Чтение 11–й страницы книги ~Синяя борода~

Нью-Йорком, я выскочил из утробы в родильный канал.

Десятью минутами позже я родился на Центральном вокзале, одетый в
первый в моей жизни костюм, а в руках у меня был фибровый чемодан и портфель
с моими лучшими рисунками.

И кто же пришел на вокзал приветствовать это очаровательное армянское
дитя?

Ни души, ни души.
x x x

Я был бы великолепной иллюстрацией Дэна Грегори к рассказу о
деревенском подростке, оказавшемся в полном одиночестве в незнакомом
огромном городе. Костюм на мне был дешевый, купленный по почте у Сирса из
Робука, а никто лучше Дэна Грегори не умеет рисовать костюмы, выписанные по
каталогу. Ботинки, старые и потрескавшиеся, я начистил до блеска, сам
поставил новые резиновые набойки. Вставил и новые шнурки, но один порвался
где- то около Канзас-Сити. Зоркий наблюдатель заметил бы на шнурке уродливый
узел. Никто лучше Дэна Грегори не умел описать материальное и душевное
состояние героя по виду его ботинок.

Правда, для журнального рассказа о деревенщине мое лицо тогда не
подходило. Грегори пришлось бы сделать меня выходцем из англосаксов.
x x x

Мое лицо он мог использовать для рассказов об индейцах. Из меня
получился бы приличный Гайавата. Грегори как-то иллюстрировал дорогое
издание "Гайаваты", и моделью для главного героя служил сын повара-грека.

Тогда любой носатый человек, выходец с Ближнего Востока или из
Средиземноморья, имевший хоть каплю актерских способностей, годился на роль
кровожадного индейца из племени сиу или любого другого. Зрителей это более
чем устраивало.
x x x

Теперь я мечтал снова оказаться в поезде! Господи, как там было хорошо!
Я прямо влюбился в этот поезд. Сам Господь Бог, наверно, был в восторге,
когда люди ухитрились так соединить железо, воду и огонь, что получился
поезд!

Теперь, конечно, все следует делать из плутония с помощью лазерных
пучков.
x x x

А как Дэн Грегори рисовал поезда! Он пользовался синьками, которые брал
на заводе, так что каждая заклепочка была на своем месте и не придрался бы
никакой железнодорожник. И если бы понадобилось ему нарисовать "Двадцатый
век лимитед", которым я прибыл в Нью-Йорк, то каждое пятнышко, каждую
пылинку на вагонах он бы воспроизвел так, как они должны были выглядеть,
если состав прошел от Чикаго до Нью-Йорка. Никто не умел изобразить
паровозную копоть лучше Дэна Грегори?

А теперь он где? И где Мерили? Почему не послали кого-нибудь встретить
меня на роскошном "мормоне" Грегори.
x x x

Он точно знал, когда я приеду. Сам же назначил день и выбрал такой,
чтобы легче запомнить. Я приезжал в день Святого Валентина. Столько
сердечности проявил он в письмах - и не через Мерили или кого-нибудь из
прихлебателей. Все письма были написаны им самим, от руки. Короткие, но
такие великодушные и щедрые! Писал, чтобы я купил себе теплый костюм, и не
только себе, но и отцу, а он заплатит по счету.

Сколько в его письмах было понимания! Он боялся, что меня обидят или
одурачат в поезде, объяснял, как вести себя в купе и в вагоне-ресторане,
когда и сколько давать чаевых официантам да носильщикам и как сделать
пересадку в Чикаго. К собственному сыну не был бы он внимательнее, имей он
сына.

Побеспокоился даже о том, чтобы послать деньги на дорогу почтовым
переводом, а не чеком, - знал, стало быть, о банкротстве нашего
единственного банка в Сан-Игнасио.

Одного я не знал, когда получил от него телеграмму, - что тогда, в
декабре, Мерили лежала в больнице с переломами обеих ног и руки. Грегори так
ее толкнул в студии, что она упала навзничь и скатилась с лестницы. Слуги,
случайно стоявшие внизу у лестницы, решили, что она мертва.

Грегори был напуган и раскаивался. Первый раз навестив ее в больнице,
совершенно пристыженный, он извинялся и говорил, что так любит ее - готов
исполнить любое ее желание, ну любое.

Он, видно, думал, что она попросит бриллианты или что-то подобное, а
она попросила живое существо. Она попросила меня.
x x x

Цирцея Берман сейчас высказала предположение, что я должен был заменить
армянское дитя, которое выскребли из ее утробы в швейцарской клинике.

