Меня душила ярость.
- Я спустился в подвал.
- Конечно, все четверо пришли, как и грозились. Господи,
какое счастье, что они нарушили мой приказ не приходить!
- Они все четверо сидели на большой трубе воздушного
охлаждения.
- Опыт удался, - сказал я им. - Действительно, можно заглядывать друг другу
в душу. Ребята, вы молодцы, что пришли. Я пень. В общем опыт удался.
- Последний, я надеюсь? - спросила она.
- Предпоследний, - сказал я. - Двери все заперты, а ключи у него. Телефоны
мы с ним отключили сами, чтобы нам не мешали, но дело в том, что у него
оружие. Вы были правы, ребята. Это подонок.
- Так, - сказала она.
- Парни быстро соскочили на пол и смотрели на нее.
Курчавый взял лом.
- Отставить, - сказал я. - Мне надо провести последний эксперимент.
Объяснять некогда. Дело касается его идеалов. Я должен знать. А вдруг
что-нибудь полезное?
- Каких идеалов? - сказала она. - Вы все с ума посходили... Один потерял
любовь в прошлом, другой в будущем, а третий пробует на себе отраву-хочет
узнать идеалы подонка... Фантазеры несчастные!..
- Ребята, - сказал я троим, - если бы у вас был выбор: спасти себя или ее,
что бы вы сделали?
- Все трое кивнули.
- Ясно... Теперь вы видите? - сказал я ей.
- Я очень боюсь за вас, Алеша, - сказала она.
- Девочка, все будет хорошо, - сказал я.
- Она резко подняла руку.
- Я сразу понял. По лестнице шелестели шаги. Легкие, как
будто бежала крыса. Потом все стихло. Потом завертелась ручка двери.
- Отвори... - сказал он из-за двери.
- Слушай, подонок, - сказал я, - иди наверх и жди меня там. Если еще раз
придешь-все отменяется. Ты меня понял?
- Я буду стрелять, - сказал он.
- Лапочка, - сказал я нежно, - тебе же тогда конец. Кроме меня, никто не
согласится на этот опыт, а времени у тебя до утра. Утром придут люди.
- Согласится... - неуверенно сказал он.
- Оставим глупости, - сказал я. - Мне надоело. Я иду к двери. Стреляй,
сволочь. Ну!
- Ладно. Я подожду еще, - сказал он. - Только поскорей, не копайся... А
почему у тебя голос дрожит?
- У меня колебания... Я борюсь с собой, - сказал я, зажимая рот курчавому и
пытаясь вырвать у него железный лом.
- Ага, - сказал он. - Теперь верю. И стал подниматься по лестнице.
Курчавого оттащили.
- Видели? - спросил я. Все тяжело дышали.
- Счастье, что вы услышали, как он крадется,- сказал я.
- У меня большой опыт, - сказала она. - Да, надо попробовать.
- Значит, так, - сказал я, - когда стрелка покажет максимум - переведите
поток на него. А меня отключите, ясно? Но не раньше... Все очень просто.
- Присядем, - сказал низкорослый.
- Присели.
- Потом я поднялся.
- Я уже старик, - сказал я. - Потеря небольшая. Передайте Кате, что я вел
себя хорошо.
- И вышел. Позади осторожно клацнул замок. Все. Пора
было окунаться в грязь.
- ....Я пропускаю обычные картины накопления барахла и
душевного ожирения, картины корысти и зависти, картины патологических
страстей, воин, убийств, звериной ненависти к таланту и презрения к
необыденному. Я пропускаю картины обычного удовлетворения картины
гурманства, которые, если отвлечься от частностей, были похожи на что-то
вроде бани, где теплая водичка плескалась вокруг возвышающегося твердого
островка, его живота. Воздух был наполнен благовонным туманом, и на этот
туман проецировались возбуждающие кинокартины, чтобы фантазия его трепетала
и не давала ему уснуть. А под сводами бани раздавалась классическая
электронная музыка, полезная для клеток его организма.
- Я пропускаю элементарные картины и перехожу к
изысканным удовольствиям. К идеалу его счастья, о котором он, может быть, и
сам не знал, но которое выявило и вбивало мне в мозг безжалостное усиление.
- В этих изысканных удовольствиях главную роль играл я,
его помощник.
- Роль моя заключалась в том, что я должен был
вылизывать его поясницу.
