако, не
позвонили. Потому, видимо, что с самого начала знали: "Победа"
заправлялась в обкомовском гараже, о чем протрепались
доминошники, но гараж-то -- вотчина госбезопасности, а к ней
стойкую неприязнь питает милиция, вся милиция, кроме младшего
лейтенанта Ропни, который и не подозревает об обкомовском
происхождении "автомашины неизвестной марки". Мильтон из
деревни -- везунчик, крючками своего сельского воображения
сцепивший трамвай со странным поведением больного Синицына.
Такие гениальные дурачки только в деревнях и водятся, где изо
дня в день, из года в год с естественной целесообразностью
повторяются истинно природные явления, а люди не для
преступлений созданы, потому и сельские мозги так чутко ловят
нарушения вековых ритмов и злодеев распознают на расстоянии.
Неспроста Шерлок Холмс поигрывал на скрипке: он, живший вдали
от мычания коров, классическими мелодиями восстанавливал в себе
ощущение правильности мироздания. (Гастев уже оделся и модным
узлом затягивал галстук.) Тот же Ропня склонен, как и младший
сержант, страдалец по женской части, связывать женщину с
безумством "водителя", но как и почему -- непонятно. Тем не
менее нельзя исключать: за столом с тортом сидела и женщина,
она же приехала в гости с тремя мужчинами. Три здоровых мужика
отклонили бы приглашение к чаю, мужикам нужна выпивка, но если
с ними женщина, то поведенческий стереотип изменится. Ни одно
преступление не обходится без женщины, грубая мужская мысль
становится изобретательнее, изощреннее, когда рядом пульсирует
инополый мозг.
уже закрывал его, когда увидел женский халат, красные
хризантемы на желтом фоне, швейное изделие стоимостью в двести
пятнадцать рублей сорок одну копейку, приобретенное им для
Мишиной, чтоб было ей что по утрам на себя набрасывать. Прилив
злобы овладел им внезапно -- к этой комсомольской гадине,
которой никогда и в голову не приходило, что ей, женщине, надо
утром накормить спавшего с нею мужчину. На кухню влетала, как в
пищеблок во главе санитарной комиссии: "Товарищ Гастев, у вас
грязно, вам надо чаще подметать и мокрой тряпкой..." Этой бы
тряпкой по морде милой Люсеньке, чтоб знала свое место! Ни
разу, сучка, не спросила, на каком кладбище лежат родители, не
побеспокоилась о раненых-перераненых ногах его; из Будапешта,
где в августе была на молодежном фестивале, не привезла даже
рубашоночки завалящей! И добро бы похоть влекла ее сюда, так
нет, посланницей прогрессивного человечества заваливается в
квартиру, как бы по общественным делам, весной ЦК ВЛКСМ издал
клич: шире вовлекать несоюзную молодежь в комсомольскую жизнь,
вот она сразу и приперлась, заодно и проконтролировать овечку,
оставшуюся без кнута и присмотра. Дура безмозглая, урод!
откуда злоба к женщине, с которой спит он, которая ничего
дурного ему не сделала и даже, если верить декану, избавила его
от картошки; она же -- ходит такой гнусный слушок -- устроила
ему нынешнюю некислую жизнь. Порою кажется, что в самом
существе этой власти есть нечто справедливое и благородное, о
чем намекает бескорыстие Людмилы Мишиной да ночной шепот ее.
Надо быть благодарным, а не...
"Дружище...", -- произнес он, урезонивая того, кто часто
вмешивался в его жизнь, искажая ее и подправляя, то исчезая на
месяцы и годы, то, пошлявшись неизвестно где, возвращаясь к
Шилова Юлия
Мичурин Артем
Ильин Андрей
Эриксон Стивен
Корнев Павел
Лондон Джек