Чтение 11–й страницы книги ~Mury Jerycha~

верности до гробовой доски.

Не пустые то были слова для сторожа. Райским, верно, казалось это место
людям, которые служили здесь костельными сторожами до него!

- О! - Он горделиво выпрямился и провел рукой по золоченым буквам,
словно по струнам. Несколько стеариновых капель упало на землю. - Сколько
тут их лежит.

И так ведь могло быть и дальше! Он рассеянно смотрел прямо перед собой,
потом взглядом стал искать какие-то следы, словно ресторатор, который
глазами провожает постоянных своих гостей, отправляющихся пить в другое
место.

Могильщик оглядел плиты. Все были очень старые.

- А ты-то ни одного не похоронил!

Сач получил приказ молчать о том, что узнал, но мысли его все время
возвращались к этому.

- Из этих князей вышел наш король Понятовский! - вмешался он.

Каменщик захохотал.

- И эти похороны, - трудно порой не посмеяться над сторожем. - тоже из
твоих рук ускользнули!

Сач посмотрел на них. Капельки пота все еще поблескивали на их лицах,
намучились они с этим гробом, но никто из них не ведал, что творил.

- Много бы ему тут перепало! - буркнул Сач.

Каменщик продолжал хохотать.

- Может, шляхтичем стал бы!

Сач повторил:

- Много бы ему тут перепало!

Что ему было противопоставить этому смеху. Ксендз сказал им, что они
хоронят какого-то родственника князей, перенесенного сюда для порядка из
другого места. При жизни, видно, намыкался по чужим углам. Пожалеть бы
его, да стыдно. Потому и обряд ночью. Каменщик подошел к Сачу. От него
несло ксендзовской водкой.

- А это тоже? - спросил он. И показал рукой на дыру у основания плиты.
Тронул ногой ящичек. - Туда пойдет? - переспросил.

Сач не на шутку перепугался. Ничего удивительного, если бы за такое
дело каменщик в камень превратился. Но тот шевельнулся. Сач наклонился к
нему.

- Оставь, - сказал он, - ты с этим не балуй. Это его сердце.

Сам взял ящичек и пододвинул к черной дыре.

- Сердце? - поразились все.

Сач выпрямился, голос у него дрожал.

- Тот, кто в этом гробу, - наставительно заговорил он, - отделил его от
своих останков, телу предстояло покоиться в склепе, а сердце он оставил
близким, да никто не пришел за ним.

Все посмотрели на ящик, чтобы лучше уяснить услышанное.

Каменщик мягким движением вставил его внутрь, но, чтобы не подумали,
будто Сач им командует, снова решил пошутить, хотя ему было не до смеха.

- Нехороша жертва ксендзу, - сказал он, - воротись, грошик, в карман!

Не пью, в бридж не играю, за женщинами не волочусь, так что со временем
брошу службу, иначе на всю жизнь останусь здесь ничем!

Что это секретарь Черского так привязался! - Ельский постоянно
чувствовал на себе его взгляд. Пододвигается, слово у него уже на кончике
языка, весь извертелся, так его и подмывает, раз пять уже хотел что-то
прошептать ему в ухо. Ельский кивнул головой, словно услышал, но всем
показал, что не слушает.

Однако заметил, что тот теряется в такой пустяковой ситуации. И зачем
пускать такого щенка во взрослое общество. Но, может, оттого, что людей
тут не хватает, иначе и компанию не составишь! "Ах, уж эта провинция! -
вздохнул он. - Провинция, - повторил он, - классическая!" И снова
бормотанье.

- Мне нужно многое сказать вам, господин советник. - Шипенье секретаря
ввинчивалось в ухо Ельскому. - Может, попозже удастся.

Ельский опять кивнул. Достаточно ли такого, чтобы возмутиться. Это бы
только обратило на себя внимание. Ну и нахал.

Словно самец, у которого месяцами женщин не было. Набух страстью,
только бы разрядиться. Уж и сдержаться не может, так у него свербит
выболтать какой-нибудь секрет. Кого он здесь хочет подцепить на крючок. У
воеводы, кажется, позиция крепкая, а все остальные тут-его люди. Здешнее
грязное белье?

Неужели эта вонючка полагает, что гость из Варшавы затем и приехал,
дабы ходить по домам и устраивать постирушку. А что, если встать и
подсесть к кому-нибудь другому? Но это не лучший выход. Местные должны
добиваться его общества. Не он же! И опять!!

- Я тут только жду кое-кого из своих, - продолжал откровенничать
секретарь почти беззвучно. - Вот-вот буду готов.

Это уж не простачок из маленького городишка, а прощелыга.

Или какая-нибудь провокация. Кому бы, однако, пришло тут подобное в
голову. Пошел бы на это Черский? Нет, вот ведь он сам этого гуся зовет к
себе.

