Пока зима нетороплива и мягка. В доме тихо, жильцы покинули скамейку, что у
подъезда - зябко стало, и волны злобы гаснут быстрей, чем летом. Не так видно
зверей, как в теплые дни, а в подвалы мало кто заходит, там страшно, грязно и
темно, так люди говорят... Я думаю о друзьях. Как можно таким маленьким и слабым
жить среди огромных, громких и злобных?
Поели, и тихо. Востроглазый Костик в кухне на столе; на серой бумажке его не
видно, он знает это и горд собой. На полке развалилась Люська. Я положил туда
тряпочку, она полюбила это место: видно, кто приходит, уходит, и в стороне от
суеты. Она ложится на спину и мурлычет, поглядывая на меня, ее коготки остры, но
руку держат осторожно. Деликатны беспризорные существа... А на полу сидит ее
полуслепая мать, ей досталось мало еды, но она рада покою, и тому, что рядом
красивая кошка, ее дочь. Люська готовится встречать женихов, а Алиса устала от
этой дребедени, всю жизнь донимали коты да коты...
Снега нет и нет, а на камнях тонкая блестящая пленка по утрам. Навстречу мне
Макс, зуб торчит уныло. Погладил его, он слабо вякнул в ответ и побежал за мной.
А это Стив, тоже бежит ко мне, исчез, что ли, могущественный покровитель?..
Покормил их, сел, Стив взгромоздился ко мне на грудь и заурчал, закатывая глаза.
Иногда вспоминает старую дружбу. Огромная лобастая у него башка, больше, чем у
всех других моих знакомых. Самый большой, тяжелый и сильный кот, и самый
неприступный, самостоятельный. Недавно стал забывать свои обиды, придет, положит
голову на колени, что-то бормочет, позволяет себя гладить... На правой щеке
снова открылся свищ. Рассказывать про его болячки скучно. До главной операции он
был беспокойным, дерзким, драчливым, а стал злым, бесстрашным - и равнодушным.
Он не участвует в нашей жизни, когда является, лежит в коридоре поперек дороги и
никого не боится... Мы долго разговаривали с ним, и даже Хрюша не возмущался,
сидел рядом на подоконнике и делал вид, что ему совершенно все равно.
Клаус шел ко мне с явным намерением поговорить, увидев Стива, остановился. Между
ними ни дружбы ни вражды, избегают встречаться на узких дорожках. На балконе
подал голос Хрюша. Он стоит, маленький, курносый, обрубок хвостика торчком - и
воет, тоскливо и долго. Он поел, здоров, я люблю его, но этого мало. Кот должен
жить своею жизнью, Хрюша хочет этого и боится, потому и кричит. Ему трудно быть
храбрым, выдерживать взгляды больших и сильных котов. Вечный подросток, он
должен - и страшно!
Внизу загремела мусорка, все встрепенулись, и Хрюша отвлекся от философии в
сторону злобы дня. Утро кончилось.
Бывалые коты отмечаются с особой залихватской небрежностью, с наигранной скукой
на косматых мордах, как Клаус, например. Несколько капель, чтобы только оставить
след. Здесь был... а дальше все известно. Как всякий мастер, кот экономен в
средствах. Никакой показухи! А новичок - это угроза, его старательность и
отсутствие меры ужасают... Макс стоит в углу, на роже горделивое выражение и
особая задумчивость, присущая детям, испытывающим подгузник. Зуб торчит, и язык
высунул от усердия. Я кричу ему, что хватит, но не тут-то было - он поливает
занавеску, используя весь запас! И победно уходит. Хрюша поет песнь отчаяния и
надежды, брякается о форточку плотно сбитым тельцем, и вниз; он должен
участвовать лично и не доверяет письменным сообщениям. Я говорил уже, он по
натуре художник, а не писатель... На пороге Клаус, он долго нюхает Максову
расписку, брезгливо морщится - и небрежным штрихом перечеркивает старания
молодого карьериста. Подходит ко мне и не верит глазам - я один! Он долго
думает, проверяет обстановку - никого!.. Тогда прыгает. Я глажу его спутанную
гриву, трогаю сморщенное левое ухо, крошечное, жесткое... Он не возражает, и
принимается оглушительно громко петь, с легким взвизгиванием, что странно
слышать от огромного лохматого существа со свирепой изрытой шрамами мордой, она
распухла и расплылась, но разрез глаз все тот же - косой, с приподнятыми к ушам
углами. И я вспоминаю, как в детстве звал его - китайчонок...
