Чтение 11–й страницы книги ~Журавленок и молнии~

разбитый корпус. Тогда ничего не поделаешь, море есть море. Или бой,
когда корабли идут ко дну от вражеских залпов. Страшно, и обидно, и
все же понятно: это военные корабли; кто-то побеждает, кто-то
гибнет... Но если стоишь на родном рейде, ничего не ждешь - и
трах! - столб огня на месте стройного корабля, и вмиг нет на свете
трехсот человек... За что им такой конец?

Это случилось очень давно, только Журку такая мысль не
успокаивала. Потому что все равно это б ы л о. Не в кино, не в
придуманной книжке, а в настоящей жизни. И то, что этих людей все
равно бы не было сейчас на свете, доживи они хоть до самой глубокой
старости, Журку тоже не утешало. Потому что для него, для Журки,
словом "сейчас" называлось нынешнее время, а для тех людей тоже
когда-то было свое "сейчас". И вдруг перестало быть! Пылали и
сыпались в воду с высоты обломки, гремели в порту сигнальные
колокола, бежала на берег толпа...

Почему так? Ничего не ждешь, и вдруг - молния !

Журка вспомнил недавний разговор с мамой: "Грозе все равно,
боишься ты или нет..."

И в самом деле: молниям все равно. Они бьют неожиданно, без
разбора, бессмысленно.

"Молнии-это не только если гроза,- подумал Журка.-Это вообще..."

Это когда по гладкому асфальту мчится с веселыми добрыми людьми
машина, и вдруг - в один миг-звон, грохот, дым и обломки. И Ромки
уже нет, нет, нет...

"А сколько таких молний в жизни у разных людей... " - со злостью
и беспомощной обидой подумал Журка.

От грозы можно закрыть окна, поставить громоотводы (моряки
"Нарвы", наверно, еще не знали про них). А если беда врывается к
тебе при ясном небе? Если со смехом прибегаешь домой, а бледная мама
тихо говорит: "Журавушка, тут вот письмо... Ты постарайся не
плакать, малыш..."

А зачем стараться? Не все ли равно? Плачь не плачь...

"Это не молнии, которые в тучах,-подумал Журка.- Это черные
молнии. Каждая такая беда-черная молния. Знать бы, как их
отбивать..."

Вот если бы придумать специальную машину. Громадную,
кибернетическую! Такую, чтобы заранее узнавала про всякую опасность
и предупреждала людей... А как узнавала? Может быть, она разошлет по
всей земле роботов-разведчиков, запустит над планетой специальные
спутники? Много-много, целые тысячи! Такие, чтобы с помощью
специальных волн, лазеров, объективов наблюдали за жизнью каждого
человека, берегли его...

Об этом надо было подумать. Всерьез... Только сейчас уже не
думалось, устал Журка за день.

Журка лениво разделся, расстелил постель, забрался под одеяло.
Явился Федот, муркнул, извиняясь, и улегся в ногах. Он всегда спал у
Журки в ногах (если только не был в ночной отлучке). Отучить его от
этого не могли ни мама, ни Журка. Впрочем, Журка не очень и
старался-только для вида. Федота он любил. Да и как было не любить,
если их связала страшная, почти как в книжке про Тома Сойера,
история...

Это случилось прошлым летом, почти сразу после похода.

Журка вернулся домой с беспокойной тяжестью на душе. Из-за
постыдного случая в карауле. Тогда Лидия Сергеевна слегка успокоила
его, но скоро угрызения совести опять одолели Журку. Струсил?
Струсил. Бежал с вахты? Бежал. Теперь что ни говори, а все равно
дезертир. Себя-то не обманешь.

Во-первых, жить с такими мыслями было очень скверно. Во-вторых,
все придется рассказать Ромке, когда он вернется с Украины (не знал
еще тогда никто, что не вернется). Они всегда говорили друг другу
про себя всю правду. Рамка смеяться не станет, он Журку поймет, но
будет до жути стыдно. Им обоим. И Ромка скажет:

- Что же нам делать?

Он всегда так говорил, если с кем-нибудь одним из них случалось
плохое.

А что делать? Журка понимал, что трусость можно искупить лишь
смелостью. И не надо ждать Ромку. Лучше сделать что-то сразу, чтобы
сперва рассказать про это (Журка стыдливо называл в мыслях ночной
случай просто "это"), а потом про смелый поступок. Тогда будет легче.

"А какой совершить поступок?"- подумал Журка и зябко поежился,
потому что уже шевелилась догадка.

"Темноты боишься?" -беспощадно спросил он себя. И сам ответил:
"Смотря какой. Дома уже не боюсь, а если деревья ночью кругом да
всякие шорохи..."

