Чтение 11–й страницы книги ~Иностранка~

своей машине по каким-то учреждениям. Раздобыл ей кое-что из мебели. Подарил
наш старый телевизор. Что еще я мог для нее сделать? Не разводиться же мне
было по такому случаю!

Иногда мы сталкивались на улице. Глупо было расспрашивать: на что ты
живешь? Вероятно, ей удалось добиться какого-то пособия.

Маруся говорила, что Левушка болеет. Что она пытается давать уроки
музыки. Предполагает открыть небольшой детский сад.

Я почти не слушал. В таких делах, если начнешь прислушиваться, одно
расстройство. Как говорится, беспомощный беспомощному - не помощник...

Тут как раз и появился этот латиноамериканец. Точнее говоря, не
появился, а возник. Возник из хаоса чужой, заморской, непонятной жизни.

Что его породило? Однообразная вибрирующая музыка, долетающая из
транзисторов? Смешанные запахи пиццерии, косметики и бензиновой гари?
Разноцветные огни, плавающие в горячем асфальте? Отблески витрин на бортах
проносящихся мимо автомобилей?..

Рафаэль материализовался из общего чувства неустойчивости. Из ощущения
праздника, беды, успеха, неудачи, катастрофической феерии.

Маруся не помнила дня их знакомства. Не могла припомнить обстоятельств
встречи. Рафаэль возник загадочно и неуклонно, как само явление третьего
мира.

Марусе вспоминались лишь черты его давнишнего присутствия. Какие-то
улыбки на лестнице. (Возможно, она принимала Рафаэля за человека из домовой
хозобслуги.) Какие-то розы, брошенные в ее сторону из потрепанной
автомашины. Протянутые Левушке конфеты за четыре цента.

Был запах дорогого одеколона в лифте. Теснота между дверьми.
Приподнятая шляпа. Велюровый пиджак, сигара, кремовые брюки. Кольцо с
фальшивым бриллиантом. Галстук цвета рухнувшей надежды.

Сначала Рафаэль был для Маруси - улицей, особенностью пейзажа.
Принадлежностью данного места наряду с витриной фирмы "Рейнбоу", запахом
греческих жаровен или хриплым басом Адриано Челентано.

Сначала Рафаэль был обстоятельством места и времени.

Затем оказалось, что Маруся сидит в его разбитом автомобиле. Что они
возвращаются из ресторана "Дель Монико". Что Левушка уснул в машине. И что
рука с фальшивым перстнем гладит Мусину ладонь.

- Ноу, - сказала Муся.

И переложила чью-то руку на горячее сиденье.

- Вай нот? - спросил латиноамериканец. И ласково потрогал ее округлое
колено.

- Ноу, - сказала Муся.

И прикрыла его рукой свою ладонь.

- Вай нот? - спросил латиноамериканец. И потянулся к вырезу на ее
блузке.

- Ноу.

Она переложила его руку на колено.

- Вай нот?

Он положил ей руку на бедро.

- Ноу.

Маруся потянула вверх его ладонь.

- Вай нот?..

Одна его рука возилась с пуговицами на блузке. Вторая с некоторым
упорством раздвигала ей колени.

Маруся успела подумать: "Как он ведет машину? Вернее - чем?.."

Автомобиль тем не менее двигался ровно. Только раз они задели борт
чужого "мерседеса".

При этом рук своих латиноамериканец так и не убрал. Лишь шевельнул
коленями.

- Ты ненормальный, - она старалась говорить погромче, - крейзи!

Рафаэль, не останавливая машины, достал из кармана синий фломастер.
Приставил его к своей выпуклой груди, обтянутой нейлоновым джемпером. Быстро
нарисовал огромных размеров сердце. И сразу полез целоваться.

Теперь он развернулся к Мусе целиком. Руль поворачивал (как утверждает
Муся) своим не очень тощим задом...

Приглашать его домой Маруся не хотела. Она стеснялась пустой квартиры.

Левушка спал в продавленном дерматиновом кресле. Сама Маруся - на
погнутой раскладушке. Все это мы когда-то притащили с улицы.

В холодильнике лежали голубоватые куриные ноги. И все. Какие уж тут
могут быть гости!?..

Затем произошло следующее. Рафаэль откинул багажник. Извлек оттуда
свернутый колесом матрас в полиэтиленовом чехле. За ним - бутылку рома,
связку пепси-копы, четыре апельсина и галеты.

Матрас был совершенно новый, в упаковке.

