А то бы... - Он неопределенно посмотрел в окно, на дорогу в губернский
город.
источника - по селу, а потом и дальше пошли смутные и тревожные слухи о
знаменском попе. Как дымная гарь от далекого лесного пожара, они надвигались
медленно и глухо, и никто не замечал их прихода, и, только взглянув друг на
друга и на потускневшее солнце, люди понимали, что пришло что-то новое,
необычное и тревожное.
крышею успели только половину; другая половина без стропил и наката, с
пустыми незарамленными окнами, прицеплялась к жилой части, как скелет к
живому человеку, и по ночам казалась покинутою и страшною. Новой обстановки
о. Василий заводить не стал: среди голых бревенчатых стен, на которых не
успели еще затвердеть янтарные капельки смолы, во всех четырех комнатах
стояли две некрашеные табуретки, стол да постели. Глухая, бестолковая
кухарка печи топила плохо, в комнатах всегда пахло дымом, и часто болела
голова от угара, сизым облаком ползавшего по грязному, исслеженному полу. И
холодно было. В сильные морозы стекла изнутри покрывались белым слоем
пушистого инея, и в доме царил холодный белый полусвет; на подоконниках
намерзли с начала зимы огромные куски льда, и от них по полу тянулись
водяные потоки. Даже неприхотливые мужики, приходившие к попу за требами,
смущенно и виновато косились на убожество поповского жилья, а дьякон сердито
назвал его "мерзостью запустения".
по пустым и холодным, как амбар, комнатам и весело сказал идиоту:
прыгающими, однообразными и громкими звуками:
одиночество и скуку заброшенного жилища, сердился, кричал, бил себя по щекам
и пробовал сползти на пол, но падал и больно ушибался. Временами он впадал в
состояние тяжелого оцепенения, похожего на странную кошмарную задумчивость.
Подперев голову тонкими, длинными пальцами, слегка высунув кончик языка, он
неподвижно смотрел перед собою из-под узеньких звериных век. И тогда
чудилось, что он вовсе не идиот, что он думает что-то особенное, не похожее
на мысли всех людей; и что он знает что-то тоже особенное, простое и
загадочное, чего не знает никто из них. И думалось, глядя на его
приплюснутый нос с широкими вывернутыми ноздрями, на его срезанный затылок,
животной линией переходивший прямо в спину, что, если бы дать ему крепкие и
быстрые ноги, он убежал бы в лес и зажил бы там таинственной лесной жизнью,
полной игр, жестокости и темной лесной мудрости.
бесстыдным криком, то преследуемый окаменевшим загадочным взглядом, зажил о.
Василий столь же таинственною жизнью духа, отрекшегося от плоти. Он чистым
хотел быть для великого подвига и еще неведомой великой жертвы - и все дни и
ночи его стали одною непрерывною молитвою, одним безглагольным излиянием. Со
смерти попадьи он наложил на себя строгий пост: не пил чаю, не вкушал
мясного и рыбного и в дни постные, в среду и пятницу, питался одним хлебом,
размоченным в воде. И с непонятною суровостью, похожей на месть, такой же
строгий пост возложил он на идиота, и тот мучился, как голодное животное:
кричал, царапался и даже плакал скупыми собачьими слезами, но не мог
добиться ни одного лишнего куска. Людей поп видел мало и только по
необходимости, старательно сокращая время пребывания с ними, и все часы, с
короткими перерывами для отдыха и сна, посвящал коленопреклоненной молитве.
А когда уставал, - садился и читал Евангелие, Деяния святых апостолов и
жития святых. Обычно церковная служба отправлялась только по праздникам
теперь он ежедневно совершал раннюю литургию. Престарелый дьякон отказался
служить с ним, и помогал ему псаломщик, грязный и одинокий старик, давно
когда-то лишенный дьяконского сана за пьянство.
церковь. Идти было недалеко, а времени уходило много: часто за ночь наносило
сугробы снега, ноги утопали и расползались в сухой искристой массе, и каждый
шаг стоил десяти. В церкви как следует не топили и холод стоял лютый - тот
особенный, пронизывающий холод, какой свойствен нежилым зданиям зимою; при
дыхании шел сильный пар, и до металлических вещей больно было дотронуться.
Собственно для попа псаломщик, он же и сторож, растапливал одну печку, и у
открытой дверцы ее, присев на корточки, о. Василий отогревал руки: иначе
крест не держался в негнущихся, залубеневших пальцах. Тут, в эти десять
минут, он шутил со стариком относительно холода и цыганского пота, и
псаломщик угрюмо и снисходительно слушал его; от постоянного пьянства и от
холода нос у псаломщика был багрово-синий, а щетинистый подбородок, который
начал он брить после разжалования, равномерно двигался, точно при жевании.