"Значит, боишься всяких чудовищ, всякой нечистой силы, которой
не бывает?" "Да..." - со вздохом признался он. "Тогда иди..."

"Куда?" - в панике спросил себя Журка. "Иди, иди. Сам знаешь,
куда. Пройдешь его ночью от края до края, тогда, значит, ты еще
ничего..."

"Ну уж нет",- решительно сказал себе Журка.

Однако он понимал, что другого способа сейчас просто не
придумать.

Целый день Журка промаялся со своими мыслями. А вечером поступил
с собой решительно и жестоко. Сцепил в знак нерушимой клятвы левый и
правый мизинцы и прошептал :

- Сегодня среди ночи пройду от забора до забора через кладбище.
А если не пройду, у меня умрет мама...

Он знал, что не всякие приметы и клятвы сбываются, но нарушить
такую клятву было совершенно невозможно. И с чувством человека,
который сам приговорил себя к смерти, Журка стал готовить ночную
экспедицию.

В коридоре он украдкой положил на пыльный шкаф тренировочный
костюм и старые кеды, чтобы ночью не одеваться в комнате. Если мама
проснется и увидит, что Журка пошел к двери раздетый - это ничего.
Решит, что ненадолго - до дверцы в конце коридора. А если в костюме?
"Ты это куда собрался?"

А как проснуться вовремя? Не будильник же ставить. И Журка после
ужина выдул четыре стакана чая. Надежный способ: хочешь не хочешь, а
придется вскакивать среди ночи...

Заснул Журка неожиданно быстро: наверное, измучился от
переживаний. Но "внутренний будильник" сработал безотказно. Когда
Журка проснулся, в доме и за окнами стояла глубокая ночная тишина.
Он торопливо и бесшумно выскользнул из комнаты...

А через две минуты Журка со свертком под мышкой был уже на
крыльце.

Зябко поеживаясь, натянул он костюм, зашнуровал кеды. А затем на
голом теле, под майкой, завязал свой пионерский галстук, потрепанный
в походе. Он надеялся, что с галстуком будет не так страшно. Даи
нельзя же опозорить галстук второйраз.надеялся, что с галстуком
будет не так страшно. Да и нельзя же опозорить галстук второй раз.

Журка распрямил плечи, с дрожью вздохнул и шагнул на скрипучую
песчаную дорожку.

Июньская ночь была совсем светлая. Небо пропускало сквозь редкую
облачную пелену белесоватый свет. На севере заметны были отблески
зари. Белел над крышами бледный, будто больной месяц. Все кругом
было отчетливо различимо. Стояли темные притихшие клены, и был виден
каждый листик. Добродушно дремала у забора старая железная бочка,
которую днем ребята с грохотом катали по всей улице.

Кругом тихо, безлюдно и... совершенно не страшно.

"Я же не виноват, что светло,- подумал Журка. И еще подумал:-
Наверно, страх начнется там".

Небольшое заброшенное кладбище находилось недалеко, кварталах в
шести-семи. К нему от Московской вел кривой немощеный Тобольский
переулок. Дальним краем кладбище примыкало к железнодорожной насыпи.
Журка несколько раз бывал здесь, когда играли с ребятами в индейцев,
но, конечно, среди ясного солнечного дня. Тогда кладбище с его
могучими березами и соснами казалось чем-то вроде старого парка, а
железные ржавые оградки и завалившиеся в стороны кресты-остатками
каких-то садовых строений. И ни о каких ужасах тогда ничуть не
думалось... Но про то же кладбище соседская семиклассница Люська
Колосницына любила по вечерам рассказывать жуткие истории. Ночами,
мол, там бывает всякое...

Когда сидишь в теплых сумерках на своем крыльце и рядом дышат
знакомые ребята, истории эти слушать интересно и лишь чутьчуть
жутковато. А сейчас их не хотелось вспоминать...

Не встретив никого в этой тихой белесой ночи, Журка свернул в
Тобольский переулок. В конце его загораживали светлое небо черные
кладбищенские деревья. И тогда сердце у Журки застукало неровно, с
подпрыгиванием.

Но это был еще не настоящий страх. К нему примешивался интерес.
Будто Журка сидел в своей комнате и про самого себя читал
приключенческую книжку.

Черная громада кладбища надвигалась, нависала, и сердце под
галстуком и майкой прыгало все сильнее, но Журка не замедлял шагов.
Наоборот, он шел все скорее, стараясь оказаться вплотную перед
неведомой опасностью.

И вот - забор.

Если не смотреть вверх на темные кроны и не думать о том, что