дикой армии, позабытый родней и сам свою родню за родню не признававший. Имя
генерала еще пользовалось уважением у мелких армейских начальников, и тот же
Федор Федорович Победов заявлял, что чуть не всю войну прошел под его
командованием; те люди гордились, вспоминая, что ими командовал генерал
Хрулев. Однако старший лейтенант Хрулев страдал, престарелого уважения и
места в прокисшей приемной ему было мало. О начальстве он говорил:
"Старперы, свиньи у корыта". О солдатах говорил: "Шеи немытые, свиньи". А
вот Скрипицына не мог терпеть, все его страданье так и возмущалось при виде
этого похожего на бабу безродного прапорщика.
жалким и уродливым портфелем, которого он не выпускал из рук точно меньшого
брата, штабные замерли; могло подуматься, что о нем и вели накоротке речи.
Сговор прямо почудился Скрипицыну в их молчании, и он рванулся: "Я хочу
говорить с полковником, я знаю, меня ожидают!" - "Анатолий, ты в крови", -
промолвил тогда Дегтярь и посерьезнел. "Полная приемная грязи", - подал
голос Хрулев и преградил дорогу разбежавшемуся прапорщику. "Грязи много... -
поддакнул Дегтярь. - Анатолий, так нельзя к полковнику, непорядок". -
"Пропустите меня", - затравленно попросил Скрипицын. "Не пропущу и даже
докладывать не стану", - твердил Хрулев. "Нет пропустишь!" - ухватился
прапорщик за того своими ручищами. От всего этого у порога полковничьего
кабинета произошел шум и дошло бы до схватки, но в то мгновение дверь
распахнулась и показался сам Федор Федорович Победов с уже приготовленными
словами: "Это что ж происходит, тут командир полка, а не базар
располагается!"
будто лягушка в болотной тине, полковник всегда захватывал людей врасплох,
выскакивая наружу вдруг, отчего рождалось впечатление, будто он вездесущ.
Сухонький и в то же время с брюшком, будто под мундир запихнули подушку,
обделенный ростом, то есть почти китаец, но с вылупленными голубыми глазами,
Федор Федорович Победов в целом был таков, точно произвелся на свет не от
любви, а от испуга. В спокойном состоянии он весь морщился и увядал, делаясь
тихим и даже послушным, заметно притом глупея. Однако стоило его вспугнуть,
как он мигом наливался крепостью, так что даже расшатывался от тяжести, и
отличался тогда слепым гневом. Человек безвольный, он с перепугу достиг
места и командира полка, с перепугу же на той должности и держался.
Скрипицын. Полковник набычился. Оглядываясь с опаской по углам и ничего не
говоря, он запихал прапорщика поскорей в кабинет и сам туда же скрылся.
переживаниям: "Совесть потерял, говнюк? Ну и забулдыга, да об тебя весь
замараешься!" - "Федор Федорович, виноват, я все исправлю, на вас и пятнышка
не останется..." - "Он исправит! Да ты в зеркало, в зеркало погляди - что ты
из себя представляешь?"
серебряное блюдо, полное отражений: вся шинель его была в бурой степной
грязи, ошметья которой прилепливались орденами прямо на грудь, а лицо было
таково, будто по нему ходили сапогом, раскровив и смешав с той же грязью. Он
дернулся, отлип от зеркала, извернулся к полковнику и беспамятно, но с
торжеством произнес: "В меня стреляли!"
на старика впечатлением, Скрипицын взъерошился и незамедлительно доложил: "Я
был в Карабасе, в шестой роте, у капитана Хабарова... - И всучил полковнику,
переведя дыханье: - Этот Хабаров меня пулей встретил, роту взбунтовал, если
вам неизвестно, если хотите знать". - "Да не может быть! - загудел
полковник. - Брось, я в шестую вчера звонил, как уговаривались, и порядок
навел еще какой. Все разъяснил этому капитану, и он уяснил. Смирный мужик,
все с ним обговорили, и всыпал я ему, сам же просил, чтобы построже с ним!"
- "Как же это получается, Федор Федорович... - извелся Скрипицын. - Вы ему
всыпали, а он мне! Приезжаю расследовать, а со мной обращаются как с пустым
местом". Победов гаркнул: "А ты не зарывайся, ты и есть пустое место. Тут
значит один командир полка". Особист сжался и заговорил глуше: "Я
расследовать приезжал. И ведь назначили вы по этому делу дознание? А все
документы на пол бросают и мне же арестом грозят, когда обыск пытаюсь
провести. Капитан этот вас генералом называет, на вопросы мои отвечать
отказывается, генерал, мол, от дачи показаний его освободил. Получается - вы
генерал, а в меня он выстрелил, Федор Федорович, чуть не убил!"
сделалось тяжело стоять, в расстройстве он заговорил искренним голосом,
пытаясь упредить Скрипицына, то есть обрушиться покрепче на него: "Я все
помню, чего говорю, командир полка не петрушка. Меня в эти заговоры не
впутывай, какой еще генерал? Ну чего сопишь, чего пялишься?! Ты так
докладывал, что сгноили запас картошки, вот с этим я согласился, проверять
не стал. Но если картошка на поверку целая, то наказывать за что? Ну за что?
