Чтение 11–й страницы книги ~Кольцо светлой воды~

выступа скалы у подножия водопада. Здесь, вроде бы испугавшись и отдыхая
перед штурмом вертикальной, мокрой стены, они собираются в омутах и стоят
неподвижно, образуя голубовато-стальной ковёр в несколько дюймов толщиной.
Зачерпните ведро, и в нем окажется больше угрей, чем воды. Некоторые по
ошибке уходят из основного русла ручья и подымаются по крутым ручейкам,
ведущим в тупиковые заводи родников.

Среди них (поскольку чудесные силы их множества как будто бы не имеют
ощущений связи или дедукции) есть потоки одновременно поднимающихся и
спускающихся угрей, а сама заводь прямо-таки кипит, наполненная до краёв
этой кишащей массой.

И именно здесь, у подножия водопада, во время ожидания они несут
последние тяжёлые потери. В течение недели или двух скалы ниже водопада
обрызганы белым помётом воронов, которые стоят здесь, пожирая их в три
горла и сокращая во много раз их ряды, остатки огромного потока, который в
течение двух лет проделал такое опасное путешествие.

Но мы ещё не видели и малой доли этого, так сказать, великого похода, и
только в последнем восхождении угорьков на водопады наблюдателю
открывается колоссальная движущая сила их инстинкта. Сначала там, где по
краям водопада вода стекает в мелкие каменные чаши по почти горизонтальным
уступам, путь их довольно прост - несколько дюймов подъема почти по
горизонтали, и угорёк уже в следующей чаше. Но после подъема по такой
лестнице на фут-другой они сталкиваются либо со сметающим всё потоком
белой воды слева, либо с гладкой черной скалистой стеной впереди, которую
каждые несколько секунд окатывают тяжёлые всплески брызг. На протяжении
нескольких футов у подножья этой стены растёт мелкая шёрстка водорослей,
среди её мельчайших завитков угорьки сплетаются вместе и начинают очень
медленно ползти вверх, образуя вертикальную, плотную цепочку шириной
примерно в два фута.

Иногда большая струя воды попадает прямо на них и смывает около сотни
из них обратно в чашу, но медленно и настойчиво они снова карабкаются
вверх. Мне ни разу не удалось пометить угря, чтобы его можно было узнать,
и насколько я понимаю, такое может случиться с одним и тем же угрем много
раз в день и даже в час. Может быть, это как-то связано с прозрачностью
этих существ, помимо их миниатюрных размеров и бесчисленного количества,
но разум просто отказывается понимать как слепую мощь их инстинкта, так и
присущую им силу при следовании ему. Но ведь этот таинственный двигатель и
генератор энергии не обязательно должен быть очевиден.

Выше полосы увлекаемых водой водорослей для подымающихся угрей больше
нет попутной поддержки. Перед ними только гладкая мокрая стена с
мельчайшими шероховатостями, за которые может зацепиться только их
прозрачное пузо. Они висят там, как будто бы в них нет никакого веса, и
как бы в отчаянье они изредка конвульсивно подёргиваются. Им, пожалуй,
удаётся подняться на шесть дюймов в час, порой соскальзывая на такое же
расстояние за секунду, а им ещё надо преодолеть двенадцать футов скалы.

Практически невозможно уследить за одним и тем же угрем в этой массе
больше минуты-другой, но глядя вверх на гребень водопада, испытываешь
чувство облегчения, эмоционального удовлетворения при виде того, как они
переливаются из скрытого там резервуара, и отмечая широкую полосу
лоснящихся угрей, которые совершили с виду невозможное дело и находятся
уже на вершок от безопасного места.

Возможно лишь несколько миллионов из миллиардов угрей преодолевают
водопад Камусфеарны, некоторые, несомненно, взбираются на второй и третий
водопады. Я видел угрей такого размера на высоте двух тысяч футов вверх по
горе, откуда ручей берёт начало. В принципе, степень выживания у них
должна быть высока по сравнению со сперматозоидами.

И ещё только один раз в Камусфеарне мне доводилось видеть живые
существа в количествах сравнимых с теми угрями, но я хорошо помню тот
случай. Тёплыми вечерами в конце лета, когда солнце всё ещё сияло на
толщину пальца над пилообразными вершинами Куиллина и блестело на плотных
гроздьях ягод красной рябины, ребятишки Мак-Кинноны спускались по откосу
из Друимфиаклаха покупаться на белых песчаных пляжах островов. Задолго до
того, как я был в состоянии услышать их, моя собака Джонни, которая теперь
несколько огрузнела и постарела, настораживалась и начинала повизгивать, а
пушистый белый обрубок её хвоста тихонько постукивал по каменному полу. Я
подходил к открытой двери и прислушивался, Джонни сидел торчком на
каменных плитах на улице, глядя на высокую линию горизонта, а нос у него
вопросительно подёргивался. А я не слышал ничего, кроме шума вечно текущей
воды и слабых, знакомых криков диких птиц, их трубных звуков на побережье
и попискивания канюка, кружащего вверху над головой.

Доносился рокот притихшего водопада и журчанье ручья между валунов, а с
другой стороны - приглушённые звуки волн, рассыпающихся в сгустках пены
вдоль берега.

Слышно было щебетанье береговых ласточек, охотящихся на мух во всё ещё
золотистом воздухе, карканье ворона и крики чаек с моря, гладкого как
белый шёлк, простирающегося вплоть до дальнего острова Эйгг на самом
горизонте. Иногда раздавался предупредительный стук кролика на участке
среди дюн позади дома.

