единственно возможная форма жизни, и книги, перед которыми он преклонял-
ся, утверждали примерно то же самое.
быть построен и коммунизм - на земле останутся только свои ребята, и
каждый будет иметь горбушку к гороховой похлебке и койку в общежитии,
нужно только тряхнуть империалистов, которые мешают трудящимся Запада
получить то же самое. Жертвы нисколько не страшили: каждый был настолько
растворен в "наших ребятах", что слабо ощущал собственную индивиду-
альность - ничего, других нарожают. Выходцы из Эдемов, надо признаться,
представляют серьезную опасность для цивилизации с ее разнообразием
("плюрализмом"), символом которого как раз и оказывается еврей.
особых злодеяний, по крайней мере в идеологической сфере (раешник),
только потому, что досрочно попал в Воркутинские лагеря. Возможно, в его
диссертации и в самом деле присутствовал троцкистский душок - мутит
вглядываться в эти секты и подсекты (тут требуется одно - дезинсекталь).
Следователь Бриллиант упрекал деда Аврума и бабушку Двойру, которые в
качестве жителей Эдема ничуть не удивились, когда после блистательного
взлета их отпрыск угодил в тюрьму, что их сын не только отказывается по-
могать следствию (прямое вредительство), но еще и ходит на руках во вре-
мя прогулок.
всплыло единство не с пролетарским строем, а с местечковым еврейством:
умудренные профессора и доценты с его кафедры разоружились и признали
все, что полезно пролетарскому делу, давно уже привыкнув оставаться с
пользой, а не с истиной, - в обмен им была обещана снисходительная вы-
сылка в Алма-Ату (троцкистская Мекка?), - лишь аспирант Каценеленбоген,
невзирая на увещевания и угрозы, уперся, как беспартийный: раз не делал,
значит и не подпишу. Ну, а показать на кого-то другого - в местечке не
было более страшного слова, чем "мусер" - доносчик (не отсюда ли русское
"мусор" - мент?). В его мистическом отвращении к мусерам сказалось из-
вечное противостояние еврейства приютившей его Российской державе.
разоружившихся коллег расстреляли.
шапке, а летом справлять нужду в толще мошки с неуловимостью иллюзионис-
та. Голод же и ломовой труд были делом привычным. В лагере же оконча-
тельно выяснилось, что в коммунистическом движении ему было дорого еди-
нение с людьми, а не с государством - в любой бригаде он становился пре-
даннейшим другом всем монархистам, эсерам, коллегам-троцкистам, а также
буржуазным националистам всех мастей - в друзьях ходили и гордый внук
славян, и финн, и раскулаченный друг степей калмык и даже китаец (китай-
цы, в отличие от рукастых русских мужичков, нуждались в его покрови-
тельстве и, следовательно, получали его). Ладил он и с блатными,
действительно оказавшимися социально близкими вождям. Стандартной угро-
зой у них было: "Жалко, не попался ты мне в семнадцатом году!".
окружающих, отец, похоже, не заметил краха блестяще разворачивавшейся
карьеры и тут же взялся за новую, таская на горбу сразу по два шестипу-
довых мешка. Бригадир лагерных грузчиков рыжий и ражий Панченко, бывший
взводный у Булак-Балаховича, изливал ему обиду: он, Панченко, никогда не
позволял хлопцам забижать евреев, а в благодарность его на следствии би-
ли два еврея сразу - один особенно любил еще и верхом садиться. На воле,
мечтал Панченко, сразу устраиваем банду - меня батькой, Яшку комиссаром
- и пойдем резать жидов. Так значит, и меня надо резать, втолковывал ему
отец. "Тебя? Башку сшибу, кто тронет!" Но вот есть еще другие жиды -
настоящие, вот тех - беспременно.
время выпадавших просветов отец хватался опять-таки не за карты, не за
стакан, а за книги, доведшие его от сумы до тюрьмы, и уже ухитрился при-
лично изучить французский язык. С кем он намеревался говорить по-фран-
цузски? А ведь он пытался выучить французскому еще и меня - только я не
дался, сделавшись своим уже в другом Эдеме. Сила народа не в том, что он
имеет, а в том, чего он хочет: в конце концов, люди не добиваются лишь
того, чего недостаточно хотят. Конечно, справедливость требует отнять у
еврея предмет его страстных вожделений, чтобы передать четыреста перво-
му, если даже тому не так уж и хотелось (чего ему хочется так уж, доби-
вается и он). Это, повторяю, только справедливо. Но беда в том, что в
следующем поколении всю работу приходится начинать заново, потому что
дети еврея опять берутся за свое, опять принимаются любить то, что любит
отец. Добиться того, чтобы они не имели, сравнительно легко, но сделать
так, чтобы они не желали, можно единственным способом - сами знаете, ка-
ким.