Но тут пришлепала Люська и все испортила! Клаус ее первый любовник. Он понюхал
ей нос, вздохнул и отвернулся, а она долго тыкалась в его шерсть в разных
местах, и наконец, пристроилась к боку, греясь его теплом, и моим. Все
происходит у меня на коленях, а машинка рядом, я перегнулся к ней, мне неудобно,
но приятно, что после любви иногда остается дружба.
Маленькая рыжеватая собачка крутится вокруг меня, заглядывает в сумку. Я ее знаю
- из той своры, что доконала Шурика. Я бы дал ей молока, но не хватит на мою
компанию. Она понимает, и направляется туда, где за седой травой овраг. Если бы
там построить домик... Холод доконал бы! Я и в доме-то еле выживаю, почти не
топят. Котам хорошо на теплых подвальных трубах, а мне не залезть на трубу;
среди котов я неудачник по части нахождения теплых мест. Но в сильные морозы и
особенно ветры подвал спасает только самых мохнатых, тогда дома им теплей...
Макс выходит из травы, никакого внимания собаке. Он знает, одна такая шавка не
справится с ним. Шурик не успел узнать даже того, что понял недотепа Макс,
проживший втрое дольше. Макс видит банку с молоком, облизывается... Люська
прыгает сверху, Хрюша выглядывает из подвала - недоросток, малолетка с глазами
наемного убийцы. Но я вижу в них отчаяние, страх, подозрительность, тщеславие,
неуверенность, которые он скрывает под бандитской маской... У порога
невозмутимый Стив, дома старушка Алиса и Костик. Удача, без усилий я собрал
всех, кого хотел. Нет только Клауса, и Серого давно не вижу. Хотя он не совсем
наш... В подвале сумерки, свет просачивается через окошко под потолком. На
полированном чурбачке тяжелая лохматая туша Клауса. Глажу его, он урчит, идет за
мной, и даже трусцой пробежался, так и кажется, дергается шар живота над ремнем,
явственное ощущение подтягивания штанов...
Молоко все пьют с жадностью, на помойке его не бывает. Зато там встречаются
деликатесы. Друзья чавкают, а я сижу среди прошлогодних картин... Как они здесь
бесились, Люська и Шурик, залезали по занавескам до потолка! Теперь она взрослая
дама, а Шурик давно в земле.. Вчера Алиса играла со мной - ловила пальцы,
покусывала их, чуть задевая кожу. Значит, скоро котята... Уже несколько лет их
трое - серый, рыжий и черный. Про серых я знаю все, отец бродит вокруг нас и сам
требует усыновления. Про черного догадываюсь - виновник Клаус... А рыжий?.. Есть
в девятом рыжий мужичок, я думаю, он отец Шурика.
На кухне хриплый рев, непонятно, как может так орать малютка котик! Хрюша гоняет
Алису, женоненавистник поневоле. Алиса замешкалась, теперь ей только под
кровать, он за ней - "А, не дала!.." Ноют старые обиды... Через минуту он
отходит, прыгает на колени, подставляет мне шею и уши - отчаянно чешутся, а не
достать. Возвращается Алиса, прыгает ко мне, бесстрашно обнюхивает обидчика, у
того еще дергается хвостик, но он решил не связываться с кошками. Больше
никогда! Молодец, Хрюша, новый холостяк.
