Чтение 11–й страницы книги ~Зона~

ными лезвиями и дешевым одеколоном...

Я зашел к старшине. Отдал ему продовольственный аттестат. Затем нап-
равился в сушилку.

Там, вокруг помоста, заваленного ржавыми дисками от штанги, сидели
бойцы и чистили картофель.

Вопросов мне не задавали. Только писарь Богословский усмехнулся и го-
ворит:

- А мы тебя навечно в списки части занесли... Как я затем узнал, из
штаба части присылали военного дознавателя. Он прочитал лекцию:

"Вырождение буржуазного искусства". Потом ему задали вопрос:

"Как там наш амбал?" Лектор ответил:

- Следствие на единственно верном пути, товарищи...

Купцова я увидел в зоне. Это случилось перед разводом конвойных бри-
гад. Он подошел и, не улыбаясь, спросил:

- Как здоровье, начальник?

- Ничего, - говорю, - а ты по-прежнему в отказе?

- Пока закон кормит.

- Значит, не работаешь?

- Воздерживаюсь.

- И не будешь?

Мимо нас под грохот сигнального рельса шли заключенные. Они шли груп-
пами и поодиночке - к воротам. Бугры ловили по зоне отказчиков. Купцов
же стоял на виду...

- Не будешь работать?

- Нихт, - сказал он, - зеленый прокурор идет - весна! Под каждым де-
ревом - хаза.

- Думаешь бежать?

- Ага, трусцой. Говорят, полезно.

- Учти, в лесу я исполню тебя без предупреждения.

- Заметано, - ответил Купцов и подмигнул. Я схватил его за борт те-
логрейки.

- Послушай, ты - один! Воровского закона но существует. Ты один...

- Точно, - усмехнулся Купцов, - солист. Выступаю без хора.

- Ну и сдохнешь. Ты один против всех. А значит, не прав...

Купцов произнес медленно, внятно и строго:

- Один всегда прав...

И вдруг я понял, что рад этому зеку, который хотел меня убить. Что я
постоянно думал о нем. Что я жить не могу без Купцова.

Это было так неожиданно, глупо, противно... Я решил все обдумать,
чтобы не кривить душой.

Я отпустил его и зашагал прочь. Я начинал о чем-то догадываться. Вер-
нее - ощущать, что этот последний законник усть-вымского лагпункта - мой
двойник. Что рецидивист Купцов (он же - Шаликов, Рожин, Алямов) мне до-
рог и необходим. Что он - дороже солдатского товарищества, поглотившего
жалкие крохи моего идеализма. Что мы - одно. Потому что так ненавидеть
можно одного себя.

И еще я почувствовал, как он устал...

Я помню ту зиму, февраль, вертикальный дым над бараками. Когда лагерь
засыпает, становится очень тихо. Лишь иногда волкодав на блокпосту при-
поднимает голову, звякнув цепью.

Мы втроем на КПП.

Фидель греет руки около печной заслонки. Козырек его фуражки сломан.
Он напоминает птичий клюв. Рядом сидит женщина в темных от растаявшего
снега бурках.

- фамилия наша Купцовы, - говорит она, развязывая платок.

- Свидание не положено.

- Так я же издалека.

- Не положено, - твердит Фидель.

- Мальчики...

Фидель молчит, затем наклоняется к женщине и что-то шепчет. Он что-то
говорит ей, наглея и стыдясь.

Вводят Купцова. Он идет по-блатному, как в миру. Сутулится и прячет
кулаки в рукава. И снова у меня ощущение бури над его головой. Снова я
вижу капитанский мостик...

Зек останавливается в проходном коридоре. Заглядывает на вахту, узна-
ет и смотрит, смотрит... Не устает смотреть. Только пальцы его белеют на
стальной решетке.

- Боря, - шепчет женщина, - совсем зеленый.

- Как огурчик, - усмехается тот.

- Свидание не положено, - говорит Фидель.

- Они предложили, - женщина с тоской глядит на мужа, - они предложи-
ли... Мне срамно повторить...

- Найду, - тихо, одному себе говорит Купцов, - найду я вас, ребята...
А уж получать буду - на скощу...

- Баклань, - угрожающе произносит Фидель, - в изоляторе клеток нава-
лом.

И потом, обращаясь к дежурному надзирателю:

- Увести!

Женщина вскрикивает, плачет. Купцов стоит, прижавшись к решетке ще-
кой.

- Соглашайся, Тамара, - неожиданно и внятно говорит он, - соглашайся.
Соглашайся, чего предложили начальники...

Надзиратель берет его за локоть.

