21. У души нечёткое зрение
русским же именем Алик, - был даже не англичанином, а шотландцем.
наоборот, англичанин более дисциплинирован. Если перед прилавком с
шотландскими юбками никого, конечно, не окажется, англичанин и тогда станет
в очередь.
банкет в честь закрытия фестиваля. Да и то не шотландскую, а Виолеттину.
Смотрелся, кстати, ещё более мужественно. Вайсман даже напился и стал
приставать к Виолетте.
тот Гибсон, голливудский красавец, не годится Алику в подмётки. Но тоже,
видимо, шотландский патриот - иначе не сыграл бы в "Храбром Сердце" героя
войны за свободу от Англии, хотя Шотландия значительно отставала от неё и в
промышленности и в сельском хозяйстве.
синие, как у того Гибсона, а синие с зелёным, - и рассмеялась: как
шотландская юбка. В-третьих, от Алика исходит какой-то незнакомый, но
вкуснейший аромат, а тот Гибсон неизвестно ещё чем пахнет. Но главное не в
этом. Главное, что ей очень нравится его разговорная манера: слова он
сбрасывает с губ небрежно и все они у него получаются круглые.
выходит из машины - высокий, как Богдан, но похожий не на сову, а на коршуна
с золотой шевелюрой, - и, словно семечки, гонит из-под правого усища
набившиеся за щекой слова. А они падают на асфальт липовой аллеи и
подпрыгивают. Как мячики.
и увидел, что продюсер Вайсман свинья. Не потому, что потный, а потому, что
с красавицами из "Плейбоя" мужчины обращаются хуже, чем с уродками из
Оксфорда. И я, мол, сразу захотел вас защитить. Но сперва - подвести на
машине.
корреспондентом в московском бюро Би-би-си, но приехал сейчас из
Севастополя, где готовил репортаж о разделе флота. Сказал ещё, что Маркс не
зря задумался об эксплуатации именно в Англии: хотя срок работы в России у
Гибсона истёк, Лондон велел ему из Крыма направиться сюда для репортажа о
фестивале. Зная опять же, что его - в принципе, писателя - интересуют не
события, а люди.
постоянно сотрудничает, ориентирован как раз не на историю, а на человека.
Не пропускает ни одного "Плейбоя". Как только Анна появилась в баре, Заза
встрепенулся и шепнул ему, что вот, мол, пожалуйста: сама Анюта Хмельницкая!
И выбрал из походной сумки с телекамерой журнал с сиреневой обложкой.
об Анне, он ещё раньше, как только взглянул на неё, понял, что его сочинский
сюжет будет не о фестивале и звёздах, а о Хмельницкой!
встретиться всякий, ибо всякий любит либо "Плейбой", либо великие русские
романы. А некоторые - и то и другое. Заза, например. Но он из Грузии.
ответил сам. С ними, оказывается, роднят Анну мерцающие искры, залетевшие в
её глаза из души Наташи Ростовой или - такое же, кстати, имя! - Анны
Карениной! Залетевшие, но не погасшие в этих глазах - ибо поддувает их
изнутри её собственная душа. Душа Анны Хмельницкой! Indeed!
без фокуса - взглянуть на него глазами души. У которой, как принято считать,
нечёткое зрение. И слава богу, ибо чёткое разделяет мир на отдельные вещи,
тогда как в прищуренном мир сливается воедино. Каковой он, indeed, и есть!
Но это - особая тема!
с повисшей кроной за стеклом на аллее, и подвыпивший курортник, цеплявшийся
для равновесия за самого себя, всё вошло друг в друга и слилось воедино. И
не потому, что подвыпила она сама, а потому что - такое у души зрение. Но
это тоже - особая тема!
радости тихую печаль. Подобно великой литературе! И опять - indeed!
щуриться, и мир в ветровом стекле жигулёнка снова обрёл паршивую чёткость.
