еще только вкладываю ключ и смотрю на немые, плоские двери, я
уже чувствую все его темные пустые комнаты, по которым пойдет
сейчас, озираясь, человек в шляпе. Я хорошо знаю дорогу, но уже
на лестнице начинаю жечь спички и жгу их, пока найду свечу. В
кабинет брата я теперь не хожу, и он заперт на ключ -- со всем,
что в нем есть. И сплю я в столовой, куда перебрался совсем:
тут спокойнее, и воздух как будто хранит еще следы разговоров,
и смеха, и веселого звона посуды. Иногда я ясно слышу скрипение
сухого пера; и когда ложусь в постель...
костяную покрышку, и, беззащитный, обнаженный, он покорно и
жадно впитывает в себя все ужасы этих кровавых и безумных дней.
Я лежу, сжавшись в комок, и весь помещаюсь на двух аршинах
пространства, а мысль моя обнимает мир. Глазами всех людей я
смотрю и ушами их слушаю; я умираю с убитыми; с теми, кто ранен
и забыт, я тоскую и плачу, и когда из чьего-нибудь тела бежит
кровь, я чувствую боль ран и страдаю. И то, чего не было и что
далеко, я вижу так же ясно, как то, что было и что близко, и
нет предела страданиям обнаженного мозга.
улице, когда они играли в войну и бегали друг за другом, и
кто-то уж плакал тоненьким детским голосом -- и что-то дрогнуло
во мне от ужаса и отвращения. И я ушел домой, и ночь настала,--
и в огненных грезах, похожих на пожар среди ночи, эти маленькие
еще невинные дети превратились в полчище детей-убийц.
копошились чудовищные уродцы-дети с головами взрослых убийц.
Они прыгали легко и подвижно, как играющие козлята, и дышали
тяжело, словно больные. Их рты походили на пасти жаб или
лягушек и раскрывались судорожно и широко; за прозрачною кожей
их голых тел угрюмо бежала красная кровь -- и они убивали друг
друга, играя. Они были страшнее всего, что я видел, потому что
они были маленькие и могли проникнуть всюду.
и взглядом попросился ко мне. -- Я хочу к тебе,-- сказал он. --
Ты убьешь меня.
страшно, и начал царапаться вверх по белой стене, как крыса,
совсем как голодная крыса. Он обрывался и пищал, и так быстро
мелькал по стене, что я не мог уследить за его порывистыми,
внезапными движениями.
точно отгадав мою мысль, он стал узенький и длинный и быстро,
виляя кончиком хвоста, вполз в темную щель под дверью парадного
хода. Но я успел спрятаться под одеяло и слышал, как он,
маленький, ищет меня по темным комнатам, осторожно ступая
крохотными босыми ногами. Очень
вошел; и долго я ничего не слыхал, ни движения, ни шороха, как
будто возле моей постели не было никого. И вот под чьей-то
маленькой рукой начал приподниматься край одеяла, и холодный
воздух комнаты коснулся лица моего и груди. Я держал одеяло
крепко, но оно упорно отставало со всех сторон; и вот ногам
моим сразу стало так холодно, как будто они окунулись в воду.
Теперь они лежали беззащитными в холодной темноте комнаты, и он
смотрел на них.
слышал, как забренчала она цепью, убираясь в конуру. А он
смотрел на мои голые ноги и молчал; но я знал, что он здесь,
знал по тому нестерпимому ужасу, который, как смерть, оковывал
меня каменной, могильной неподвижностью. Если бы я мог
крикнуть, я разбудил бы город, весь мир разбудил бы я; но голос
умер во мне, и, не шевелясь, покорно я ощущал движение по моему
телу маленьких холодных рук, подбиравшихся к горлу.
одно мгновение, и увидел зоркую темноту ночи, таинственную и
живую, и снова, кажется, заснул...