Вечно ты меня впутаешь, говнюк, а дела и нет. И вроде уж все решил... Что
капитан без приказа действовал, всыпал ему. Что картошка в целости, это я
поддержал. И другим прикажу, пускай поработают, захребетники, а то всем вам
лишь бы жрать! И н¦а тебе, бабушка, - опять ты, опять все запутал, так ясно
было, а ты меня опять покоя лишил. Слышь, чудо на палочке, устал я, выведешь
ты меня, самого отправлю под суд". - "Выходит, что вы этого Хабарова
простили без всяких фактов?" - открыл для себя Скрипицын с той болью, что
даже произнес вслух. Победову никак не хотелось отвечать, все его мучило, и
он лишь в сердцах вскрикнул: "Да отвяжись ты! Чего пристал? Чего захочу, то
и сделаю, небось я еще командир полка". - "Я хотел как лучше, Федор
Федорович... - затаился Скрипицын. - Я думал: что про нас скажут? Потом и
проверка на носу". Услышав о проверке, полковник заворочался на стуле, будто
его укололо в зад. "А что за генерал? Чего этот капитан про генерала
говорил? Ведь к нам и проверяющий генерал едет". - "Вот я и говорю, Федор
Федорович, не подумали вы, что за птица этот капитан... Он же вашего
разрешения на картошку не спрашивал, да вы бы его и дать не смогли. Пришлось
бы за ним сначала к комдиву обращаться, а тому - еще выше, может, к самому
главкому, чтоб разрешить. Так что дело как бы и не в картошке, а в том, что
осмеливается против порядка пойти такой человек, которому терять нечего, как
этот Хабаров. Получается, дело-то в нем. Такие люди поопасней любой заразы,
для них порядков нету. Завел он этот свой огород - пожалуйста, вот уже и
стрелять осмелился". - "Так он чокнутый, этот Хабаров! - испугался
полковник. - Ну, верно, ишь ты, чего придумал! Эх, Анатолий, правда, что я
не подумал... Вправил старику мозги". Еще он подозвал взволнованного
особиста к себе: "Ну не зарывайся, садись". Потом задумался и доверительно
заговорил: "А эта - картошка... Хм, куда же ее девать? Может, и сдадим в
органы?" - "Как прикажете, Федор Федорович, - не дрогнул Скрипицын, - но
органы, они же не родная мать. Верно вы сказали, с картошкой этой ну прямо
вляпались. Лучше, если бы ни одна живая душа о ней не знала, чтобы хоть
пропала, да хоть сгнила совсем". - "Нет, погоди... Все же по закону
требуется как положено..." - "Это верно, Федор Федорович, но вы не думайте
об этом, я на себя ответственность беру. Я уже сделал, что ее больше нету".
- "Обратно, что ли, закопал? Анатолий, гляди, хватит меня выводить". - "Да
не беспокойтесь, Федор Федорович, я же вам обязанный. Все сделал яснее
ясного, не подведу". - "А как с капитаном быть, с этим Хабаровым? Больно он
зарвался, что правда, полагается наказать". - "Отдайте Хабарова мне. Я
поставлю в его деле точку. Картошка картошкой, с ней вляпались, но сам он
себя подвел под приговор, что целился, стрелял при свидетелях". - "Эх,
тяжело мне... Такая каша перед самой проверкой заваривается". - "А кто
сказал, Федор Федорович, что сразу судить надо? Дела, они долго делаются...
Как ни крути, почистить полк ох как желательно. А то как бывает? Выскочит
такой чокнутый к генералу, и удержать не успеют, и доложит что в голову
взбредет, а то ведь и пальнет! Да-да, Федор Федорович, такой и по генералу
пальнет. Может, нас еще и похвалят за бдительность, а уж судить будем, когда
проверка пройдет, чтобы на глазах пуховым выглядел полк". - "Ладно, принимай
решения, я поддержу".
службу молодцеватым мужичком, со свежевыбритыми твердыми щеками, в упругом,
может, потому что ушитом, мундире. Подноготную этого ушитого молодца в упор
и разглядывал Скрипицын, выслеживая настоящее настроение полковника. К
исходу дня Победов уже был выжатым, щеки его обвалились, и румянец, который
являлся ненадолго после бритья, превратился в сизые пятна, утыканные седой
щетиной вроде подушки для иголок. Скрипицын не утерпел и спросил старого
полковника врасплох: "А зачем искали меня, Федор Федорович, говорят, с
самого утра? Шел к вам, чего только не передумал". И у полковника,
собравшегося уже распрощаться с плохим вестником, заныло сердце, будто залез
в яблоко червяк. Победов помнил, зачем разыскивал Скрипицына: он и хотел
объявить, что капитан из шестой роты, как выяснилось, картошку не
растрачивал и в целом не виноват. Очень он был доволен, когда выяснил, что
дело легко можно закрыть и выбелить полк вчистую перед прокурором округа.
Победов еще и гордился, что распутал дело своими руками, и ему не терпелось
поставить это подчиненным на вид. Однако теперь он боялся сказать об этом
Скрипицыну, потому и выкрикнул в ответ, багровея: "Если командир полка
зовет, обязан явиться. Явиться и доложить! Ты говно, а командир тебя весь
день ищет, потому что обязан явиться и доложить".
с легкостью и здоровьем, как после хорошей бани. Настроение его было самое
лучшее. "Чего, слава дедушкина покоя не дает?" - осведомился он у Хрулева,
который сидел уже не в пустой, а в казавшейся кем-то опустошенной приемной,
ухватившись за ненавистные ему бумаги, серые даже на цвет. Подслушивал
разговор, происходивший в кабинете! Скрипицын же так и почуял - навроде
вони. "Не сметь!" - взметнулся Хрулев, выдавив свой завистливый ком, вечно
застревавший в горле. "Извиняюсь, товарищ генерал, - согнулся с угодливым
видом Скрипицын. - Виноват, дайте мне ремня, если можно. - Затем он
ухмыльнулся и выпрямился перед трясущимся от гнева Хрулевым. - Послушай,
товарищ... генерал, еще раз под руку тявкнешь - я шею тебе сломаю".
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Маккэфри Энн
Фазиль Искандер
Афанасьев Роман
Афанасьев Роман