вышивки, торчали обтертые нитки; в кадило бросалась крупинка ладана, и в
полутьме, смутно различая друг друга, но двигаясь уверенно, как слепые в
знакомом месте, они начинали служить. Два восковых огарка - один у
псаломщика, другой на амвоне у образа Спасителя - только сгущали тьму; и
острое пламя их медленно колыхалось в стороны, подчиняясь движению двух
неторопливых людей.
расплывалось в очертаниях своих, подхватываемое холодным эхом пустынной
церкви. И было только эхо, и тьма, и двое служащих богу людей; и постепенно
разгоралось что-то в груди старого пьяного псаломщика. Подставив ухо, он
бережно ловил каждое слово попа и задолго начинал двигать колючим
подбородком; и уходила куда-то одинокая и грязная старость, и уходила вся
неудачная, тоскливая жизнь, - а то, что являлось на смену, было необычно и
радостно до слез. Часто на возглас псаломщика из алтаря долго не слышалось
ответа; наступала долгая и строгая тишина, и неподвижно желтели острые
язычки свеч; потом издалека приносился голос, налитый слезами и радостью. И
снова уверенно двигались в полутьме две неторопливых фигуры, и пламя
колыхалось, подчиняясь их неспешным, размеренным движениям.
пытливо он взглядывал на попа и недоверчиво спрашивал:
визгом и лаем его встречал десяток собак, взрослых и щенков; окруженный ими,
как детьми, он кормил их и ласкал, а сам думал о попе. Думал о попе и
удивлялся. Думал о попе - и улыбался, не разжимая рта и отворачиваясь от
собак, чтобы и они не видели его улыбки. И все думал, думал - до самой ночи.
А наутро ждал - не обманет ли поп и не сдастся ли перед тьмою и морозом. Но
поп приходил, продрогнувший, но веселый, и снова от устья печки в самую
глубину темной церкви уходила багрово-красная полоса, и по ней тянулась
черная тающая тень.
посмотреть на него, и удивлялись. Иные из смотревших находили его безумным,
иные умилялись и плакали, но были такие, и их было много, в сердце которых
вырастала острая и непреодолимая тревога. Ибо в прямом, безбоязненно
открытом и светлом взоре попа они уловили мерцание тайны, глубочайшей и
сокровеннейшей, полной необъяснимых угроз и зловещих обещаний. Но скоро
любопытные отстали, и церковь долго оставалась пустою в темные предутренние
часы, и никто не нарушал покоя двух молящихся людей. Но прошло еще время - и
на возгласы попа стали приходить из темноты церкви робкие, сдержанные
вздохи; чьи-то колени глухо стучали о каменный пол; чьи-то уста шептали;
чьи-то руки ставили цельную маленькую свечу, и среди двух огарков она была
как молоденькая стройная березка среди порубленного леса.
всюду, где только были люди, и оставляла после себя что-то, какой-то осадок
страха, надежды и ожидания. Говорили мало, говорили неопределенно, больше
качали головами и вздыхали, но уже в соседней губернии, за сотню верст от
Знаменского, кто-то серый и молчаливый вдруг громко заговорил о "новой вере"
и опять скрылся в молчании. А молва все двигалась - как ветер, как тучи, как
дымная гарь далекого лесного пожара.
продираться сквозь каменные стены по шумным и людным улицам. И какие-то
голые, ободранные, как воры, пришли они - говорили, что кто-то себя сжег,
что открылась новая изуверская секта. В Знаменское приехали люди в мундирах,
ничего не нашли, а дома и бесстрастные лица ничего им не сказали, - и они
уехали обратно, позвякивая колокольцами.
утро совершал служения о. Василий Фивейский.
одну скорлупу заключенный вместе с ним в белую клетку сосновых стен и
потолка.
комнату, белым огнем пылала большая лампа с ^пузатым стеклом. Замерзшие
окна, запушенные инеем, светлели под огнем и искрились, были непроницаемы,
как стены, и отделяли людей от серой ночи. Безграничным кольцом она облегала
дом, давила на него сверху, искала отверстия, куда бы пропустить свой серый
коготь, и не находила. Она бесновалась у дверей, мертвыми руками ощупывала
стены, дышала холодом, с гневом поднимала мириады сухих, злобных снежинок и
бросала их с размаху в стекла, - а потом, бесноватая, отбегала в поле,
Пехов Алексей
Каргалов Вадим
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Прозоров Александр
Суворов Виктор