и кровать скрипнула: так был он тяжел, мертвый.-- Успокойся, ты
видишь это во сне. Это тебе показалось, что тебя душат, а ты
крепко спишь в темных комнатах, где нет никого, а я сижу в моем
кабинете и пишу. Никто из вас не понял, о чем я пишу, и вы
осмеяли меня, как безумца, но теперь я скажу тебе правду. Я
пишу о красном смехе. Ты видишь его?
беззубо смеялось.
так смеяться. Ты ведь знаешь, земля сошла с ума. На ней нет ни
цветов, ни песен, она стала круглая, гладкая и красная, как
голова, с которой содрали кожу. Ты видишь ее?
кровавая каша, и запутался. -- Она кричит.
лягу на тебя. -- Мне тяжело, мне страшно. -- Мы мертвые,
ложимся на живых. Тепло тебе?
крикни. Проснись и крикни. Я ухожу...
прошлую пятницу, и прошли суббота, воскресенье, понедельник,
вторник, среда, четверг, и вновь наступила пятница и прошла,--
а оно все продолжается. Обе армии, сотни тысяч людей стоят друг
против друга, не отступая, непрерывно посылают разрывные
грохочущие снаряды; и каждую минуту живые люди превращаются в
трупы. От грохота, от непрерывного колебания воздуха дрогнуло
само небо и собрало над головой их черные тучи и грозу,-- а они
стоят друг против друга, не отступая, и убивают. Если человек
не поспит трое суток, он становится болен и плохо помнит, а они
не спят уже неделю, и они все сумасшедшие. От этого им не
больно, от этого они не отступают и будут драться, пока не
перебьют всех. Сообщают, что у некоторых частей не хватило
снарядов, и там люди дрались камнями, руками, грызлись, как
собаки. Если остатки этих людей вернутся домой, у них будут
клыки, как у волков,-- но они не вернутся: они сошли с ума и
перебьют всех. Они сошли с ума. В голове их все перевернулось,
и они ничего не понимают: если их резко и быстро повернуть, они
начинают стрелять в своих, думая, что бьют неприятеля.
бледнея от ужаса и диких предчувствий. Брат, брат, слушай, что
рассказывают о красном смехе! Будто бы появились призрачные
отряды, полчища теней, во всем подобных живым. По ночам, когда
обезумевшие люди на минуту забываются сном, или в разгаре
дневного боя, когда самый ясный день становится призраком, они
являются внезапно и стреляют из призрачных пушек, наполняя
воздух призрачным гулом, и люди, живые, но безумные люди,
пораженные внезапностью, бьются насмерть против призрачного
врага, сходят с ума от ужаса, седеют мгновенно и умирают.
Призраки исчезают внезапно, как появились, и наступает тишина,
а на земле валяются новые изуродованные трупы,-- кто их убил?
Ты знаешь, брат: кто их убил?
вдруг, темною ночью, раздается одинокий испуганный выстрел. И
все вскакивают, и все стреляют в темноту, и стреляют долго,
целыми часами в безмолвную, безответную темноту. Кого видят они
там? Кто, страшный, являет им свой молчаливый образ, дышащий
ужасом и безумием? Ты знаешь, брат, и я знаю, а люди еще не
знают, но уже чувствуют они и спрашивают, бледнея: отчего так
много сумасшедших -- ведь прежде никогда не было так много
сумасшедших?
говорят они, бледнея, и им хочется верить, что теперь, как
прежде, и что это мировое насилие над разумом не коснется их
слабого умишка.
такого? Борьба -- закон жизни,-- говорят они уверенно и
спокойно, а сами бледнеют, а сами ищут глазами врача, а сами
кричат торопливо: -- Воды, скорей стакан воды!
слышать, как колышется их разум, как в непосильной борьбе с
бессмыслицей изнемогает их рассудок. В эти дни, когда там
непрестанно из людей делают трупы, я нигде не мог найти покоя и
бегал по людям, и много слышал этих разговоров, и много видел
этих притворно улыбающихся лиц, уверявших, что война далеко и
не касается их. Но еще больше я встретил голого, правдивого
Лукин Евгений
Акунин Борис
Акунин Борис
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Флинт Эрик