- Соглашайся, Томка, - говорит он. Надзиратель тащит его, почти сры-
вая робу. Видны худые мощные ключицы и синий орел на груди.

- Соглашайся, - все еще просит и умоляет Купцов...

Я распахиваю дверь. Выхожу на дорогу. Меня ослепляет фарами громыхаю-
щий лесовоз. В наступившей сразу же кромешной тьме дорога едва различи-
ма. Я оступаюсь, падаю в снег. Вижу небо, белое от звезд. Вижу дрожащие
огни над лесобиржей...

Все расплывается, ускользает. Я вспоминаю море, дюны, обесцвеченный
песок. И девушку, которая всегда была права. И то, как мы сидели рядом
на днище перевернутой лодки. И то, как я поймал окунька, бросил его в
море. А потом уверял девушку, что рыбка крикнула: "Мерси!",..

Потом я уже не чувствовал холода и догадался, что замерзаю. Тогда я
встал и пошел. Хотя знал, что буду еще не раз оступаться и падать....

Через несколько минут я ощутил запах сырых березовых дров. Увидел бе-
лый дым над вахтой,

Стекла КПП роняли дрожащие желтые блики на отполированную тягачами
лежневку...

Когда я зашел, Фидель, морщась от пламени, выгребал угли. Инструктор,
вернувшись с обхода, пил чай. Женщины не было...

- Такая бикса эта Нюрка, - говорил Фидель, - придешь - водяра, холо-
дец. Сплошное мамбо итальяно. Кирнешь, закусишь, и понеслась душа в рай.
А главное - душевно, типа: "Ваня, не желаешь ли рассолу? "

- Нельзя ли договориться, - хмуро спросил инструктор, - чтобы она мне
выстирала портянки?

И опять наступила весна. Последний черный снег унес особенное зимнее
тепло. По размытым лежневкам медленно тянулись дни...

Этот месяц Купцов просидел в изоляторе. Он дошел. Под распахнутой те-
логрейкой выделялись ключицы. Зек вел себя тихо, лишь однажды бросился
на Фиделя. Мы их с трудом растащили.

Я не удивился. Волк ненавидит собак и людей. Но все-таки больше - со-
бак.

Трижды я отпускал его в зону. Трижды у нарядчика появлялась короткая
запись:

"Отказ"...

Начальник конвоя в зеленом плаще осветил фонариком список.

- Лесоповал - на выход! - скомандовал он.

Мы приняли бригаду у ворот жилой зоны. Паха-пиль, сдерживая Гаруна,
ушел вперед. Я, выдержав дистанцию, оказался сзади.

Поселок Чебью встретил нас лаем собак, запахом мокрых бревен, хмурым
равнодушием обитателей.

Вдоль захламленных двориков мы направились к больнице. Повернули к
реке, свободной ото льда, неожиданно чистой и блестящей. Прошли грубо
сколоченными мостками. Пересекли железнодорожную линию с бесцветной тра-
вой между шпал, Миновали огромные цистерны, водокачку и помпезное здание
железнодорожного сортира. И уж затем вышли на грязную от дождей лежнев-
ку.

- В детстве я любил по грязи шлепать, - сказал мне Фидель, - а ты?
Сколько я галош в дерьме оставил - это страшно подумать!..

Около лесоповала мы встретили караульную группу. Часовые были в полу-
шубках. В руках они несли телефонные аппараты и подсумки с магазинами.

Пахапиль остановил зеков, тронул козырек и начал докладывать.

- Отставить! - прервал его начальник караула Шумейко.

Громадный и рябой, он выглядит сонным, даже когда бегает за пивом.
Яркую индивидуальность сержанта Шумейко можно оценить лишь в ходе чрез-
вычайных происшествий. Все, за исключением ЧП, ему давно наскучило...

Шумейко пересчитал заключенных. Тасуя их личные карточки, направил в
предзонник одну шеренгу за другой. И наконец махнул часовым.

Мы зашли на КПП. Фидель кинул оружие в пирамиду и лег на топчан. Я
осмотрел сигнализацию и начал растапливать печь.

Пахапиль достал из сейфа рацию. Вытащил гибкую, как удилище, металли-
ческую антенну. И потом огласил небесные сферы таинственными заклинания-
ми:

- Алло, Роза! Алло, Роза! Я - Пион! Я - Пион! Сигнализация в порядке.
Запретка распахана. Урки работают. Вас не слышу, вас не слышу, вас не
слышу...

Я зашел в производственный сектор, направился к инструменталке. Возле
бочки с горючим темнела унылая длинная очередь. Кто-то закурил, но сразу