это. Догадался ещё и ответить, что её тело внушает ему печаль по простейшей
причине: люди мечутся по свету и по жизни, пытаясь спастись в одиночку, но
не догадываются о невозможности этой задачи. Ибо всё со всем связано!
Indeed, indeed!
воздуха хватало ей лишь для дыхания. Всё, что говорил шотландец, казалось ей
предельно правильным, но даже если бы всё было наоборот, она уже знала, что
предчувствие радости её не обмануло.
не страшно проснуться утром в постели.
22. Красивые люди мыслят иначе
было того постоянно саднившего ощущения, что вот надо снова прожить весь
сегодняшний день в ожидании чего-то неизвестного, но недостающего. Она уже
чувствовала себя по-хорошему свободной от беспокойства этого ожидания и
радовалась тихому, но сладкому недоумению от своей доверчивости к пришедшему
празднику.
незнакомое ей чувство постоянного воодушевления, перед самым сном, за уже
сомкнутые веки, к ней по-прежнему возвращались рентгеновая темень и - по
другую сторону забора, на ялтинском берегу - утреннее солнце, позлатившее
длинные волосы одинокого басиста. Такие же, как у Гибсона. Что, собственно,
и вызывало у неё недоумение, хотя разобраться в нём она она не только не
могла, но и не желала.
истечения срока визы. Повторял ей изо дня в день, что счастлив, ибо она
самая красивая девушка на свете, и что он даже боится надоесть ей своим
восторгом, но она отвечала, будто такого не может быть и будто её счастье не
в красоте, а в счастье.
ещё вкуснее, распивал с ней вечерами вино в ресторане и твердил, что пусть
даже ничто на свете ни с чем не связано, его судьбу уже никак не оторвать от
её.
и, подобно Анне Сергеевне с Гуровым, молча смотреть на море. Она вспоминала,
что тогда на вершинах гор неподвижно стояли белые облака, листва не липах не
шевелилась и в природе царило равнодушие давно обретённого счастья.
гудки автомобилей, то беспричинные хлопки салюта, то внеурочные причитания
церковного колокола. Даже голос Гибсона, который после лишнего стакана
разговаривал часто не с ней и даже не с собой, а так, - выпуская из себя
слова в липкий воздух.
только сейчас. Перед отъездом. А ведь ради этого, мол, и уехал из Лондона. В
русских женщин влюбился, оказывается, ещё в юности, зачитавшись великими
романами. Выучил и язык, исколесил всю страну - и вот оно: только в конце!
Не реагировала даже на "в конце". То ли верила ему, что их уже ничем не
оторвать друг от друга, то ли знала это сама.
на человека - и ликовал сразу за двоих, за Гибсона и Анну, которой без
всякого повода повторял, что воспринимает её серьёзно.
Гибсон помнил из великого только романы, тогда как Анне милее всего,
оказывается, эта самая дама. Заза тоже ничего о даме не знал, но, выяснив у
кого-то породу собачки, съездил в Туапсе и привёз Анне оттуда белого шпица.
Которого тоже много снимал. И тоже часто без фокуса.
Гибсона, успел облысеть. Оператор, однако, был хороший. По крайней мере,
жизнерадостный. И фуражку носил не гражданскую, а спортивную. Козырьком к
затылку. За две недели он отснял для сюжета об Анне столько плёнки, что
хватило бы и на фильм об истории фестиваля. Хотя Анна уже не держала злобу
на Вайсмана и, наоборот, почему-то жалела того, Заза заманил продюсера в
расплюснувший лицо широкоугольный кадр и заставил рассказывать - когда и в
какие головы пришла идея о фестивале в Сочи.
фоне которого голос за кадром мог бы честно сказать, что, несмотря на
реформы, к женщинам в России - особенно к оголившимся - многие по-прежнему
относятся по-хамски. Как, мол, и на Западе. Что лишний раз свидетельствует о
связанности всего со всем. Но это - особая тема!