К этому времени Маруся перестала удивляться. Она спросила:

- Как тебя зовут? Вот из ер нейм?

В ответ прозвучало:

- Рафаэль Хосе Белинда Чикориллио Гонзалес.

- Коротко и ясно, - сказала Маруся, - буду звать тебя Рафа.

- Рафа, - подтвердил латиноамериканец.

Затем добавил:

- Мусья!

Еду и выпивку он быстро рассовал по карманам. Левушку тащил на плече.
Матрас (я лично верю этому) катился сам.

К тому же свободной рукой латиноамериканец поглаживал Мусю. При этом
курил и галантно распахивал двери.

Вдруг Маруся уловила странное потрескивание. Прислушалась. Как
выяснилось, это штаны латиноамериканца трещали от напора буйной плоти.

Следует отметить еще и такую подробность. Когда они выходили из лифта,
мальчик неожиданно проснулся. Он посмотрел на Рафаэля безумными, как у
месячного щенка, глазами и спросил:

- Ты кто? Мой папа?

И что, вы думаете, ответил латиноамериканец?

Латиноамериканец ответил:

- Вай нот?

Разговоры

Я сел в автомобиль. Проехал три квартала. Вспомнил, что Маруся просила
купить сигареты. Развернулся.

Наконец затормозил около ее подъезда. Может, думаю, гаечный ключ
захватить на всякий случай? В качестве орудия самозащиты? Что, если Рафаэль
полезет драться?..

Я не трус. Но мы в чужой стране. Языка практически не знаем. В законах
ориентируемся слабо. К оружию не привыкли. А тут у каждого второго -
пистолет. Если не бомба...

При этом латиноамериканцы, говорят, еще страшнее негров. Те хоть рабами
были двести лет, что отразилось соответственно на их ментальности. А эти?
Все, как один, здоровые, нахальные и агрессивные...

Драки, конечно, и в Ленинграде бывали. Но обходилось все это без
роковых последствий.

Сидели мы, помню, в одной компания. Прозаик Стукалин напился и говорит
литературоведу Зайцеву:

- Я сейчас тебе морду набью.

А тот ему отвечает:

- Ни в коем случае, потому что я - толстовец. Я отрицаю всякое насилие.
Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.

Стукалин подумал и говорит:

- Ну и хрен с тобой!..

Мы успокоились. Решили, что драка не состоится. Вышли на балкон.

Вдруг слышим грохот. Бежим обратно в комнату. Видим, Стукалин лежит на
полу. А толстовец Зайцев бьет его по физиономии своими огромными кулаками...

Но дома все это происходило как-то безболезненно. А здесь?..

Ну, ладно, думаю, пора идти. Звоню.

Дверь открывает Муся Татарович. Действительно, синяк под глазом. К тому
же нижняя губа разбита и поцарапан лоб.

- Не смотри, - говорит.

- Я не смотрю. А где он?

- Рафка? Убежал куда-то в расстроенных чувствах.

- Может, - спрашиваю, - в госпиталь тебя отвезти?

- Не стоит. Я все это косметикой замажу.

- Тогда звони в полицию.

- Зачем? Подумаешь, событие - испанец дал кому-то в глаз. Вот если бы
он меня зарезал или пристрелил.

- Тогда, - говорю, - можно уже и не звонить.

- Бессмысленно, - повторила Муся.

- Может, посадят его суток на двенадцать? Ради профилактики?

- За что? За драку? В этом сумасшедшем городе Нью-Йорке?! Да здесь в
тюрьму попасть куда сложнее, чем на Марс или Юпитер! Для этого здесь надо
минимум сто человек угробить. Причем желательно из высшего начальства. Здесь
очередь в тюрягу, я думаю, примерно лет на сорок. А ты говоришь - посадят...
Главное, не беспокойся. Я все это сейчас подретуширую...

Я огляделся. Марусино жилище уже не казалось таким пустым и
заброшенным. В углу я заметил стереоустановку. По бокам от нее стояли два
вельветовых кресла. Напротив - диван. У стены - трехколесный велосипед.
Занавески на окнах...

Я сказал Марусе:

- Дверь запри как следует.

- Бесполезно. У него есть ключ. Еще, думаю, не легче...

- Он тебе хоть помогает материально?

- Более или менее. Он вообще-то добрый. Всякое барахло покупает.
Особенно для Левки. Испанцы, видно, к маленьким неравнодушны.

- И еще - к блондинкам.