Большой, рыжий с туповатой мордой Полкаша забежал в подвал. Я за ним, и говорю в
темноту - "уходи..." Молчание, где-то ручейком вода, буравит вязкую разбухающую
землю... В темноте, один, не решится напасть на кота... Выхожу на кружевной,
дырчатый от редкого дождя снег. Он выбегает с другой стороны дома, пробежал
подвал насквозь. Иду вокруг дома и натыкаюсь на остромордую сучку. Запустил в
нее снежком, она, прижав уши, прочь... С неба падает что-то мелкое, беловатое и
холодное, и тут же обращается в воду. Но все равно я рад - не холодно и не
скользко, и котам пока неплохо живется. И двери в подвале пока что целы.
Воскресенье, пятнадцатое декабря, вода сверху и снизу, жизнь копошится около
нуля.
Я уже говорил, расхотел быть человеком, и с тех пор присматриваюсь к жизни, к ее
разным формам. Не хочу умирать, мечтаю стать другим. Какое мне дело, возможно -
невозможно!.. Иногда мне хочется быть деревом, жить долго, замирать на время,
потом снова оживать... Или другим осязающим мир существом... Пока нет картин, я
не верю зрению, осязание кажется мне прочней и долговечней. Осязаемый мир
устроен основательней. Глаз обманывается недолгими красотами, от них только
тоска, боль, потому что нет слияния с жизнью, а только отдаление и разобщение -
ведь глаз это окно, мы по одну сторону, все остальное по другую. Когда трогаешь
пальцами, такого отдаления нет. Самое незыблемое и родное - прикосновение.
Недаром преступниками становятся дети, которых мать не прижимала к груди... Но
когда появляются пятна, я вспоминаю про глаз, единственное окно, которым
обладаю, и из своей оболочки смотрю, смотрю, и не могу насмотреться. Там за
окном почти все чужое, но удивительно задевающие случаются картинки...
Несколько котов и кошек - круг моей жизни. Здесь мы с ними переживаем зиму,
кормимся, греем друг друга, иногда пишем картины. Только тут я вижу свет и цвет,
когда они исчезают вокруг нас. Во мне созревает нарыв, он требует оттока.
Говорят, это называется творчеством. Мне кажется, это болезнь на почве
недостатка тепла и света.
Появился Макс, лохматый, глупый и оживленный. Стоит под балконом, смотрит
наверх... Ну, давай! Я вижу, как он напряженно вглядывается в меня, он пытается!
Я не могу смотреть на это без боли, калека-человек вызывает жалость, но гораздо
страшней, если калека - кот. Жизнь людей многообразней, легче найти замену тому,
что теряешь, а кот... он должен быть здоров, иначе не выживет. Что он без меня
будет делать, Макс, если не способен сообразить, как запрыгнуть на второй
этаж?.. Нет, не может, надо идти за ним... Я вспомнил, как Люська ползла ко мне
по кирпичной стенке. Малыш Костик наблюдал за ней и сделал гениальный вывод -
зачем стенка, если рядом деревце?.. Вот и сам Костик, повзрослевший, тучноватый,
карабкается по своему дереву ко мне. А Хрюши нет.
Темно, бесконечный снег машет и машет крупными липкими хлопьями... Я иду, мне
скользко, жарко, слезы из глаз, особенно из левого, как у Хрюши, это надоедает.
Вспомнил и пожалел толстяка Клауса - каково ему пробираться по такому месиву?..
Я похож на них всех вместе - толстый, неуклюжий, как Клаус, ноги как у Стива,
глаза как у Хрюши, а хвоста и вовсе нет...
Пришел - и никого. Двери подвала распахнуты, на мои крики выбегают собаки, та же
троица. Большой рыжий задержался, между нами нет вражды, им еще хуже, чем котам.
Все трое обосновались в комнате, где с таким удовольствием полеживал Клаус.
Сегодня котов нет и в помине, гуляет ветер... Надо искать своих. Оказалось, что
дома четверо, нет Хрюши и Люськи. Опять Хрюша! Долго звал, искал в подвальной
темноте, заглядывал во все щели... Наконец, он появляется, изжеванный весь,
вымазанный в белом... Сидел под потолком. Взял его на руки - цел, но дрожит.
Попили с ним молочка, и я вышел за Люськой. Битый час бродил по сугробам,