Но Джонни всегда знал, когда приходят дети, и когда, наконец, я тоже
стал слышать их высокие голоса, звучащие вдали высоко над нами, он вдруг
напускал на себя равнодушный вид и с полным безразличием отправлялся к
кустикам тростника или к столбику ограды у небольшой цветочной клумбы и
поднимал там ногу. С того времени, когда маленькие головы мальчиков
появлялись на горизонте холма, проходило примерно минут пять до тех пор,
пока они спустятся по последнему и самому крутому участку пути, перейдут
по мосту и подойдут по зелёной травке к двери, я всё время думал, что они
мне несут: долгожданные или ненужные письма, кое-какие нужные мне припасы,
бутылку козьего молока от их матери или вообще ничего. Когда ничего не
было, я сразу облегченно вздыхал и сильно печалился, так как в Камусфеарне
мне не хочется иметь дело с внешним миром и в то же время нужна
уверенность в том, что он по-прежнему существует.

Однажды вечером, когда близнецы принесли мне объемистые пакеты с
письмами, и я уже некоторое время сидел и читал их в сумерках на кухне, то
вдруг услышал их взволнованные крики, доносившиеся с пляжа. Я вышел и стал
свидетелем сцены, которая до сих пор так ярко стоит у меня перед глазами,
как будто с тех пор прошло не несколько лет, а несколько часов.

Солнце стояло очень низко, тень от дома тёмной длинной полосой
протянулась по траве и тростнику, а склон горы вверху казался золотистым,
как будто бы сквозь оранжевый светофильтр. Орляк уже не был зелёным, а
вереск - пурпурным, и только алые рябины отдавали свой собственный цвет
солнцу, яркий как венозная кровь.

Когда я повернулся к морю, оно было таким бледным и полированным, что
фигуры близнецов, стоявших по пояс в воде, вырисовывались почти силуэтом
на его фоне, их торс и конечности были бронзового цвета со светло-желтой
окантовкой. Они кричали, смеялись и, двигаясь, всплескивали руками воду
вверх. Всё время, пока они там бегали, то вскидывали вверх сверкающий
дождь мелкой золотой и серебряной рыбёшки, такой плотный и сияющий, что он
даже размывал очертания детских фигур.

Это было похоже на то, как будто бы мальчики были центральной фигурой
освещённого фонтана в стиле барокко, и когда они нагибались к поверхности
со сложенными лодочкой руками, вверх ударял новый поток искр в том месте,
где погружались их руки, и опускался затем хрупким сияющим каскадом. Когда
я сам добрался до воды, то как бы погрузился в серебряную патоку, голые
ноги просто протискивались сквозь плотную массу мелкой рыбёшки, как сквозь
сплошное и нехотя поддающееся месиво. Возникало такое непреодолимое
желание сгребать и разбрасывать их, кричать и смеяться, как если бы мы
были искателями сокровищ, которые наткнулись на легендарные подвалы
императорских драгоценностей и разбрасывали вокруг бриллианты как солому.
Мы просто упивались рыбой, сходили от неё с ума, были счастливы от рыбы в
этой сверкающей оранжевой сфере из воздуха и воды. Близнецам было лет
тринадцать, а мне примерно тридцать восемь, но это рыбное чудо вызывало у
нас одинаковую реакцию.

Мы так увлеклись в своём восторге, превращая сбившиеся в кучу миллионы
рыбёшек в сверкающий фейерверк, что только некоторое время спустя я
задумался над тем, что же загнало этот гигантский косяк молодняка кильки
или "грязь", как её называют в этих краях, в наш залив, и почему, вместо
того, чтобы рассыпаться по морю, её с каждой минутой становилось всё
больше и больше на этой отмели. Затем я увидел, что в ста метрах отсюда
поверхность воды вспенилась от скумбрии, косяки которой поднимали буруны
на гладкой поверхности прилива. Скумбрия гнала перед собой эту мелочь в
узкий залив и держала её там, но и сами преследователи были не в состоянии
повернуть назад. Их в свою очередь оттесняла от моря стая бурых дельфинов,
которые плыли по внешнему краю косяка и прижимали скумбрию всё ближе и
ближе к берегу. Охотники и преследуемые выжимали мелочь кильки вовсе на
песок, и вскоре каждая небольшая волна стала выплескивать на берег россыпь
серебряной мелюзги. Я удивился было тому, что дельфины так долго не могут
насытиться и убраться восвояси, и только тогда заметил, что подобно
мелюзге и скумбрии, которых они загнали сюда в залив, выход дельфинам в
открытое море был также отрезан. Позади них, чернея на фоне блёклой на
закате воды, вздымался острый как сабля плавник самца дельфина-касатки,
самого страшного врага всех обитателей моря, как малых, так и больших, -
неприступный зверь. Одним своим присутствием, своим грозным видом он
контролировал миллиарды жизней, сгрудившихся между ним и берегом.

Утром при отливе был мертвый штиль, и море, спокойное как горное озеро,
насколько хватало взора, отошло от берега метров на двести. То, что оно
оставило после себя на линии прилива, которая теперь проходила по склону
белого песка у подножия дюн, в это утро было похоже не на смолёный канат,
опоясывающий залив.

Песок был голубовато-серым и белесым от тушек миллионов и миллионов
неподвижных мальков и прочей мелюзги. Когда взошло солнце, чайки наелись
до отвала и молча сидели нахохлившись с безразличным видом длинными рядами