- Я вылизывал ему поясницу, но должен был делать так,
чтобы он этого не заметил. Чтобы это ощущалось им как легкое дуновение
теплого ветерка, повышавшего его настроение и тем самым жизненный тонус. Я
старался это делать так, чтобы он, упаси боже, не почувствовал ко мне
благодарности, которая бы его оскорбила.
- Вылизывая его, я с легко усвоенным мастерством
добивался того, чтобы у него было впечатление, что он является как бы
автором всех моих бывших и будущих мыслей, и работ, и открытий, и
наблюдений и, естественно, владельцем всей могущей выпасть на мою долю
людской доброжелательности, славы и любви и вместе с тем имел бы
возможность отречься от меня в случае надобности.
- Но это все относится к моим задачам по отношению к
человечеству. Что же касается моей личной судьбы, то главной моей задачей в
процессе вылизывания было добиться его твердой уверенности в том, чтобы он
думал, что я думаю, что он умней меня, и что меня от всего этого совершенно
не тошнит и мне вовсе не хочется повеситься.
- Потому что, если бы у меня мелькнула мысль, что я хочу
повеситься, он бы понял, что я могу известным образом хоть и деликатно, но
все же болезненно укусить его в поясницу, и ему бы пришлось слегка
отдернуться. А это телодвижение могло быть неправильно истолковано
испуганным человечеством как прямое указание совсем самоуничижаться и не
дышать вовсе. А это могло бы вредно сказаться на здоровье и численности
человечества и тем самым - и это главное - на его настроении.
- Наслаждение его от моего вылизывания поясницы
становилось все острее, становилось почти болезненным. Язык у меня
одеревенел, и я чувствовал, как ко мне приближается моя гибель. Потому что
надвигалось неудержимое желание плюнуть.
- Плюнуть ему в помутневшие, узко прищуренные от
вожделения очи, а заодно и плюнуть на свою раздавленную жизнь. У меня уже
скапливалась слюна, а за окнами зала, украшенного орлами, дикторскими
пучками и свастикой, я слышал веселый лай овчарок и хриплые голоса команды,
и тянуло гарью от душегубок.
- И тут все кончилось.
- Молодцы эти четверо.
- Молодцы эта девочка и эти трое ребят, которые могли
показаться скучными только такому стареющему олуху, как я, девочка Афина и
трое рабочих парней, трое мастеров - крепость, корни, кровь человечества,
гордость земли и ее великая норма.
- Юный рассвет заливал опоганенную лабораторию.
Розоперстая Аврора поднималась над заснеженным сказочным лесом вдали.
- Привет тебе, Аврора, - сказал я.
- И эхо загудело в пустых переходах: Аврора... Аврора...
- Раздался вежливый шорох.
- Я оглянулся. Он сидел на полу, прислонившись к стенке,
- этот несостоявшийся гибрид электроники и Чингисхана. Он глядел на меня
удивленно и не узнавал.
- Привет, - сказал я осторожно.
- Привет...
- Он закивал головой и засунул палец в нос.
- Что ты чувствуешь?
- Ничего.
- Ну и прелестно, - сказал я. - Тебе чего-нибудь хочется?
- Нет.
- Пора завтракать, - сказал я.
- Я вытащил из-под него пистолет и вышел. Ничего. Шок
скоро пройдет.
- На лестнице я встретил ребят.
- Увидев меня, они остановились и смотрели спокойно и
празднично. Только у белобрысого, курчавого, самого эмоционального из них,
дрожал подбородок.
- Золотые мои, красавцы мои, праздничные мои... - сказал я. - Я люблю вас
всех, чертей, вы даже себе не представляете, как люблю... Я всегда вас
любил, только на этот раз мне, кажется, удалось доказать это на деле...
- Не плачьте, - сказал низкорослый. - Энцефалограмма получилась что надо.
Аккуратная, как диктант.
- У меня есть одна догадка насчет него,-сказала Афина.
- Дайте ему позавтракать, - сказал я. Начинался рассвет. Они прилетели...
Дальше расскажет художник.
Пункт встречи. Продолжает рассказывать Костя Якушев. Победа.
- ...Где-то летит самолет.
- В белесо-синем небе стоит гул самолета.
- Что мы увидим, если облокотимся на горячий от солнца
подоконник и выглянем наружу в широкое, жестко очерченное, как на картине
Самойлова Елена
Конюшевский Владислав
Бажанов Олег
Никитин Юрий
Емилина Ника
Лукин Евгений