гораздо обширнее девственного леса, и, склонившись над ним, я смогу пережить
приключение в его наивысшей форме?
Детство, этот огромный край, откуда приходит каждый! Откуда я родом? Я родом
из моего детства, словно из какой-то страны... Так вот, когда я был
маленький, однажды мне случилось пережить нечто странное.
время, когда дети должны уже спать. В особенности зимой, потому что зимой
рано темнеет. Однако обо мне забыли.
казавшаяся мне огромной; туда выходила дверь теплой комнаты, где мы, дети,
обедали. Я всегда побаивался этой передней, быть может, потому, что тусклый
свет лампы, висевшей посредине и скорее похожей на сигнальный фонарь, едва
рассеивал царивший там густой мрак, и потому, что в тишине потрескивали
деревянные панели, а еще потому, что там было холодно. Из освещенных и
теплых комнат сюда входили, как в пещеру.
дотянулся на цыпочках до дверной ручки, тихонько нажал ее, вышел в переднюю
и пустился тайком исследовать мир.
предупреждают меня о гневе Божием. В полумраке я смутно различал укоризненно
смотревшие на меня панели. Не смея идти дальше, я кое-как взобрался на
столик у зеркала, прижался спиной к стене и, свесив ноги, застыл там с
бьющимся сердцем, как потерпевший кораблекрушение - на скале, в открытом
море.
всегда внушавшие мне священный ужас; закрыв за собой дверь, за которой было
светло и шумно, они начали расхаживать по передней.
олицетворением строгости. Посланцем Божественного правосудия. Этот человек,
который никогда и пальцем не тронул бы ребенка, повторял, грозно хмуря брови
по случаю каждой моей провинности: "В следующий раз, как поеду в Америку,
привезу оттуда машину для порки детей. В Америке все усовершенствовано. Вот
почему дети там - само послушание. И родителям живется спокойно..."
необъятной передней. Я следил за ними глазами, прислушивался, затаив
дыхание, голова у меня кружилась. "В нашу эпоху..." - говорили они. И
удалялись, унося с собой тайну, доступную только взрослым, а я повторял про
себя: "В нашу эпоху..." Потом они возвращались, как прилив, который снова
катил ко мне свои загадочные сокровища. "Это безумие, - говорил один
другому, - это просто безумие..." Я подхватывал эту фразу, словно какую-то
диковинку. И медленно повторял, чтобы испытать силу воздействия этих слов на
мое детское сознание: "Это безумие, это просто безумие..."
удивительное явление, открывавшее передо мною новые, еще неясные горизонты,
повторялось с той же правильностью, с какой, по законам всемирного
тяготения, движутся небесные светила. А я был навеки прикован к своему
столику - тайный свидетель торжественного совещания, на котором оба мои
дяди, знавшие решительно все, вместе творили мир. Дом мог простоять еще
тысячу лет, и, тысячу лет расхаживая по передней с медлительностью маятника,
оба дяди все так же создавали бы в нем ощущение вечности.
подо мной, конечно, человеческое жилище. Но мне оно ничего не говорит. А
ведь, может быть, это большой деревенский дом, где расхаживают два дяди,
медленно создавая в детском сознании нечто столь же удивительное, как
беспредельность морей.
но мне так тесно, что я почти задыхаюсь. Здесь у меня меньше пространства,
чем было его в том черном зернышке.
же время я как бы жажду ее. И мне кажется, что тут я касаюсь какой-то общей
меры всех человеческих устремлений.
нем подчиняется этой любви и любовь даст ему ощущение беспредельности. Когда
я жил в Сахаре, ночью у наших костров, бывало, появлялись арабы,
предупреждая нас о грозящей опасности. И тогда пустыня оживала и обретала
смысл. Эти вестники создавали ее беспредельность. Тем же одаряет и музыка,
когда она прекрасна. И привычный запах старого шкафа, когда он пробуждает и
оживляет наши воспоминания. Патетика - это и есть ощущение беспредельности.