Может, и так.
x x x

Мерили сказала Грегори, что написать в телеграмме и в письмах, сколько
послать мне денег и так далее. Когда я приехал в Нью-Йорк, она еще
находилась в больнице и, конечно, не ожидала, что Грегори бросит меня одного
на вокзале.

Но он именно так и сделал.

Опять плохое брало в нем верх.
x x x

Но это еще не вся история. Всю ее я узнал только после войны, когда
навестил Мерили во Флоренции. А Грегори уж десять лет назад погиб и был
похоронен в Египте.

Только после войны Мерили, заново родившаяся в качестве графини
Портомаджьоре, рассказала, что это из-за меня Грегори тогда, в 1932 году,
спустил ее с лестницы.

Она скрывала это, не желая смущать меня и расстраивать, скрывал,и
Грегори, но, разумеется, по другим причинам.

В тот вечер, когда он чуть ее не прикончил, она пришла в студию, чтобы
уговорить его наконец-то посмотреть мои работы. За эти годы я послал в
Нью-Йорк много работ, а он и не взглянул на них. Мерили выбрала время
удачно, потому что Грегори в тот день был счастлив как никогда. Почему?
Утром пришло письмо с благодарностью от человека, которого он считал самым
выдающимся политическим деятелем в мире, от итальянского диктатора
Муссолини, того самого, кто заставлял своих врагов пить касторку.

Муссолини благодарил за свой портрет, который написал и подарил ему
Грегори. Муссолини был изображен в форме генерала Альпийской дивизии, на
вершине горы при восходе солнца, и уж будьте уверены, все - ремни, галуны,
канты, складки, знаки отличия и все украшения - было в точности как
положено. Никто не умел рисовать военную форму лучше Дэна Грегори.

Через восемь лет Грегори, облаченный в итальянскую форму, погибнет в
Египте от руки англичанина.
x x x

Вернемся к главному: Мерили разложила мои работы на длинном обеденном
столе в студии, и он их с первого взгляда оценил. Как она и ожидала, он
просмотрел их благожелательней некуда. Но потом вгляделся внимательнее и
впал в бешенство.

Но не из-за самих картин он так разъярился. Он разъярился из- за
качества материалов, которые я использовал. Все понятно - Мерили взяла их из
его кладовой.

Тут он ее и пихнул, да так, что она скатилась с лестницы.
x x x

Пора рассказать о костюме, который вместе со своим я заказал для отца в
фирме "Сирс, Робук". Мы с отцом обмерили друг друга, что само по себе уже
было необычно - не припомню, чтобы мы раньше касались один другого.

Но когда костюмы прибыли, оказалось, кто-то сместил десятичную точку в
размерах отцовских брюк. И хоть он был коротконогий, но брюки были еще
короче. И хоть он был очень тощий, пуговицы на талии не застегивались. А
пиджак сидел прекрасно.

- Какая жалость, - сказал я. - Надо отослать брюки обратно.

Он ответил:

- Нет. Они мне нравятся. Великолепный костюм для похорон.

- Какой еще костюм для похорон? - переспросил я. И представил себе отца
идущим без брюк на чьи-то похороны, хотя, насколько я помнил, ни на каких
похоронах, кроме маминых, он не был.

А он говорит:

- На собственных похоронах брюки не нужны.
x x x

Когда пятью годами позже я приехал на похороны отца, он лежал в пиджаке
от того костюма, а нижняя часть гроба была прикрыта, и я спросил владельца
похоронного бюро, есть ли на отце брюки.

Оказалось, есть и сидят прекрасно. Значит, отец позаботился получить от
фирмы "Сирс, Робук" брюки нужного размера.

Но когда владелец похоронного бюро объяснил про брюки, оказалось, у
него есть для меня два сюрприза. Маму, кстати, хоронил не он. Тот разорился
и уехал в поисках удачи в другие места. А этот, наоборот, приехал искать
удачу в Сан-Игнасио, где тротуары, понятно, вымощены золотом.

Так вот, первый сюрприз: отца будут хоронить в ковбойских сапогах
собственного изготовления, тех самых, которые были на нем, когда он умер в
кинематографе.

И второй: владелец похоронного бюро решил, что отец магометанин. И
очень разволновался. Для него было событием, что приходится воздать должное
чужой вере в этой до безумия плюралистичной демократической стране.

- Впервые в жизни взялся хоронить магометанина, - сказал он. - Надеюсь,
все пока делаю правильно. У нас тут не с кем посоветоваться, ни одного
магометанина нет. По идее надо было бы съездить в Лос-Анджелес
проконсультироваться.

Я не хотел портить ему удовольствие и сказал, что, по-моему, все в
точности как надо.

- Только нельзя есть свинину, особенно рядом с гробом, - сказал я.