- Господин Сач, - крикнул он, - столик для бриджа!

Ельский встал.

- Сач-это вы? - спросил он громко, желая объявить, что и понятия об
этом не имел.

- Так вы меня не узнали? - Молодой человек совсем растерялся.
Покраснел. Со слабой надеждой спросил еще: - Но моя фамилия...

- Я только что виделся с вашим отцом, - оборвал его Ельский. Не
сегодня, так завтра пронюхает, откуда я взялся.

Чересчур уж пройдоха, тут для него, верно, тайн не существует.

И мне на руку будет сказать, что я говорил с ним о его папочке.

Он добавил: - Какая колоритная личность!

Значит, не узнал! Сач помрачнел. Ничего обо мне не знает, может, и не
хочет знать. Он замолчал. Сбитый с толку, медленно расставлял карточный
столик. Так, стало быть! Варшава, битых два года столицы, бесцельных
шатаний и вынюхивания! Чего только он не нашел, и наконец ее голос.
Предвестие дела. Как же он не помнит. Был ведь!

- А как у варшавянина с музыкальным слухом? - спросил Ельского Черский.

Ельский протянул карту.

- За мной! - Полковник почувствовал, что судьба сделала свой выбор, и
принялся разглядывать Ельского. Партнер! Совсем новый. К такому стоит
немного поприглядеться. Нервный! Будет неуравновешен.

Но пока что Ельский был только рассержен. Других сначала пригласил.
Его-последним. Тут какое-то пренебрежение. И еще хуже-отсутствие интереса.
Взбеситься можно. Приехал бы сюда инспектировать, тогда ходили бы гурьбой
за мной по пятам, только бы прорваться ко мне. Лишь в последнюю минуту,
лишь как необходимость. А так, сидят, словно кем-то рассаженные, каждый у
своей печки, греются, лениво отмахиваются словом от тишины, спиной к
дверям, в которые входит кто-нибудь из большого мира. Так думал Ельский.
Выложил карты. Черский покопался в них. Исправил некоторые неточности, а
также порядок мастей. В козырях тройка на столе лежала у Ельского перед
семеркой. Наведя порядок, Черский глубоко вздохнул.

- Ну! - добродушно сказал он, не придавая значения только что им
содеянному. - Теперь можно играть!

Играть он умел очень быстро. Тотчас же и кончил. Одной рукой переложил,
другой взял карты, выровнял колоду, отдал направо тасовать, мгновенно
сделал запись и перед раздачей еще успел поболтать.

- Не уезжайте-ка вы завтра. - он не столько даже приглашал, сколько
удерживал тут Ельского, - у вас есть случай присмотреться к моей работе.
Мы здесь развернули гигантскую стройку.

До сих пор Польша развивалась неравномерно. Запад еекультура. Восток
ее-дикость. Правая рука-рука Голиафа, левая-просто тряпка. Вот и выходи с
этим на мировой ринг! Я тут как раз эту левую лапу и массирую. Строю
вторую Силезию, второе Познанское воеводство, чтобы уравновесить весь наш
Запад. В Пинске у нас исполнительное бюро. А планы мы разрабатываем здесь
и в Варшаве. Думаем, как подтянуть этот отсталый край, который не сумел
пока даже сделать должных выводов из того факта, что потоп кончился.
Польша рот разинет, увидя, что тут под водой, - есть уголь и есть железо.
И в мечтах такого не пригрезится, что можно из-под этих болот вытащить.

Оставайтесь-ка!

Настроение у Ельского немного поправилось. Такой уж, наверное,
экземпляр, подумал он. По уши в своих делах. Ни люди его не интересуют, ни
новости, само спокойствие после работы, от которой он берет и которой
отдает все. "Великая промокашка Полесья", - вспомнил он карикатуру из
сатирического журнальчика. А об этом угле, пожалуй, сущая чепуха! Впрочем,
кто знает.

Во всяком случае, фигура с размахом! Был некогда вицеминистром. Не
позволял величать себя министром. Год назад, по слухам, отказался от
министерского портфеля. Не захотел бросать работы здесь. Да что тут много
говорить-положительный тип. Для оппозиции-преступник, ведь он же якобы
убил этого Смулку. Ну так что же, майский переворот был нашей надеждой2.

Всякий, кто сражался за победу, мог забрызгаться кровью.

Ельский облегченно вздохнул. Он был благодарен судьбе, что те, старшие,
взяли на себя роль головорезов, а теперь для его поколения дорога
расчищена, лужи крови на ней давно высохли.

Они могут с чистой совестью унаследовать власть-как состояние отца,
нажитое мошенничеством. Слыхано ли, чтобы за такое придирались к сыну.
Ельский снова открыл карты.

- Вы, господин полковник, все за меня трудитесь. - Он встал.