сосчитать, ни измерить. Подлинная беспредельность не воспринимается глазом,
она доступна только духу. Ее можно сравнить с языком, потому что язык
связывает между собой все.
Духовная культура - это наследие верований, обычаев и знаний, накопленных
веками, - иногда их трудно оправдать логически, но они содержат свое
оправдание в самих себе, как дороги, если они куда-то ведут, потому что это
наследие открывает человеку его внутреннюю беспредельность.
странствия, мы бежим в поисках беспредельности. Но беспредельность нельзя
найти. Она созидается в нас самих. А бегство никого никуда не приводило.
состязании в беге, петь в хоре или воевать, то это уже узы, которыми он
стремится связать себя с другими людьми и с миром. Но до чего же непрочны
такие узы! Подлинная духовная культура целиком заполняет человека, даже если
он неподвижен.
калеку-затворницу, задумчиво сидящую у своего окошка. Что она есть? Что из
нее сделали? О духовной культуре этого городка я буду судить по насыщенности
ее внутренней жизни. Чего мы стоим, если вдруг становимся неподвижны?
в полной мере он становится именно тогда, когда, простершись ниц, неподвижно
застывает в молитве. Внутренняя жизнь Пастера, когда он, затаив дыхание,
склоняется над своим микроскопом, насыщена до предела. В полной мере
человеком Пастер становится именно тогда, когда наблюдает. Тут он идет
вперед. Тут он спешит. Тут он шествует гигантскими шагами, хотя сам он
неподвижен, и тут ему открывается беспредельность. Сезанн, безмолвно
застывший перед своим этюдом, тоже живет бесценной внутренней жизнью.
Человек в полной мере он именно тогда, когда молчит, всматривается и судит.
Тогда его полотно становится для него бескрайним, как море.
Орконте, беспредельность, постигнутая Пастером, благодаря тому что он увидел
под микроскопом, беспредельность, открываемая поэмой, - все это хрупкие и
неоценимые блага, которыми награждает только духовная культура, ибо
беспредельность существует для духа, а не для глаз, и беспредельность
непостижима без языка.
деревья в парке это одновременно и ковчег для многих поколений, и просто
помеха для артиллериста. В час, когда пресс бомбардировщиков всей своей
тяжестью придавил города и заставил целый народ черным соком разлиться по
дорогам. В час, когда Франция являет собой мерзкое зрелище развороченного
муравейника. В час, когда мы боремся не с осязаемым противником, а с
замерзшими педалями, заклинившимися рукоятками, сорванной нарезкой...
тысячелетняя духовная культура, она должна мне помочь. Но она мне не
помогает. Сейчас, разумеется, не время пожинать ее плоды.
тридцати оборотах в минуту я теряю высоту.
Впереди, в пяти-шести километрах подо мной, я вижу прямолинейный фронт
облаков. Их тень накрыла большой кусок Франции. Под ними - Аррас. Там,
наверное, все погружено во тьму. Это чрево огромного котла, в котором
медленно кипит война. Забитые дороги, пожары, брошенное военное имущество,
разоренные деревни, хаос... невообразимый хаос. Люди бессмысленно копошатся
под тучей, как мокрицы под камнем.
возвращаемся к какому-то разгромленному царству варваров. Там, внизу, все
разлагается! Мы похожи на богатых путешественников, которые, проведя много
лет в стране кораллов и пальм, разорившись, возвращаются домой, где их ждет
жалкое прозябание в скаредной семье, плохо вымытая посуда, горечь мелочных
дрязг, судебный исполнитель, бесконечные заботы о деньгах, напрасные
надежды, позорные выселения, наглость домовладельца, нищета и зловонная
смерть в больнице. Здесь смерть, по крайней мере, чиста! Ледяная и огненная
смерть. Солнце, небо, лед и огонь. А там, внизу, тебя медленно засасывает
глина!
XV
что такое мир. Мир - это определенный порядок. Крестьяне по вечерам
возвращаются в деревню. Зерно засыпают в амбары. И аккуратно сложенное белье
убирают в шкафы. В дни мира знаешь, где лежит каждая вещь, знаешь, где найти