доски - все равно мне не удается вспомнить себя без книги (стою перед
ней на коленях и шевелю губами). Не помню случая, чтобы я куда-нибудь
шел с папой и он при этом мне что-нибудь не рассказывал, не подбадривал
отмолотить наизусть стишок или пересчитать ворон (потом-то, сделавшись
своим, я с этим покончил, но было уже поздно). Как было заставить его не
делать этого? Разумеется, я и ухватился за книгу, хотя в доме было полно
и молотков, и паяльников. Гришка, правда, ухватился за паяльник, но это
ему не помогло.
сыну никаких знаний, - но уважения к ним, благоговения перед мудрецами
он, подлец, вполне сумел добиться. Уже стариком он любил сесть в сторон-
ке и просто смотреть, как отец занимается: зрелище сына с книгой само по
себе доставляло ему радость. А ведь все на свете интеллектуальные победы
только этой радостью и одержаны! Ну как, как добиться, чтобы он ее не
испытывал?! Дуст, дуст!
ке, по биологии (что он там понимает, раздражался я) - непременно
возьмет и, ложась щекой на страницу, страдальчески просмотрит до конца и
с гордостью за меня заключит: "Ничего не понимаю".
читая на ходу. Он до отказа набивал книгами самодельные полки, а само-
дельными полками - комнату. Но, может быть, только благодаря им наш по-
толок не просел окончательно. Среди этого наследства - единственного - у
меня не поднимается рука выбросить целые тучи прогрессивных авторов на
всех европейских языках (Драйзер - вершиннейший из них). Всякий раз меня
так и пронзает, что отец до конца дней оттачивал свои иностранные языки
и что-то серьезнейшим образом изучал - все готовил себя еще к каким-то
связям с иностранцами, евр. морда, хотя жизнь-то давным-давно была уже
кончена...
делал то, что нравится. Он не кокетничал и не прятал голову в песок,
уверяя, что он счастливый человек: единственное, чего он по-настоящему
хотел, - места в людском мнении, - он всегда имел, как каждый имеет то,
чего он хочет по-настоящему. Он был не только счастливым, но еще и везу-
чим человеком: он всегда с радостным облегчением вспоминал, до чего вов-
ремя его посадили, освободив таким образом от множества подлых соблаз-
нов.
кий друг, носивший говорящую фамилию Могилевский, бородатый и красивый,
как карточный восточный король, и почти такой же маленький. Когда ему
было лет пяток, его еврейского папу арестовали, а маму вместе с ним и
старшей сестренкой отправили в какой-то не то кишлак, не то аул, где
только председатель и парторг с грехом пополам понимали по-русски. Там
уже маму досадили окончательно. Дети, как в сказке, три дня и три ночи
просидели на крыльце районного НКВД, пока их, во избежание соблазна, ка-
кой-то добрый человек не турнул от детдома подальше.
ловкие малыши вернулись обратно в чужой Эдем, где непонятные люди гово-
рили на непонятном языке. Их начали кормить по очереди, передавая из
сакли в са... - или это называлось юртой? Нет, это был чум, то есть иг-
лу, вернее, вигвам - главное, сестра, десятилетняя девочка, разнюхала на
расстоянии двух верблюжьих, вернее, собачьих переходов русскую школу и
как клещ присосалась к русской культуре, а потом принялась протаскивать
туда же еврейскую родню. Через несколько лет они с братом уже пробрались
на Доску почета, захватив проценты, причитающиеся коренному населению, а
в день получения чужой золотой медали юный карьерист Могилевский увидел
на школьном крыльце изнуренного оборванца - это был его еврейский папа,
который приехал умереть у него на руках, чтобы сэкономить на собственных
похоронах: похоронили его на колхозный счет. Правда, без гроба, но евреи
к этому привыкли.
преподавал в институте, жил с семьей в студенческом общежитии и каждый
день ездил на велосипеде за пятнадцать верст. Более удаленной делянки
для экспериментов завкаф, желавший и впредь оставаться единственным кан-
дидатом наук на кафедре, подобрать не сумел. Я, в ту пору подающий
большие надежды счастливчик, снисходительно пожал руку этому усердному
кроту, искоса оценившему мою завидную внешность в стиле "рюсс". Он же
выглядел понуро: как раз вчера у его дочки обнаружилась скарлатина, за
что преподаватель физры, живший в том же общежитии, тряс его за грудки и
орал: "Ну, если Женька заболеет, жидовская морда!..." - дочурка физрука
имела несчастье поиграть с маленькой евреечкой.
вым, что и сам-то физрук был всего только немцем, а потому мог бы вести
себя и поскромней), хотя подробности гибели академика Вавилова, которую
они с Могилевским обсасывали со всех сторон (очерняли русскую историю),
Роллинс Джеймс
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Посняков Андрей
Шилова Юлия